Окорок единодушия - Страница 16

Джоддок, выпив еще большой стакан пунша, чрезвычайно развеселился, и, выпросив позволение общества, начал петь удалую песню, ободряемый смехом слушателей. По окончании песни, все захохотали так громко, что разбудили доктора Сайдботтома, вздремнувшего под влиянием пунша.

— Во сне я видел, или в самом деле мне послышалось, что вы говорите о сэре Вальтере Физвальтере? — спросил он.

— Вам приснился этот вздор, — сказал сквайр, кашлянув, чтоб дать ему понять неприличность такого разговора при сэре Джильберте.

— Странно же, что мне без всякого повода приснилось, будто б он жив и возвратился сюда, — продолжал Сайдботтом, не поняв намека. — Я видел его, как вижу… — Окончание фразы замерло на его губах.

— Что с вами, доктор? — спросил сквайр.

— Смотрите! смотрите! Разве вы не видите сами? — с изумлением вскричал Сайдботтом, указывая сквайру по направлению к камину.

— Что за чудо! Быть не может! — с таким же изумлением вскричал в свою очередь сквайр, смотря на Плота, вышедшего из-за ширм, которые до того времени закрывали его и Ропера от собеседников.

— Ах, вы говорите об этом человеке, — сказал Монфише, — это просто самозванец, называющийся теперь Плотом, а прежде называвшийся Джоном Джонсоном.

— Как его ни зовите, он не самозванец, — тихо и серьезно отвечал сквайр.

— Но я хочу знать, кто ж он в самом деле, — вскричал Монфише. — Он мне наговорил дерзостей, я хочу проучить его.

— Садитесь, сэр Джильберт, — повелительно сказал сквайр, — и не нарушайте инкогнито, которое, вероятно, нужно ему сохранять.

— Так вы его знаете?

Сквайр сделал утвердительный знак.

— Почему же не заговорите с ним?

Сквайр покачал головою.

— И вы знаете его, доктор? — спросил Монфише Сайдботтома. — Заговорите же с ним.

— Нет, пусть он начнет, если хочет, — сказал Сайдботом.

— Что ж это за таинственное лицо? — проговорил Монфише, начиная поддаваться общему чувству смущения.

Между тем Плот медленно шел мимо собеседников к лестнице, которая вела в нумера. Когда он был подле стола, сквайр молча протянул ему руку. Но он невнятно сказал: «После, после», и, поклонившись Монкбери и Сайдботтому, молча шел к лестнице. Встретив на первых ступенях Пегги, он взял у нее свечу и по-прежнему молчаливо и медленно пошел вверх, в свою комнату.

Только тогда, как он скрылся из виду, все вздохнули свободнее. Иона первый прервал общее молчание, вскрикнув:

— Что за чудо: он знает все ходы в доме, хотя в первый раз здесь! Никто ему не указывал дороги, а он пошел прямо в свою комнату.

— Видели? узнали? — спросил с испугом сквайра Флитвик.

— Видел и узнал; но нечего болтать о нем, если он того не хочет; молчи ж и ты, — отвечал сквайр. Флитвик поклонился, в знак согласия, и ушел.

— Не заметил я только у него хвоста, а то его звание не подлежало бы сомнению, — сказал Джоддок, усиливаясь шутить, но не в шутку струсив.

— Вам какое до него дело? — строго сказал сквайр. — Ах, Ропер, это вы! очень рад, — сказал он управителю, который вышел из-за ширм через несколько времени после таинственного доктора Плота. — Садитесь-ко к нам; а ты, Иона, подай еще пунша, чтоб разогнать мысли об этом джентльмене, который так напугал вас.

Эта комната на самом конце темного коридора, пол которого местами сгнил и проваливается. В эту часть дома ходят так редко, что нет надобности поправлять ее, по мнению хозяина. Скоро она совершенно разрушится. А как блистали прежде эти комнаты, теперь населенные мышами!

По этому коридору Нелли провела Френка, спасая его от ареста.

Мрачна была тогда таинственная комната, но теперь она ярко освещена огнем, пылающим в камине. Весело слушать, как трещат сухие дрова. Камин очень велик; он старинного фасона, но когда-то был великолепен, как и вся комната. По стенам еще висят несколько фамильных портретов. Они не тронуты с того времени, как здесь была спальня несчастной леди Физвальтер; не тронута и ее огромная ореховая кровать. Здесь плакала несчастная леди, мучимая ревностью мужа; здесь было роковое свиданье, прерванное мужем. Он прошел через потайную дверь, скрывающуюся в огромном гардеробе, устроенном близь камина. Какую страшную ночь провела она здесь после этого ужасного случая! Напрасно ходила она к мужу умолять, чтоб он ее выслушал: он не пустил ее в свою комнату. Утром прислал он ей записку, извещавшую о том, что Монфише убит. Отчаяние овладело ею. Дитя было отнято у нее мужем. Через несколько дней, горничная, вошедшая поутру одевать леди, нашла ее мертвою, в постели; рука ее замерла, сжимая чашку, в которой оставались еще следы яда. Потому-то тень несчастной и является в этой комнате.

Потому-то и дрожат Керроти Дик и Пегги, приготовляя страшную комнату для доктора Плота, который отважился ночевать в ней. Керроти Дик насвистывает песню, поправляя дрова в камине; Пегги стирает пыль и пятна грязи с зеркала.

— Экое противное зеркало! каким гадким оно показывает человека, — говорит Пегги. — Просто безобразие глядеть в него — такая дурная выхожу в нем.

— Что же, зеркало не виновато, коли рожа крива, Пегги, — шутливо отвечает Дик.

— Так я на твой глаза нехороша? — кокетливо спрашивает Пегги.

— Ты сама знаешь, какова ты на мои глаза, — говорит он и хмурится, вспоминая, как мистер Неттельбед волочится за его красавицею. — Ты сама знаешь, каково ты мне мила, да, видно, не нужна тебе моя любовь, когда другие на тебя заглядываются: видно они тебе лучше меня.

— Что ты вздор мелешь? Сам не знает, из-за чего весь вечер дуется.

— Как не знаю? Да разве я не своими глазами видал…

— Молчи, глупая голова! ничего ты не видал. Все это вздор. Ну, я кончила, можно нам уйти отсюда. Только подложи еще дров. Ох, ни за какие тысячи не переночевала бы я здесь. Знаешь ли ты, что она умерла на этой постели?

— Что ты! Эх, бедная она была женщина!

— Однакож много говорить о ней здесь не годится. У меня и так мороз по коже подирает. Ах! что это? Ах!..

— Ну, чего струсила! просто я чемодан доктора задел ногой.

— Не сидит ли в нем кто, Дик?

— Не поместится. А ежели кто вылезет, так я его горячею кочергою по усам. А вот, гляди, Пегги!

— Где? Что? — с ужасом закричала она.

— Старик-доктор, который будет ночевать здесь.

— Где? — спросила она, несколько отдыхая.

— Вот на картине; точно он — две капли воды.

— Точно будто он, только помоложе, — подтвердила Пегги, рассмотрев портрет.

— Ну, а эта картина на кого похожа? — спросил Дик, увлекшийся эстетическими наслаждениями, показывая на висевший рядом портрет рыцаря.

— На кого похожа? на Френка Вудбайна; и нос Френков, и подбородок, и волоса. Очень похож. А хочется мне посмотреть, что в этом гардеробе.

— Экая любопытная! — сказал Дик.

— Уж посмотрю, как хочешь. Еще бы не любопытная! Ведь я женщина. Не отходи же от меня, а то я боюсь.

Пегги открыла гардероб, устроенный в стене, и не увидела там ничего, кроме шкатулки. Она была заперта. Осмотрев углы гардероба, нашли к ней и ключ. С трепетом любопытства открыла Пегги шкатулку: в ней лежал белый платок, покрытый черными пятнами засохшей крови.

— Кровь, Дик, кровь! — с ужасом закричала Пегги. — Здесь кого-то убили!

— Что ты говоришь? Страшно и подумать!

— Да, да. Стой! в платке что-то завернуто.

Затворив гардероб, она развернула платок; из него выпали две записки и чашка. Первая записка была писана наскоро карандашом. Пегги прочитала в ней ужасные строки:

Дважды прочитала эту записку Пегги, потом взяла другое письмо, запечатанное черным сургучом, и остававшееся еще нераспечатанным. Пегги хотела сломать печать, и вздрогнула от внезапного шума в темном и глубоком гардеробе. Кто-то шевелился в нем, хотя за минуту Пегги видела, что он пуст.