Око Марены - Страница 28

Едва миновали Козарь, как пешцев догнала конная дружина, следующая из Рязани, а вместе с нею влился в их пешие ряды еще и диковинный народ. Таких Любим ранее никогда не видел. Светловолосые, высокие, статные, а говорят так, что ничего не понять, – ну явно из иных земель. Опять же и вооружены они были по большей части не мечами, а оскордами, да и бронь на них смотрелась куда богаче, сплошь железо. Пешей же рати выдали лишь мечи с копьями, щиты, да еще железные шапки для тех, кому стоять впереди. Бронь же – ох не зря трудились ратники по вечерам с иголками да нитками – досталась только десятникам.

Шли быстро. Выходили еще до рассвета, а останавливались на ночлег уже затемно. Однако были и костры, и непременная горячая каша перед сном, так что особо не мерзли. Едва же стали приближаться к Ольгову, как одна половина рати ход замедлила, зато другая, в коей оказался и Любим, вместе с половиной конной дружины и северянами подалась куда-то в обход, время от времени вовсе переходя на бег.

Оно, конечно, Любиму было уже не привыкать, за последние пару месяцев довелось побегать о-го-го сколько, только стало чудно – почему и куда они торопятся прочь от вражьего войска. Лишь когда достигли опушки леса и всем объявили долгожданный отдых, Пелей все разъяснил. Оказывается, бежали они не прочь, а обходили врага, дабы перекрыть ему обратный путь домой.

Наутро же, после того как все на славу выспались, довелось им и самолично повидать этого врага. Тот поначалу пошел было прямо на них, но затем в нерешительности остановился. Любим даже малость расстроился от того, что неприятель достался им какой-то несерьезный и вовсе не страшный. К тому ж сразу видно – не учили их так, как Любима и прочих. С виду поглядеть – не рать пешая, а толпа толпой, разве что с копьями да с мечами, да и то не у всех. Кто с косой, кто с вилами – смех, да и только. Глядя на них, усмехнулся даже угрюмый Позвизд, заметив, что если овце засунуть в рот клыки, то от этого она мясо есть все равно не научится.

Затем вступили в дело барабаны. У Любима вся учеба под них прошла, и что означает каждый бой, он, как и прочие, знал назубок. Вот и тут не растерялся, мигом отыскав свое место в тесном строю. Он – первошереножник, стало быть, его удел – орудовать дедовым мечом, а тем, что позади него, шуровать копьями.

Попробовал кто-то затянуть дрожащим голосом песню, чтоб ободрить самого себя перед битвой, но непривычно хмурый и серьезный Пелей так зыркнул своими глазищами, что певец вмиг осекся. И вновь наступила тишина, нарушаемая лишь нескончаемой мерной барабанной дробью.

Глядь, а перед каждой полусотней старшие забегали. Глядь, и Пелей перед своими тут как тут. Слово свое обсказал, как дальше им быть, что делать, да как чужая рать примется себя вести. Даже барабаны, пока их полусотник говорил, и то, казалось, стали гораздо тише стучать. Договорил Пелей и, обнажив свой меч, сызнова в строй нырнул, встав вместе с прочими в самом первом ряду.

А чужая рать и впрямь повела себя точь-в-точь как предсказывал Пелей. Даже чудно – вроде не похож на волхва их полусотник, однако ж выходит, что слово у него вправду вещее – все так и приключилось. В точности.

Тут и барабаны свой голос усилили, а им в такт мечи зазвучали. Ох и славно они звенят, когда металл о металл бьется. Это сотники и полусотники свою мерную музыку завели – у них щиты с умбонами[59], по которым они мечом и стучат. Умбон же из металла, потому и грохот такой.

Всего пять ударов нанесли сотники по умбонам. Шестой получился куда громче – присоединились десятники, у которых тоже щиты с умбонами. Еще пять ударов. Все. Теперь подключились и остальные, которые до того только считали. Звук, конечно, более глухой, потому как умбонов у них нет, а железные полосы, что наложены крест-накрест на каждый щит, да и металлическая оковка вдоль края не столь отзывчивы, зато в целом получалось куда громче – чай, весь строй наяривает. И снова надо отсчитать пять ударов, а на шестой сделать шаг вперед, причем непременно левой ногой.

Все, двинулись. Теперь так и надлежит наступать на врага – удар и шаг, удар и шаг.

Любим в первом ряду идет. Копья у него нет – только щит да обнаженный меч наготове. Зато на плечах у него сразу пяток положен – три на левом и два на правом. Однако тяжести он не испытывал. Во время учебы – там да, трудновато, поскольку товарищи позади отпускали – привыкай, ратник. Бывало, к вечеру рубаху скинешь, а на каждом плече здоровенный синячище. Но то учеба, а ныне, перед боем, иное – стараются помочь, придерживать, особенно те, у кого копья на правом плече Любима – ему мечом махать, так что нечего надсаживать попусту.

И так повсюду. Торчат копья из строя, как частые иглы из ежа. Не подлезть, не проломить, не прорвать. Сам Пелей сказывал, что в древние времена таким строем, как у них ныне, полмира завоевали. Фалангами они прозывались. Давно то было, ан до сих пор против такого строя противоядия никто не сыскал.

Любиму полмира не надо. Ему и в Березовке хорошо. Главное, чтобы их никто не трогал. А вот если попробуют, тут уж держись. Хорошо их учили, славные были учителя. Низкий поклон тебе, хмурый Позвизд! Здрав буди, веселый Пелей! Теперь пришло время показать все, что освоено, и не посрамят березовцы и прочие парни и мужики своих сотников и полусотников.

Правда, далее все было совсем не так, как во время учебы. Там полагалось убыстрять звон мечей о щиты и соответственно ускорять свой ход, потому как в чужую рать лучше врезаться с разбегу. Здесь же Пелеем и другими полусотниками по-иному было указано. Мол, надлежит дойти только до ошкуренных жердей, кои в землю вбиты, а они вон торчат, уже совсем рядом. Хорошо их видать, желтое на черном, не промахнешься.

Вот только непонятно это Любиму. Да и прочим тоже невдомек – к чему такая остановка? Однако коль команда последовала, стало быть, надобно ее выполнять, а своевольничать да перечить не след – не время. Это потом, ежели интерес не пропадет, можешь спросить у полусотника, а он тебе ответит, разъяснит все как есть, ибо всяк ратник должон понимать свой маневр. Так Пелей говорил, а ему воевода Вячеслав. Маневр – слово мудреное, нерусское, но что оно означает, им тоже хорошо разъяснили, а потому Любим позже непременно спросит полусотника: «А зачем такой чудно́й маневр понадобился?»

Но это потом, все потом. Сейчас же надо остановиться близ этих жердей. Остановиться и стоять. Так и сделали все дружно. Одновременно стих и звон мечей. Нет шага – нет звона. А вот уже и барабаны бить перестали. Тишина теперь над полем, мертвая тишина. Хотя нет, пока живая, ибо нет еще пока на нем мертвецов. Не появились они, а там как знать – вдруг и вовсе не появятся. Почему-то Любиму вдруг очень-очень захотелось, чтобы не было никакой битвы и не лежали потом на поле трупы на радость волкам и воронам.

Нет-нет, он не струсил. Чего бояться этих мужиков, сбившихся в перепуганную кучу. Сходство лишь в одном – у них тоже копья и такие же мечи, да и то не у всех, зато во всем остальном… Не гонял их до седьмого пота Позвизд, не учил их всяким тонким премудростям хитроумный Пелей. А ежели кто-то и пытался дать уму-разуму, то все равно не так хорошо, как Любиму. Не повезло им. Ох как не повезло. Да они это и сами чуют. Да что чуют – воочию видят.

Но только и о другом забывать не след. Сами-то они ни в чем не повинны. Даже отсюда, издали, и то видно, что они совсем такие же, как и березовские. И пусть совсем иначе прозывается их деревенька – хотя как знать, может, такая же Березовка, – и тиуна в ней тоже кличут иначе, да и у князя ихнего другое имечко – а все ж таки люди. Велели им, вот они и пришли.

Ежели отдадут приказ, тогда деваться некуда – придется идти и рубить. Сами виноваты. Не надо было супротив нашего князя меч поднимать, пусть и подневольно. И станет Любим протыкать их мечом и наступать на павших, не глядя и не сбавляя мерного шага. Но неужто нельзя обойтись без этого? Ведь остановился же строй, и смолкли боевые барабаны, да и копья вверх подняты.