Оккультизм, колдовство и моды в культуре - Страница 13

Мы уже неоднократно отмечали амбивалентность образов и метафор смерти и жизни. В воображаемых мирах, так же как во многих мифологиях и религиях, смерть и жизнь диалектически связаны. Разумеется, бывают также кошмары, вызванные, например, ужасающими впечатлениями похорон; но в таких случаях мы имеем дело с изначальными ощущениями, хотя и редко отдаем себе в этом отчет. В общем, можно сказать, что даже современный западный человек, несмотря на его религиозное невежество и безразличное отношение к проблеме смерти, все еще связан (сознательно или подсознательно) с непостижимой диалектикой, которой были охвачены наши архаические предки. Смерть непостижима, если она, тем или иным образом, не связана с новой формой бытия, как бы мы ее себе ни представляли: посмертное существование, второе рождение, перевоплощение, бессмертие души или воскресение во плоти. Во многих традициях существует также надежда на обретение вечной молодости. В конечном итоге — если вновь обратиться к индонезийскому мифу — это означает, что единственным удовлетворительным выходом для мифических предков было бы выбрать сразу и камень, и банан. Ни то, ни другое в отдельности не может удовлетворить парадоксальное стремление человека быть полностью погруженным в жизнь и в то же время причастным к бессмертию — его страстное желание существовать одновременно во времени и в вечности.

Историку религий знакомы такие парадоксальные желания и стремления. Во множестве религиозных произведений мы обнаруживаем стремление переступить пределы противоположностей, полярностей и дуализмов, чтобы достичь некого coincidentia oppositorum, единства, в котором сняты все противоположности. Приведем только один пример: идеальным считается человек, сочетающий в себе свойства обоих полов и, как таковой, причастный как к жизни, так и к бессмертию.

Парадоксальное соединение противоположностей характерно, как известно, для индийской онтологии и сотериологии. Одно из самых глубоких и смелых новых истолкований традиции Махаяна, учение Мадхьямика, развитое, главным образом, Нагарджуной, доведено до крайних пределов такой диалектики. Что может быть более шокирующим, даже кощунственным, чем заявить, как это сделал Нагарджуна, что «нет абсолютно ничего, что отличало бы нирвану от сансары, и нет абсолютно ничего, что отличало бы сансару от нирваны»?[64] Чтобы освободить ум от иллюзорных структур, зависящих от языка, Нагарджуна разработал диалектический метод, приводящий к высшей и универсальной coincidentia oppositorum. Но его религиозное и философское дарование было вскормлено освященной веками паниндийской традицией парадоксального единства бытия и небытия, вечности и течения времени, блаженства и страдания.

Разумеется, такие грандиозные индийские метафизические произведения нельзя относить к одной категории с парадоксальными желаниями и стремлениями, порождающими воображаемые миры западного человека. Тем не менее их структурные подобия очевидны и, сверх того, в них раскрываются новые увлекательные проблемы как для философов, так и для психологов. С другой стороны, нельзя забывать о постоянных усилиях наиболее глубоких и оригинальных западных мыслителей, направленных на то, чтобы вновь открыть экзистенциальный смысл смерти. В действительности, несмотря на то что в результате все ускоряющейся секуляризации западного общества смерть утратила свое религиозное значение, тем не менее, начиная с «Бытия и времени» Хайдеггера, она стала самым центром философских изысканий. Необычайный успех — можно даже сказать, огромная популярность — исследований Хайдеггера свидетельствует о страстном желании экзистенциального познания смерти для современного человека.

Здесь мы не будем делать попыток подвести итог неоспоримым достижениям Хайдеггера. Важно отметить, однако, что если Хайдеггер рассматривает жизнь человека как «Бытие-к-смерти» (Sein zum Tode), a смерть — как самую характерную, исключительную и высшую возможность бытия как «пребывания», «здесь-бытия» (Dasein),[65] то он также утверждает, что «смерть — это убежище, куда человек удаляется как в горную цитадель (Gebirg)».[66] Или, если привести еще одну цитату, смерть, «как гробница Небытия, таит в себе присутствие Бытия (das Wesende des Seins)».[67]

Ни одно из фундаментальных философских заключений Хайдеггера практически невозможно выразить в виде простой и ясной формулы. Тем не менее можно сказать, что для него человек может познать самого себя и, тем самым, открыть себя для Бытия, только через правильное понимание смерти. Действительно, жизнь становится аутентичной, то есть полностью человеческой, когда, постигнув неизбежность смерти, человек осознает «свободу к смерти (Freiheit zum Tode)».[68] Но поскольку смерть «таит в себе присутствие Бытия», то мысль Хайдеггера можно интерпретировать как указание на возможность обретения Бытия в самом акте смерти. Каково бы ни было отношение комментаторов Хайдеггера к такой интерпретации, тем не менее остается фактом, что Хайдеггер всячески подчеркивал парадоксальное сосуществование смерти и жизни, бытия и небытия.

Историк религий был бы особенно захвачен хайдеггеровским тщательным анализом разнообразных форм смерти в самом сердце жизни, а также бытия, таящегося в небытии. Возможно, привилегией и источником глубочайшего удовлетворения для историка религий и является открытие преемственности человеческой мысли и воображения с доисторических времен до наших дней, с такого наивного и загадочного мифа, как миф о Камне и Банане, до такого грандиозного, но столь же загадочного произведения, как «Бытие и время».

IV. ОККУЛЬТИЗМ И СОВРЕМЕННЫЙ МИР[69]

Прежде всего, я должен сказать, что я намерен обсуждать в этом эссе. Сначала я попытаюсь уточнить смысл терминов «оккультный», «оккультизм» и «эзотеризм». Затем я хочу обратиться к краткой истории оккультизма с середины XIX века до наших дней. Этот ретроспективный взгляд необходим для того, чтобы оценить коренные изменения, которые наблюдаются в современном западном мире, особенно в Америке. После этого я расскажу о некоторых тайных обрядах, оккультных науках и эзотерических теориях, главным образом о том, как они распространяются в американской молодежной культуре. В рамках этого эссе я вынужден сделать довольно строгий отбор примеров, имеющихся в нашем распоряжении. Я не буду рассматривать такие значительные явления, как новые религиозные секты, спиритистские кружки, парапсихологические исследования и т. д. Кроме того, я должен добавить, что буду подходить ко всем этим явлениям как историк религий, — иными словами, я не буду пытаться обсуждать их психологический, социологический или даже политический контекст, смысл, или функции (предоставив это тем, кто, благодаря своей квалификации, лучше справится с этим).[70]

Согласно «Оксфордскому словарю», термин «оккультный» впервые появился в 1545 году в значении «непонятый или непостижимый умом; находящийся за пределами понимания или обычного познания». Почти столетие спустя, в 1633 году, это слово приобрело дополнительный смысл, а именно, предмет «тех древних и средневековых так называемых наук, касающихся познания и использования сил неизвестной и таинственной природы (таких, как магия, алхимия, астрология, теософия)». Более точное определение слова «оккультный», соответствующее его современному употреблению, было предложено Эдвардом Тирьякяном в его глубокой, дающей пищу для размышления статье «К социологии эзотерической культуры».