Океан. Выпуск тринадцатый - Страница 40

Обстановка складывалась все тревожнее. Скорость упала до трех узлов, дрейф увеличивался. Берег медленно, но неумолимо приближался. Отстояться на якорях в такой шторм было невозможно. Капитан принял правильное решение: изменить курс, лечь против волны и штормовать до улучшения погоды, которое синоптики обещали с наступлением утра. Легли на новый курс. Прошло немного времени, и стало ясно, что буксир и лихтер хоть и не продвигаются вперед, но и не дрейфуют к берегу. На душе полегчало.

Жарко в машинном отделении, тропическая жара в кочегарке. Люди устали, давала себя знать морская болезнь. Не брала она, кажется, только одного человека — Сергея Рускина. Отстоит положенное время у топок и тут же за другую работу принимается: то насосам смазку даст, то сальники обожмет, то на фланцах гайки подтянет. И все с шутками, с прибаутками.

Более часа мы удерживали лихтер против волны. И вот случилось непредвиденное: в средней топке обвалилась огнеупорная кладка. Доложил я о ЧП капитану. Котел продолжал работать на двух оставшихся топках. Через несколько минут с мостика сообщили: буксир и лихтер начали дрейфовать к берегу. Для обоих судов этот дрейф мог закончиться катастрофически: нас могло выбросить на скалы, и речь прежде всего шла не о нашем спасении, об этом мы как-то не думали. Но вот если разобьется о камни лихтер, тогда тысячи тонн моторного топлива превратят прибрежную зону в смертельно опасный район. Достаточно будет случайной искры, чтобы загорелись и море и берег. А там, на берегу, в санаториях, домах отдыха спят сотни людей, не подозревая о грозящей им опасности.

Для нас счет времени пошел не на часы, а на минуты. В Новороссийск и Туапсе были посланы радиограммы с просьбой выслать на помощь буксир. Ответы пришли безрадостные: в Новороссийске буксира нет, в Туапсе есть, но он удерживает финский танкер у нефтепричала. Через некоторое время из Новороссийска пришла вторая радиограмма. В ней сообщалось, что советский танкер, идущий из Одессы на Батуми, изменил свой курс и направляется к нам на помощь. Наш радист быстро установил связь с этим судном. Несложные расчеты — и стало ясно: помощь может не успеть, еще до подхода танкера шторм выбросит буксир и лихтер на берег. Оставался единственный выход — произвести замену огнеупорной кладки в горячей топке.

Запросил у капитана разрешение. Долго молчал капитан. Наконец спрашивает:

— Кто пойдет в топку?

Отвечаю:

— Приказывать не могу. В топку пойдут добровольцы.

Закончил разговор. Отхожу от переговорной трубы. Стоят передо мной механики, машинисты, кочегары. Молчат. Перевожу взгляд с одного лица на другое. Губы у каждого плотно сжаты, а в глазах у всех читаю короткий ответ: «Я готов…», «Я готов…», «Я готов…».

Сергей Рускин… Нет, это был другой Сергей Рускин: не выдумщик и балагур. Двумя белесыми крыльями сошлись брови на переносице. В широко раскрытых глазах — твердость гранита. Ровным, спокойным голосом он сказал:

— Разрешите мне, Владимир Васильевич. На эсминце во время похода точно такая история случилась. Я работал в аварийной группе. Топку сделали.

Машинист Жуков положил руку на плечо Сергея.

— Один ты не успеешь. Не выдержишь. Буду работать в паре с тобой.

Начали готовиться к выполнению ремонтных работ. Рускин и Жуков, раздетые до трусов, сидели на пожарной кошме и о чем-то негромко разговаривали. Подошел к ним.

— Жарко, — говорю, — ребята, а начинать надо. Кто пойдет первым?

Поднялся Сергей. Он сделал несколько шагов и поднырнул под натянутый трос, который образовал перед котлом квадрат, напоминающий маленький ринг. При качке такое ограждение помогало людям удерживаться на ногах. Я стоял у котла, смотрел на Рускина и думал: «Вот сейчас этот парень первым начнет тяжелый и опасный бой. Мы — его секунданты. Неумолимое и беспощадное время — наш рефери. Бой надо выиграть. Надо. Иначе…»

На палубе загрохотала буксирная лебедка. Сейчас капитан развернет оба судна бортом к волне, иначе шторм может понести буксир, оставшийся без хода, на лихтер. С мостика приказали остановить машину и приступить к ремонту топки. Затихли все механизмы. В последний раз провентилировали топки. К работе все готово.

Обнаженное тело Сергея смазали техническим вазелином. Тщательно забинтовали кисти рук. Помогли надеть ватные брюки и куртку. Обмотали ветошью ступни ног, шею и голову. Втиснули в неуклюжий жаростойкий костюм. Когда голова Сергея скрылась под асбестовым шлемом с небольшим стеклянным окошком, он стал похож на человека из мира фантастики. Подошел к нему. Хотел сказать что-нибудь напутственное, но в последний момент почувствовал — этому парню не нужны мои слова, как не нужны они настоящему мужчине перед боем.

— Иди, сынок… — только и мог сказать я Сергею.

У самой топки он на секунду задержался. Из-под шлема донесся его голос:

— Ребята, вы Жукову под мышками вазелином не мажьте. Он щекотки боится. — Он и тут продолжал шутить.

Десять минут работал Сергей. За это время подготовили машиниста Жукова. Когда Рускин выбрался наружу, его одежду начали поливать водой из шланга, освободили голову от шлема и ветоши, вытерли красное, в подтеках вазелина лицо. Жуков спрашивает:

— Ну, как там, Сергей?

Рускин подставил голову под струю воды, отфыркался, улыбнулся:

— Как у черта в прихожей… Ты там долго не задерживайся… Дыши через нос, чтобы легкие не обжечь… Кирпичи начинай выбирать из самых трудных мест… Переносную лампочку вешай на шпильку слева…

«Как у черта в прихожей…» — мысленно повторил я слова Сергея. Если и есть у черта прихожая, то она, по сравнению с горячей топкой, сущий рай. Там, в металлической пасти топки, защитная одежда быстро прогревается и начинает жечь тело. Сердце работает с предельной нагрузкой. Видимость плохая, и вдобавок льет на глаза пот, перемешанный с растаявшим вазелином. Кисти рук болят, точно их окунули в кипяток. Не-ет, в таком пекле и Вельзевул не выдержит…

Время пребывания Рускина и Жукова в топке с каждым разом становилось все короче. Они уже не могли самостоятельно выбираться наружу, по условному сигналу мы вытаскивали их за страховочный трос. Кошму пододвинули к самому котлу. Отдыхали парни лежа на спине, широко раскинув в стороны руки и ноги. Воздух в кочегарке казался им прямо-таки прохладным после удушающей жары в топке.

Несколько раз Сергей спрашивал, сколько прошло времени. Я заметил, что он работает на две-три минуты дольше Жукова. Сказал ему об этом. Рускин показал глазами на Жукова, который только что втиснулся в топку:

— Ему труднее — он же старше меня. К тому же я поспортивней. Не беспокойтесь, Васильевич… Все будет нормально…

Помолчал и вдруг спрашивает:

— Вы любите кизиловое варенье?

«О чем это он спрашивает? Какое варенье?» — опешил я. Губы Сергея дрогнули в улыбке:

— Мама… очень любит… кизиловое… Я в Туапсе… на рынке… пять баночек… купил. Не разбились бы… в посылке…

Наверху стукнула входная дверь. На площадке показался матрос Виктор Маков. Держа в вытянутой руке брезентовую сумку и чайник, он начал осторожно спускаться по крутому трапу. Мы с удивлением смотрели на него. В такой шторм добраться по палубе к машинному отделению — занятие весьма рискованное. На последней ступеньке Маков остановился и, передавая ношу второму механику, пояснил:

— Это пирожки и какао. Повариха просила передать.

Алексей Шапуркин, удерживая здоровой рукой резиновый шланг, прокричал:

— Виктор, как там берег, далеко?

— Близко, Леха, — ответил матрос и, ловко перебирая руками поручни, поднялся наверх, громыхнув за собой тяжелой дверью.

Ремонт топки подходил к концу. Я все чаще посматривал на часы. Расчетного времени оставалось совсем мало. Вытащил из топки Рускина. Он вытянул перед собой руки и, тяжело дыша, прохрипел:

— Разбинтуйте… Больно…

Быстро освободили кисти от черных бинтов. Красная кожа сплошь была покрыта водянистыми пузырями. Во многих местах они лопнули. Из ранок розовыми струйками сочилась сукровица.