Океан. Выпуск седьмой - Страница 4

После вахты я зашел навестить Лизу. И сразу даже не узнал ее: вместо цветущей красивой девушки в каюте лежала бледная, тяжело больная женщина. Глаза ее, красные от слез, были открыты, но мне показалось, что она ими ничего не видит. Только тяжелое дыхание свидетельствовало, что она еще жива. На меня Лиза не обратила никакого внимания — ей все было безразлично.

Через четверо суток шторм наконец-то стих, и капитан лег на курс к берегам Испании. Жизнь на судне входила в свое обычное русло. А когда, спустя несколько дней, мы прибыли в порт Севилью, то о пережитом шторме лишь напоминала седина на большущей черной дымовой трубе — это оставила свой след соль морской воды (и туда доставала волна), да пока никак не могла еще прийти в себя Лиза. По поручению капитана за ней, как дед за больной внучкой, ухаживал Макаренко. Он выводил ее на солнышко, выносил ей кресло, и она подолгу тихо сидела на палубе. Лиза сильно ослабела, и, когда, как и прежде, хотела улыбнуться морякам, улыбка у нее получалась грустной и больной.

Стоянка в Севилье была недолгой, и мы, воспользовавшись установившейся хорошей погодой, быстро прошли Гибралтар и вошли в теплое Средиземное море. Шли мы к берегам Африки. Все свое свободное время я проводил на капитанском мостике — брал пеленги, определялся по светилам, по солнцу. По общеобразовательным дисциплинам со мной занималась пришедшая в себя Лиза. Она, как педагог-профессионал, была очень требовательна и, несмотря на нашу дружбу, нет-нет да и влепляла мне двойки за плохо подготовленные уроки.

В один из поздних вечером мы пришли в порт Алжир, бывший в те времена еще французской колонией. В ожидании бункеровки нас поставили на внешнем рейде. В ярком свете луны перед нами предстал красивый город в мавританском стиле, амфитеатром спускающийся к морю. Воздух был напоен ароматом каких-то цветов и трав, а вокруг ласковая тихая ночь. Все вокруг казалось каким-то сказочным, жаль было расставаться с этой ночной феерией. На корме нашего судна матросы хором негромко пели украинские песни. Среди мужских голосов выделялся мягкий, задушевный голос Лизы.

Когда мы проснулись утром, то увидели, что рядом с нами стоит пассажирский итальянский лайнер. Это было многопалубное белое огромное судно. Рядом с ним наша «Вьюга» казалась махонькой замарашкой. Сотни туристов на лайнере, не обращая на нас никакого внимания, совершали утренний променад. Но вот на обоих судах склянки пробили восемь часов утра, и у нас за кормой на флагштоке взвился большой красный флаг с серпом и молотом. И сразу же сотни биноклей нацелились на нас. Дело в том, что в те времена за рубежом о нас ничего не знали и сведения о советских людях черпали лишь из буржуазной западной печати, густо насыщенной различными клеветническими измышлениями. А тут, буквально под боком у иностранцев, оказались не людоеды или чубатые кровожадные чудовища, а самые обычные люди. На нас смотрели во все глаза.

На палубу вышла Лиза, и оживились бодрящиеся старички и молодящиеся старушки с розовыми и голубыми шевелюрами. Как же, молодая красивая девушка среди этих красных дикарей! В Лизу впились десятки биноклей. Слышались громкие реплики на различных языках. Но разобрать, что они там говорят, было трудно.

На лайнере спустили за борт сетку, предохраняющую от нападения акул, и туристы начали купаться. Они подплывали к нашему борту и приглашали нас посоревноваться в плавании. Наш капитан разрешил купаться и нам. С борта «Вьюги» спустили парадный трап и несколько штормтрапов, чтобы в случае появления акул можно было быстро всем подняться на борт. Наши моряки начали прыгать в воду.

В детстве я жил на Волге и, как каждый волжский мальчишка, летом от темна до темна не вылезал из воды. Тогда же я приохотился прыгать с барж, а если разрешали, то и с верхних палуб пассажирских судов. Прыжок «ласточка» мне хорошо удавался.

Я немного поплавал у борта судна, а потом поднялся на него, нашел Лизу и попросил ее дать мне какое-нибудь старенькое платье, бюстгальтер и красную косынку.

— Мы сейчас с вами разыграем интуристов, — сказал я ей.

Лиза ушла к себе в каюту, и разочарованные старички и старушки хотели было расходиться. Но вдруг они увидели, как советская девушка в легком пестром платье и красной косынке начала проворно забираться на мачту. Это, конечно же, вызвало оживление. Вот девушка взобралась до верха мачты, прошла, балансируя, по рею, остановилась на конце его в нерешительности, держась одной рукой за топенант, улыбнулась всем, кто смотрел на нее, и вдруг оттолкнулась ногами от рея и полетела вниз. Туристы ахнули. Но девушка, пролетев в красивом прыжке «ласточкой», уже вошла в голубую гладь. Да так искусно, что почти не подняла брызг.

Моряки и туристы бурно выражали свой восторг. А девушка быстренько поднялась по штормтрапу и скрылась в каюте. Через несколько минут она вновь появилась на палубе, переодетая в другое платье.

Вскоре от лайнера отвалил катер и подошел к нашему борту. Морской итальянский офицер передал нам огромную корзину, наполненную какими-то экзотическими фруктами и оплетенными соломкой большими бутылками с итальянским вином кьянти. Он объяснил, что все это предназначается очаровательной и отважной девушке как дань восхищения капитана, экипажа и пассажиров лайнера.

Лиза вышла навстречу к итальянцам, офицер поцеловал ей руку, наши моряки приняли дар. На итальянском лайнере оркестр в честь Лизы исполнил бравурный марш, туристы громко аплодировали и кричали «браво». Лиза, раскрасневшаяся и возбужденная, кланялась и смеялась до слез.

Да что там итальянцы! Многие наши моряки, и в том числе наш капитан, весь этот розыгрыш приняли за чистую монету и были убеждены в том, что прыгала и в самом деле Лиза. В общем, наш маскарад удался на славу. Лиза была героиней дня. На вопрос, кто же это действительно прыгал, Лиза очаровательно смеялась, шутила, а я на полном серьезе убеждал всех, что вообще нырять не умею. И многие поверили.

Лайнер ушел, а к обоим бортам нашего судна подошли плашкоуты, груженные углем, и несколько десятков арабов, образовав конвейер, начали довольно быстро заполнять наши угольные ямы. Живая рабочая сила обходилась капиталистам дешевле, чем подъемные краны или углепогрузчики.

Мы закончили погрузку угля и совсем было уже собрались выходить в море, как неожиданно к нам заявилась местная полиция и опечатала наше судно: повесила на мачту ленту с печатью. Оказалось, что по распоряжению из Парижа наше судно арестовывалось за царские долги Франции. На борту был установлен полицейский пост. Правда, выход на берег оставался свободным, но для связи с Родиной нам предложили образец открытки, в которой сообщалось, что я, мол, жив и здоров, поздравляю с праздником (если в этом была необходимость), задерживаюсь на неопределенный срок в Алжире, целую, до встречи. Нас предупредили, что мы должны придерживаться именно этого текста на французском языке. В противном случае наша корреспонденция отправлена не будет.

Арест продолжался несколько месяцев. Мы стояли и ждали окончания диалога об оплате долгов. Это ожидание продлилось бы еще невесть сколько, если бы не вспыхнуло так называемое Абиссинское восстание. В Алжир прибыли французские войска, и нам предложили покинуть порт.

А далее были Греция, Турция, совершенно незабываемый проход через Дарданеллы и Босфор и, наконец, Родина. В Одессе, куда мы пришли, был уже снег, дули холодные ветры.

Так закончилось первое в моей жизни плавание, которое оставило в моей душе столь неизгладимое впечатление, что каждую подробность его, каждый день и буквально час я помню до сих пор. Оно определило и всю мою жизнь, так как в нем я окончательно убедился, что путь свой выбрал правильно и что никогда иной судьбы не пожелаю. И всю мою долгую и нелегкую моряцкую жизнь я прожил с мечтой о еще не открытых мною странах, людях, впечатлениях. Мечта мне помогала и окрыляла.