Океан. Выпуск седьмой - Страница 20

— Машина готова? — прервал его начальник.

Оробел капитан.

— Через полчаса будет.

— Снимаемся на спасение «Ладоги». Я буду командовать судном.

Если бы его спросили, что он делал днем, вряд ли ответил бы Володя. Зашел в столовую, что-то ел. Бродил по парку, по набережной. Падали снежные хлопья в черную воду. Когда стемнело, Володя пришел в гостиницу, в свой «Шанхай». В гостинице было тихо. Он хотел читать, но лампочка светила совсем тускло, и он почувствовал, что очень устал. Разделся и лег. Ходил кто-то наверху. «И чего ему не спится?» — подумал Володя. Поплыли образы. Склонились над ним синие глаза, закрыли весь мир. Лилась тихая музыка. И вдруг появилась какая-то сгорбленная старуха, взмахнула веником и закричала басом:

— Команда «Суры», на судно!

Володя открыл глаза и начал медленно соображать. Скрипела лестница. Кричали рядом:

— Мишка, Мишка, проснись, черт!

Хлопали двери на обоих этажах, и покрывал весь шум бас тети Даши, коменданта гостиницы:

— Команда «Суры», на судно! Срочно!

У соседней койки ругался, искал сапог матрос из резерва.

— Вызывают на «Суру». Кого-то спасать.

Мигом улетели остатки сна. Володя Шатров тоже начал одеваться. Оборвал шнурок на ботинке. Никак не застегнуть проклятый воротничок! Мысли путались. Смешалось все: сон, «Сура», гибнущее судно. Прогремели подковки по лестнице, выругался сосед и вылетел, хлопнув дверью. Стало тихо, только ветер за окнами.

Ясно стало все Володе Шатрову. Есть на свете гибнущее судно и пароход «Сура». Только на «Суру»! Только в море, только спасать товарищей! Это главное. Все остальное будет потом, если будет. Ветер размотал шарф, ударил концом по лицу. Трудно бежать против ветра. Только бы успеть.

Закричал вахтер на проходной:

— Куда несешься, оглашенный? Пропуск!

— На «Суру».

Придержал дверь вахтер:

— Беги. Скоро снимается.

Трап уже был убран. За кормой бурлила вода — проворачивали машину. Потрескивали натянутые швартовы. Матросы закрывали трюмы, стучали кувалдами. Прыгнул Володя на швартов, схватил руками холодный фальшборт, подтянулся, перевалился на палубу.

Косолапя подбежал боцман. Крикнул, как по уху ударил:

— Опять опаздываешь, каналья! — Узнал Володю, хмыкнул, похлопал по спине: — Прости, сынок, обознался. К капитану? Пойдем проведу.

Накурено и жарко в каюте капитана. Начальник Демин и унылый старик капитан согнулись над картами. Небритый и заспанный старпом маячил за их спинами. Увидел Володю, узнал, нахмурился.

Не ожидал Володя, что начальник управления на «Суре». Замер у двери. Поднял начальник голову, прищурился.

— В чем дело?

Володя вспомнил формулу доклада.

— Штурман из резерва Шатров. Разрешите обратиться?

— Слушаю.

— Прошу разрешения идти на «Суре» на спасение судна.

— Разрешаю. В распоряжение старпома.

Оживился старпом, вспомнил Володину инспекцию, ехидно забрюзжал.

— Командовать вот все хотят. У меня вот матросов не хватает. Возьму только матросом второго класса.

Пожал плечами Володя: какая разница, кем быть в спасательной операции?

— Я согласен идти матросом второго класса.

Удивился старпом, даже как будто огорчился.

— Ступайте к боцману.

Поднял начальник голову от карты, посмотрел вслед Володе.

— Добро, штурман. — И опять склонился над картой, забыв обо всем, — мерил циркулем расстояние.

— Леонид Яковлевич, прибыл в ваше распоряжение матросом второго класса.

Боцман не удивился, как будто так и надо.

— Пойдем, сынок, ко мне, дам робу. Сапоги только велики будут. Газеты подвернешь, все теплей на вахте будет. На руле давно стоял?

— На практике в училище.

— Ничего. Ты малый с головой. С нуля твоя вахта. Туговат руль маленько, да ты парень здоровый.

Развернулся пароход за волноломом. Лег на зюйд-вест. Ветер в правый борт. Нет хуже бортовой качки! Нажимает Володя на шпаги штурвала, перекладывает руль. Оторви глаза от компаса — и виден тупой нос со штоком над форштевнем. Опрокидываются волны на полубак, исчезает палуба, только шток, как перископ подводной лодки, и бурунчик у штока. Вынырнет или не вынырнет? Поднимается нос, водопад с обоих бортов. Вода низвергается обратно в море.

Стоит начальник Демин у смотрового окна и про себя чертыхается. Ну, кажется, не движется пароход, застыл на месте. Только ухает зря машина да понапрасну перемалывает воду винт. Но уходят все дальше и дальше портовые огни, затягивает их снежной пылью. И вот уже не видно красных вспышек маяка.

Пляшет рука радиста на ключе, выбивает позывные «Ладоги». Идет пароход «Сура» в неизвестное, навстречу сигналам SOS.

К полуночи ветер усилился до тридцати метров в секунду, и «Ладогу» развернуло правым бортом к ветру. В машине вода вышла на паелы настила. Крен на правый борт достиг двадцати одного градуса. Перешли на аварийное освещение.

Капитан Шалов словно врос в палубу мостика. Руки в карманах. Не облокотится, не прислонится. Точно пружина стальная в нем заключена. Раскачивается вместе с палубой, и только. Дымится не переставая капитанская трубка. Сказали ему:

— Отдохните, Владимир Иванович. Ведь сутки на ногах!

Усмехнулся капитан:

— Как мне уйти? Замерзнете. Моя трубка — что батарея.

На мостике и в прилегающем к нему коридоре собрался весь экипаж, все тридцать два человека. Кочегары пришли прямо от топок, и кажется, что отсвет пламени до сих пор дрожит еще на их закопченных лицах. Набросили на плечи какую пришлось одежонку, зябко кутаются. Привыкли ребята к жаре, трудно им на морозе.

В радиорубку зашел старпом Зорин. Светит вполнакала лампочка у подволока, трещит и свистит приемник. Радист Гриша Антипов утонул в огромном кресле. Холодно, а у него капельки пота на лбу. Закрыл глаза Гриша, но не спит. Выбивает рука ритмический танец. Три точки, три тире, три точки. Потом поправляет наушники, слушает. А глаза закрыты. Значит, нет ответа.

Вернулся старпом на мостик. Посмотрел на него капитан и отвернулся, прижался лбом к стеклу. Стекла уже не обмерзали, и только там, где дымилась трубка капитана, пушистое пятно инея. Ну чем не грелка!

Нарастал лед на палубе, с трудом различались в ледяных глыбах лебедки и вентиляторы. Правый борт касался воды. Казалось, еще небольшое усилие, чуть побольше волна — и судно перевернется. В два часа ночи закричал радист Гриша:

— Отвечает «Сура», записывайте координаты!

Капитан шагнул в штурманскую, штурманы наклонились над картой: «Сура» в тридцати милях, ход три узла, к полудню полагает подойти. Как будто дыхание теплого ветра пронеслось над замерзающим судном. Кто-то стал рассказывать веселую историю. Засмеялись.

Наступило утро двадцать четвертого декабря. И не понять, когда взошло солнце. Черные тучи, белые гребни, серый горизонт. Ветер стал тише. Но к десяти часам временная передышка кончилась. Качнулась вниз стрелка барометра, набрал силу ветер, круче стали гребни.

Мечется в агонии «Ладога», стонут заклепки. Вдруг возник непонятный звук. Будто треснуло, оборвалось что-то. Замерли все, прислушались. Яснее, громче стал звук. Вздохнули тихо: это был звон судового колокола-рынды на полубаке. Ветер и волны все сильнее раскачивали язык у рынды, удары становились все чаще, и в дьявольской симфонии моря и ветра появился зловещий ритм.

Повар принес консервы и замерзшие буханки хлеба. Не притронулись к ним. Все курили. Даже Костя Бронов, которого с сигаретой и представить-то нельзя было. После каждой затяжки он судорожно кашлял, но продолжал курить с мрачным упорством.

Стон рынды то затихал, то рос, требовал чего-то. Костя Бронов швырнул сигарету, зажал ладонями уши, зажмурил глаза. Плотник Саша Васильев сидел на корточках, привалясь спиной к переборке, прикуривал одну сигарету от другой. Взглянул на Костю, опустил ремешок фуражки, вскочил.