Око Марены - Страница 3

Словом, вопросов имелось много, пожалуй, слишком много, а вот ответов на них – ни одного, так что рассуждать обо всем этом можно хоть до бесконечности – все равно без толку. И Мстислав Романович еще раз протяжно вздохнул, тем не менее подтвердив свое окончательное решение, которое в последние годы все чаще и чаще срывалось с его губ:

– Обождем малость. Тут горячку пороть – себе дороже выйдет, а посему отложи эти блины до другого дни. – И как бы в свое оправдание он еще раз напомнил сыну: – Вон, все помалкивают – и черниговцы, и владимирцы. Выжидают. И нам тако же надобно…

– И сколь ждать? – грустно спросил Андрей.

– Сколь? – Мстислав Романович задумался, но ненадолго, почти сразу отыскав единственно правильный ответ. – Так ведь я уже тебе поведал – пока Мстислав Удатный свое слово не огласил. Нынче, как ни крути, все от него зависит.

– Понятно. – Андрей поднялся с лавки и обреченно вздохнул. – Вот тебе, сынок, кукиш, чего хотишь, того и купишь.

Мстислав Романович в ответ развел руками:

– Жизнь, она такая. Не все в ней сбывается, чего желается.

Киевский князь, как умудренный опытом человек – как-никак разменял седьмой десяток, – говорил разумно, взвешенно и толково. Все в его словах было правдой, кроме одного – и в Черниговском, и в Новгород-Северском, и во Владимиро-Суздальском княжествах все было далеко не так тихо, как ему казалось. И там вот уже который день судили и рядили – как быть дальше.

На письмо рязанского князя Константина Владимировича внимания особо не обращали. Да, написано вроде бы потолковее, нежели полученное месяцем ранее от Глеба, но разве в том дело, кто из них прав, а кто виноват? Речь о другом – пользуясь удобным поводом, стоит ли им идти на Рязань или не стоит.

Черниговцы из числа молодых безудельных княжат основной упор делали на то, что все они, равно как и рязанцы, такие же Святославичи, свой род. К тому же женка одного из убиенных под Исадами князей – Кир-Михаила – меньшая дочь недавно умершего Всеволода Чермного, то есть его брату, Глебу Святославичу, который ныне сидел на черниговском столе, она доводилась братаничной, а потому…

Страсти разжигало и то, что уж больно много собралось ныне безудельных княжат в Чернигове и прочих градах. И не просто безудельных, но и без малейших перспектив на будущее – землю на всех не растянешь, а какая есть, уже занята родичами, притом основательно. У усопшего Чермного двое непристроенных сынов, да и у младших братьев черниговского князя потомство будь здоров. Одни Мстиславичи чего стоят – Дмитрий, Андрей, Иван, Гавриил… И куда ему, Глебу, всех братаничей распихать, когда он не ведает, чем родного сына Мстислава наделить.

А по соседству с ними, в Новгород-Северском, говорили примерно так же – и об общем пращуре Святославе Ярославиче, и о родстве с покойными князьями, разве что имя убиенного было иное, а так один в один. Да и как иначе. Заботы-то одинаковы – всем по уделу сыскать, вот только если Черниговское хоть и трещит по швам от обилия княжичей, то Новгород-Северское и вовсе как курица-несушка – что ни десяток лет, так яйцо с новым уделом: Курск, Путивль, Вщиж, Трубчевск, Рыльск…

Потому и разгорелась нешуточная пря[13] что там, что тут. Повсюду щитами гремят, мечами звенят. У наследников неимущих глаза как яхонты горят. Все в один голос кричат: «Подсобить немедля меньшому Ингварю, чтоб справедливость на Рязани восторжествовала!»

А с другой стороны посмотреть – как подсобить, когда он за помощью не шлет? Самозванно-то идти негоже. Опять же неведомо, о чем владимирцы думают. Но главным и тут был вопрос: «А что скажет Мстислав Удатный, который родня всем – и убийцам, и убиенным?»

И как ни горячились молодые княжичи, у которых кроме этого звания да небольшого городишки за душой ничего не имелось, как ни настаивали, все равно старшие порешили не по-ихнему. Уж больно свежи у князя Глеба Святославича воспоминания о раздоре трехлетней давности, когда сводные дружины смолян и новгородцев смерчем пронеслись по черниговской земле… Нет, в таком деле спешка даже не вредна – смертельна. Братаничей понять можно – такой удобный случай, чтобы поживиться за счет соседских междоусобиц, навряд ли представится. Но он, Глеб, в ответе за все княжество в целом, и ему ошибаться нельзя. А посему надобно ждать слова Удатного. Благо, что тот медлить не любит, так что, поди, что-нибудь уже да надумал. А вслед за ним и Изяслав Владимирович тоже решил погодить.

Да и у владимирцев без споров не обошлось. Особенно горячился Ярослав, который жаждал реванша, и неважно, что биться предстоит вовсе не с тем, кто одолел его на Липице. К тому же будущего противника звали точно так же, как и его старшего брата, которого переяславский князь после проигранного сражения ненавидел. Стыдно ему было ехать к брату Юрию – как ни крути, а тот пострадал именно из-за него, Ярослава, – но видел, что своей дружины, уменьшившейся вдвое, для похода на Рязань не хватит, вот и пришлось скрепя сердце катить к нему.

У самого Юрия дружина была тоже невелика, ибо потеряла на Липице еще больше людей, но зато брат, как и погибший Кир-Михаил, был женат на дочке недавно усопшего черниговского князя Всеволода Чермного, только старшей, Агафье. И расчет Ярослава строился на том, что тот сговорится с родичами, а против двойного удара – с запада и севера – рязанскому князю нипочем не устоять.

Однако Юрий, замирившись со своим братом Константином, не хотел выходить из его воли, тем более теперь, когда было ясно, что дни великого владимирского князя из-за его тяжелой болезни сочтены. Об этом доверительно поведал его лекарь, старый Матора. Вот и получалось, что он, Юрий, его ближайший преемник. Да и сам старший Всеволодович, не иначе как чуя скорую кончину, недавно перевел брата из маленького волжского Городца в Суздаль, так что ныне сердить его своим самовольством ни к чему, а потому он предложил Ярославу отправиться вместе с ним в Ростов Великий. Не хотел тот ехать к старшему брату, ох как не хотел, но жажда реванша оказалась сильнее. Коли по-другому никак, то пускай…

Однако миролюбивый Константин ответил точно так же, как и старшие черниговские и новгород-северские князья своим сынам и сыновцам, – мол, не след нам ныне встревать в чужие распри. Неужто мало крови пролилось на Липице, так к чему ее множить.

– Они ить нам не чужие. Тебе усопшие хошь и двухродными, но внуками доводятся, – в тщетной надежде склонить миролюбивого Константина на распрю с южными соседями напомнил Ярослав. – Давай хошь детишкам их заступу дадим.

– Ты ж сам токмо что чел грамотку, кою мне мой рязанский тезка прислал, – парировал Константин.

– А допрежь того Глеб иную выслал, так отчего ты ему веры не даешь, а Константинишке-братоубийце…

Видя, что младший брат не в меру распалился, Юрий решил вмешаться. Успокаивающе положив руку на плечо Ярослава, он остановил его на полуслове и с легкой укоризной, адресованной Константину, произнес:

– Правому помочь – святое дело.

– Правому – да, – не стал спорить тот. – Вот токмо не ведаю я, кто из них прав, а потому, – и далее он чуть ли не слово в слово повторил то, что говорили в Киеве, в Чернигове и в Новгороде-Северском, – пождем, что нам Мстислав Удатный скажет. Он-то, сами ведаете, куда ближе всем рязанцам по крови, нежели мы, одначе покамест молчит. – И Константин, резко поменяв тему, осведомился у Ярослава: – Он, к слову, не надумал еще свою дочку тебе возвернуть?

Тон вопроса был заботливым, даже участливым, но Ярослав прекрасно понял, что это была маленькая месть за «Константинишку-братоубийцу».

– Нет! – отрезал он и, резко развернувшись, даже не вышел – выбежал прочь из покоев брата.

Хозяин терема скрыл в усах довольную улыбку – сквитался – и с укоризной заметил оставшемуся стоять в растерянности Юрию:

– Тоже мне – нашел кого слушать. Ты-то хоть горячку не пори. Вот поведает Мстислав Мстиславич свое словцо, тогда и поглядим.