Око тайфуна - Страница 3
«В больничной палате, куда переселилась добрая треть экипажа, Аренас созвал совещание — лететь вперед или вернуться?
— Вперед! — сказал Шорин. — Мы долетим до первой планеты и сменим воду.
Но вернуться можно было за год, а лететь вперед предстояло почти четыре года, и никакой уверенности не было, что у Альфы есть планеты, что там можно достать воду, и дома ждали надежные врачи, а впереди была неизвестность и самостоятельность.
— Три солнца, десятки планет, на какой-нибудь есть разум, на какой-нибудь умеют лечить лучевую болезнь, — убеждал Шорин.
Было решено возвратиться, тридцатью двумя голосами против одного».
Обратите внимание на предложенный Г. Гуревичем способ решения спорных вопросов — голосование. То есть, если бы Шорину удалось собрать большинство, звездолет полетел бы дальше и больные погибли бы, причем голосовавшие против продолжения экспедиции рисковали бы жизнью вопреки своему желанию. Гуманно ли для людей будущего?.. Впрочем, побережем иронию: расследуя творчество Б. Лапина, мы убедимся, что мир Г. Гуревича действительно гуманен — по крайней мере, относительно.
Вернемся к более-менее чистым формам «фантастической безграмотности». Жуткая трагедия героев рассказа Г. Угарова «Кольцо земное» связана с демографической политикой. «Количество людей на Земле искусственно сдерживалось на одном уровне. Люди смирились с тем, что детей разрешалось иметь лишь после смерти кого-нибудь из близких».
Я могу понять страдания героини, но к чему шекспировские страсти? Ограничьте численность детей в нуклеарной семье двумя (это легко сделать экономическими методами, если, в чем я сильно сомневаюсь, возникнет необходимость), и прирост населения станет отрицательным. Меры, предложенные Угаровым, ведут не к стабилизации, а к сокращению количества людей на Земле, притом довольно быстрому.
В. Титов в «Кратере» обходится с теорией вероятности хуже, чем Г. Угаров с демографией. Ладно, чтобы метеорит угодил в человека — хотя такое случается не каждый день, один подобный случай за историю космонавтики, наверное, можно допустить. Но чтобы метеорит убил героя в единственной точке на поверхности Марса, в которой соприкасаются два мира: сам Марс и некий Разум, оставленный обитателями далекой звезды контролировать несостоявшееся переселение!.. Автору можно посоветовать ввести в рассказ какой-нибудь усилитель вероятности.
Впрочем, возможно, он использовал открытие А. Скрягина из того же сборника «Румбы фантастики». Оказывается, «в мире нет и не может быть таких объектов и процессов, которые были бы принципиально нереализуемы».
Любопытная мысль. Даже Господь Бог признавал пределы своего всемогущества. Так, он не мог изготовить камень, который был бы не в силах поднять. А если забыть о парадоксах, то останется вторая теорема Гёделя, три начала термодинамики.
Наша следующая тема — логические ошибки. Рассмотрим в качестве примера вторую часть рассказа М. Пухова «Монополия на разум».
Автор изобрел машину времени, не нарушающую постулат причинности. Перемещаясь на неделю в прошлое, она на семь световых дней смещается в пространстве, так что изменить прошлое нельзя[2].
А если все-таки можно? Давайте включим машину дважды: поскольку в пространстве нет выделенных направлений, перемещения будут независимыми, тогда суммарно машина меньше сместится в пространстве, нежели во времени (ведь сумма двух сторон треугольника всегда больше, чем третья сторона), и оживут классические парадоксы хронофантастики.
Ошибка, допустимая для гуманитария. Но со стороны выпускника МФТИ она означает глубокое неуважение к читателю. М. Пухов не удосужился сделать элементарную проверку идеи рассказа. Впрочем, возможно, он просто доверился французскому геологу Ф. Карсаку, который предложил данную модель машины времени лет на двадцать раньше. (Ф. Карсак. «Бегство Земли».)
Иного типа логическая ошибка, встречающаяся у Е. Сыча. Действие его рассказа «Знаки» происходит в мире, который волею правящего класса навсегда лишен письменности. Идея очень богатая: показать общество, достигшее стадии позднего средневековья, но имеющее лишь устную культуру. Увы, автор не додумал ее. И люди, не знающие письма, говорят у него на нормативном литературном языке, не отличаясь от нас ни речью, ни стилем мышления. В результате рассказ, который мог бы стать настоящим культурологическим исследованием, остался бледной копией «Мастеров» У. Ле Гуин, не дотянув даже до уровня халтуры.
Подобные ошибки я называю логической рассогласованностью мира. Они редки — название предполагает, что автору удалось создать свою собственную модель Вселенной.
Значительно чаще нарушается не логика модели — обыденный мир текста живет по обыденным законам и не представляет интереса, — а логика характеров. Сначала исчезает мотивация, затем теряется всякая последовательность в сюжете. Так возникают «мании».
Для произведений этого типа характерен воинствующий антиимпериализм, их сюжеты стандартны и могут быть пересказаны в трех предложениях: что-то открыли или построили, капиталисты хотят забрать себе или уничтожить, герои побеждают капиталистов.
Вся «антиимпериалистическая фантастика» восходит к одному первоисточнику — «Гиперболоиду инженера Гарина» А. Толстого. На мой взгляд, и эта книга не является шедевром, переложения же в лучшем случае бездарны.
Я употребил термин «мания». В психиатрии он означает навязчивое желание, обычно либо неосуществимое, либо бессмысленное.
Советские инженеры строят метро из Москвы во Владивосток. Долго строят, им упорно мешают империалистические разведки. К сожалению, остается неясным, к чему этот невероятно дорогой проект нам и чем он так досадил мировому империализму; по-моему, пытаясь уничтожить туннель на ранней стадии строительства, Запад действует из чистого альтруизма.
В реальной жизни, увы, капиталистические державы в наши грандиозные начинания не вмешиваются. Примером тому — ленинградская дамба, пришедшая со страниц печально знаменитого романа А. Казанцева.
Большинство «маниакальных» произведений было написано в тридцатые годы, но в наше время этот тип патологии не умер, что доказывает повесть В. Корчагина «Конец легенды».
Трансатлантический лайнер, на котором плывет в США советский ученый, натыкается на мину, оставшуюся со времен войны, гигантский корабль тонет почти мгновенно, не успевая даже подать сигнал бедствия, спасаются лишь четыре человека.
Так бывает? Бывает, только очень редко: последний пропавший без вести пассажирский «трансатлантик» исчез в 1854 году, ну да простим это автору, тем более, что эпизод с катастрофой он придумал не сам, а заимствовал у А. Беляева. (А. Беляев. «Чудесное око».)
Герои добираются до острова, там происходит первая ссора, в ходе которой советский ученый доказывает преимущества социализма. В дальнейшем он занимается этим регулярно — эдак раз в десять страниц.
Остров оказывается плавучим, это — огромный кусок пемзы, который без руля и ветрил болтается в океане, он уносит героев на юг… только почему на юг? Гольфстрим идет на северо-восток, преобладающие ветры дуют в том же направлении, что определяется кориолисовой силой, то есть вращением Земли.
Однако остров плывет на юг. Робинзоны ссорятся как по личным, так и по политическим вопросам.
Юрий Крымов влюбляется в прекрасную аборигенку Норму, жертву волчьих законов капитализма. Брат отца Нормы спровоцировал пари и оставил семью на острове, зная, что он блуждающий. Его дьявольский план был прост: за год убить брата радиоактивными часами, потом найти остров по сигналам радиомаяка, спасти Норму, жениться на ней и завладеть наследством. План действительно сработал, но не до конца: отец умер, и мать тоже, а вот радиомаяк сломался.
Поставим, однако, два вопроса. Во-первых, как умер отец? От лучевой болезни? Но излучающий точечный объект быстро вызывает изъязвление кожи, поэтому часы пришлось бы снять — просто от боли. Но, предположим, план удается, брат похоронен на острове. А часы? Норма взяла бы их с собой, как память об отце, и что же делать с этой радиоактивной уликой?