Океан. Выпуск восьмой - Страница 4
Вот и конец ярусу. Вместе с Володей мы выволакиваем концевую вешку на палубу, укладываем ее вдоль фальшборта. Володька, криво усмехаясь, смотрит на меня, стягивает с рук липкие перчатки, бросает их на палубу и сам опускается в розовую лужицу. Кок спешит с изюмным квасом, сует нам кружки. Кто-то из штурманов раскуривает сигарету и пускает ее по кругу. Капитан с деловым видом пинает ногой тунцовые туши, хмурится, улыбается, хлопает нас ладонью по мокрым спинам.
— Вовка, а ты что?..
Сидя на палубе, Нагаев разглядывает левую ногу. Когда волокли акулу, та лишь слегка задела его хвостом. И кожу от коленки до щиколотки будто рашпилем содрали. Старпом идет с бутылкой зеленки, присев, льет на ногу Володи; тот кривится. Один из парней ладони сжег поводцом, другой поскользнулся и упал, ударился об острый угол лючины, у третьего еще что-то. Тихие вздохи. Усталые смешки. Мы будто из боя, из схватки. Да ведь так оно и есть: океан ничего не отдает без боя.
— Мужики! Первый раунд за нами, — говорит боцман. — А ну, быстренько тунчиков в трюм. Колька, Вовка, вздымайте лючины.
Первый раунд за нами. А сколько еще впереди таких раундов? Почти полтораста. Полтораста промысловых дней, полтораста схваток с океаном.
К концу рейса кожа наша, прожаренная солнцем и просоленная водой, задубеет, а на руках и ногах появятся шрамы, которыми мы потом будем гордиться, как гордится шрамами солдат, участник многих отчаянных схваток.
С длинным острым ножом я иду к полубаку. Десятка три акул лежат там, похожие на серые плахи дров. Рядом со мной таким же ножом орудует боцман. Распялив зубастую с тремя сотнями острейших зубов пасть, выпластывает глубоко увязший в гортани рыбины крючок. До чего же мерзкие эти акулы, рыбы моей детской мечты! «Как? — воскликнул Гленарван. — У акулы в желудке оказалась бутылка?..» — «Самая настоящая, сэр. Только можно сказать… что она попала в брюхо акулы не прямо из винного погреба…» — «Том, достаньте-ка эту бутылку… Найденные в море бутылки часто содержат важные документы». Так. А не найдем ли и мы что-нибудь?
— Михайлыч, вспори-ка акуле брюхо. Иногда в желудки хищниц попадают разные предметы, — говорю я. — Бутылки, к примеру, с записками. Морские бинокли, свайки, часы. В Англии, в Музее естественной истории, собрана целая коллекция предметов, извлеченных из акульих брюх.
— Свайки, говоришь? Это дело. Найти бы английскую. Из настоящей стали, — заинтересованно говорит боцман. — Ну и кожища! Нож не берет.
— Вот ту не трогай. Я с нее шкуру снимать буду.
Палуба пустеет. Она тщательно вымыта. На золотистых досках розово сияют маленькие теплые лужицы, и от них поднимается парок. Как гигантский красный кухтыль, сползает к горизонту солнце. Нижний его край садится на пылающую кромку, и оно слегка сплющивается, расплывается в своих пылающих боках. А Володя налаживает кинопроектор: кино крутить будет. Здесь же, на палубе. В салоне душно.
«Самогонщики» — называется кинофильм. По белому скату ходовой рубки несутся незадачливые любители алкоголя. Хохот на весь океан. Будто и не было утомительнейшего дня. Время от времени из океана вылетают летучие рыбы и врезаются в рубку. И падают на головы матросов и парней из машинной команды.
А я пластаю акулу. Пообещал привезти в музей научно-исследовательского института пяток шкур акул разных видов. Потом, во время отпуска, чучела набью. Пускай ребятишки, школьники, которые часто приходят в музей института, разглядывают их, восторгаются и мечтают о морях и океанах, о встречах с морскими хищниками.
Боцман рядом сопит, стягивает с акулы шкуру, аккуратно подрезает, отслаивает ее от плотных, беловатых мышц. Попыхивает трубкой и зло ворчит:
— Видел я многих людей, но таких, как ты… Кто тебе скажет спасибо?
Кто-нибудь и скажет. А может, у кого-то при виде акулы шевельнется что-то в душе, в океан потянет.
Катятся день за днем. Рука зажила, шрам только через всю ладонь остался.
Лов тунцов шел хорошо, но акулы досаждали по-прежнему. И приходилось тех, которые попадались на крючки, выволакивать и утаскивать к полубаку. А потом выпластывать из челюстей крючки.
Увы! Не обнаружили мы с боцманом Михайлычем ни морского бинокля, ни карманных часов, ни хотя бы стальной английской свайки.
Нашли, правда, кое-что. Авторучку, к примеру. Какой-то растяпа уронил с судна, акула и подхватила. Газету на немецком языке. Края были оторваны, в ней я прочитал и перевел на русский, что некая фрау Мюллер (Гамбург, Адальберт-Штрассе № 97) потеряла свою любимую собачку, порода черный пудель, по кличке Жужу, и обещает тому, кто найдет собачку, вознаграждение в сумме ста сорока марок. А в желудке голубой акулы мы обнаружили женскую туфельку тридцать шестого размера. Видно, шел по водам Атлантики пассажирский лайнер, молодая женщина стояла у его борта, качала ножкой над водой, а туфелька и соскочила.
Вот, пожалуй, и все. А жаль. Так хотелось привезти на берег и подарить музею бутылку с запиской, извлеченную из брюха акулы.
Но вот однажды… Рейс подходил к концу. Выбирали последний ярус. Тунцы, акулы, парусники. Незадачливый марлин попался, весом центнера в три, с толстым и коротким бивнем, в который превратилась верхняя челюсть рыбины. Шкура одного из марлинов уже хранилась в трюме, и я с сожалением подумал, что тот был помельче. Корифена клюнула, а потом луну-рыбу подволокли к борту. Была она такой огромной — диван-кровать, вряд ли бы мы вытащили ее на палубу, да и к чему? Мясо у луны-рыбы несъедобное, а для музея мы заморозили рыбу-луну помельче. Пока решалась ее судьба, рыба-луна спокойно кружила на поводце возле борта траулера, поглядывала на нас добрыми круглыми глазами, а вокруг нее шныряли акулы и порой тыкались рылами в упругие золотистые бока. Но не трогали: мясо рыбы-луны ядовито. Зубастые рыбы опасались: куснешь эту толстуху — и перевернешься вверх брюхом!
— Иди гуляй, — сказал боцман рыбе.
Перегнувшись через фальшборт, он кусачками перекусил стальной поводец.
И рыбина медленно погрузилась в фиолетовую пропасть глубин.
Вновь заурчал двигатель машины, поползла из воды хребтина. Концевая вешка показалась.
— Все! — возвестил боцман. — Конец работам! На, океан, на память.
Он стянул с ладоней дырявые, много раз чиненные перчатки и кинул их в воду. Тотчас акула-собака метнулась и проглотила одну из перчаток, а в другую вцепились две акулы. Они дергали ткань, заглатывали, а мы, свесившись над фальшбортом, хохотали.
— Поздр-равляю всех с окончанием яр-русных р-работ! — пророкотало судовое радио голосом капитана. — После уборки палубы пр-риглашаю всех в салон.
— Ур-ра! Да здравствует наш капитан! — заорали мы.
— Ребятушки, быстренько-быстренько, — засуетился боцман. — Все убрать, поводцы скойлать, хребтинку на сушку, палубку прополоскать. Коля, банан… быстренько своих акулок потроши!
— Надоело, — сказал я. — Эй, Вовка, помоги акул в трал смайнать.
— Э-э-э, а как же «найденные в море бутылки содержат важные документы»? — обеспокоился Михайлыч. — Нет уж, надо до конца.
— Давай нож. Вовка, где мой нож?
Увы, пустые хлопоты. Исчезла в трюме одна туша, вторая, третья. Все акулы вскрыты — ничего нет.
— Коля, а эту что же? Последнюю? — спросил боцман.
— Да ну ее. Потащили в трюм.
На палубе уже все было прибрано. Вовка Нагаев стоял с брандспойтом в руках, ждал, когда я расправлюсь с акулой, чтобы скатить палубу водичкой.
— Подожди, Коля. Ей-богу, у этой последней в брюхе что-то лежит, — заволновался боцман и потискал акулу. — Вот, пощупай.
— Ладно. Держи тут.
Лезвие вдруг уперлось во что-то твердое. Я нажал сильнее, и на палубу вывалилась… бутылка! Обросшая ракушками морских желудей-балянусов, она сразу наводила на мысль, что проплавала многие месяцы в океане, прежде чем оказалась в брюхе акулы. Я взял ее в руки, матросы окружили меня, заглядывают через плечи. Э, да в ней что-то есть! Записка?! Какая удача, вот ведь повезло, а я чуть не выбросил эту акулу за борт!