Океан. Выпуск одиннадцатый - Страница 9
— Так точно. Автоматы, гранаты и фонарь. Жилеты надели.
— Подойдете к линии прибоя, сразу не высаживайтесь, выясните обстановку. Чуть что — мигом назад. Будьте предельно осторожны.
Лодка отошла. Командир нагнулся над рубочным люком и крикнул вниз:
— Пусть девушка сюда поднимется! — И добавил вполголоса: — Глаза к темноте привыкнут.
Ирма вместе с Долматовым поднялась на мостик. На ней был берет и комбинезон. На плечи наброшена плащ-палатка. В руках небольшой чемоданчик и рюкзак.
— Подышите воздухом. Сейчас вернутся разведчики, и мы вас отправим, — глухо произнес Ольштынский.
— Благодарю вас. Не лучше ли мне было идти сразу, чтобы вас не задерживать?.. Я уже…
Договорить она не успела. В том месте, куда ушла лодка, что-то ярко вспыхнуло. Еще и еще. Донесся грохот взрывов и треск автоматных очередей. Темноту разрезали бело-голубые лучи прожекторов, и лодка оказалась в их пересечении.
— Все вниз! Срочное погружение!
Топот. Хлопок люка — и взбудораженные волны сомкнулись над провалившимся в глубину кораблем. Над лодкой гулко ударили разрывы…
Описав дугу, «Щ-17» легла на грунт и застопорила моторы.
— Акустик! Как наверху? — крикнул Ольштынский.
— Два охотника сбрасывают глубинные бомбы западнее точки, где мы находились, примерно на полмили. Разрывы удаляются.
— При изменении обстановки немедленно доложить. — Командир обернулся к замполиту. — Чуешь, как все обернулось? А? Вот уж действительно, не хочешь, а поверишь: женщина на корабле — к несчастью. Еще бы немного — и ее своими руками, можно сказать, сунули бы в пасть зверю. Что же там могло произойти? Как думает комиссар?
— Давай пригласим Ирму?
— Зови, но не в центральный пост, а ко мне в каюту.
Долматов прошел во второй отсек и спустя некоторое время вернулся с девушкой.
— Садитесь сюда, — командир показал на кресло, — давайте обсудим, как жить дальше и вообще как могло случиться все это.
Разведчица молча села.
— Ясно одно: в точке нас поджидали. Судя по катерам-охотникам, артиллерии и прочему, подготовились основательно. Им были точно известны условные сигналы и время. Утечка информации с нашей стороны полностью исключается. Так, комиссар?
— Несомненно. Хотя бы потому, что информации просто некуда было утечь, — лодка не имела никакой связи с внешним миром.
— Значит, порвалось какое-то звено у вас. — Ольштынский посмотрел на Линдус — Какое именно?
— Пока не знаю. Время покажет. Может быть, нам всплыть и поискать матросов?
— Бессмысленно. На лодке были надежные и смелые ребята. Катера не дадут им уйти вплавь. Спасаться им, стало быть, некуда. Жизнь свою моряки дешево не отдадут, в плен не сдадутся, а значит, и помогать нам некому.
— А если все-таки попробовать? — Девушка, словно ища поддержки, повернулась к Долматову.
Замполит молча покачал головой:
— Мы не можем рисковать кораблем.
— Подождем, пока уйдут охотники. В подводном положении отойдем подальше, всплывем и свяжемся со штабом, пока еще темно. Далее будем действовать как прикажут. — Ольштынский замолчал.
— Иного выхода нет. Жалко, конечно, ребят, прекрасные были люди, но на войне потери неизбежны.
Через полчаса лодка оторвалась от грунта и двинулась на север. Отойдя мили три, всплыли и передали сообщение в штаб бригады. Ответ пришел быстро: подводникам приступить к выполнению основного задания. Для разведчицы была отдельная шифровка.
Лодка в надводном положении пошла на запад, туда, где пролегали коммуникации, связывающие прижатого со всех сторон к морю врага с основными силами. Оставив на мостике вахтенного офицера, командир спустился вниз и послал рассыльного за Долматовым и Линдус.
Замполит появился почти тотчас — очевидно, прикорнул где-то поблизости. Лицо усталое, резче обозначились морщины, глаза запали. Он грустно взглянул на Ольштынского и тяжело опустился в кресло.
— Четвертый год воюю, командир, а вот к смерти друзей привыкнуть не могу.
— Надеешься привыкнуть?
— Думаю, не под силу это нормальному человеку.
— Я тоже так думаю. Очень жалко ребят. Знаешь, что помочь ничем нельзя, а на душе какое-то чувство вины, будто не предусмотрел что-то, не учел. Разумом себя оправдываю, а сердце болит и словно из глубины укоряет: вот ты-то жив, а их нет и никогда не будет. Да, страшное это дело — война, будь она трижды проклята.
В дверь постучали. Вошла Ирма и остановилась у переборки.
— Вы меня звали?
— Присаживайтесь, пожалуйста. Обсудим вместе события.
Разведчица присела на край диванчика и положила руки на колени.
— Мы сейчас идем на боевое задание. Вы присутствовали при разговоре у комбрига и, знаете — это и нелегко, и опасно. Действовать будем в районе порта Кайпилс, на самых оживленных морских путях противника. Нам приказано взять вас с собой. — Ольштынский усмехнулся. — Даже если бы и не приказали, все равно девать вас, простите, некуда. В том документе, который получили вы лично, есть другие предложения?
— Нет. Пока все именно так. Есть дополнение. В случае изменения обстоятельств мне предписывается действовать по известному плану.
— Вы, надеюсь, извините нас, — вмешался замполит, — за то, что мы не в состоянии предоставить вам, как женщине, даже элементарных удобств.
— Я не рассчитывала на комфорт. — Девушка строго взглянула на Долматова. — Сожалею, что не смогла выполнить приказ и явилась пусть косвенной, но все же причиной гибели моряков.
— Не надо переживать. — Лицо Ольштынского побледнело. — Не вы их убили, и не за вас они отдали жизни. Матросы с честью выполнили свой воинский долг, и вы здесь ни при чем. Мы хотели просто…
— Подожди, командир, подожди, — перебил Долматов и положил руку на плечо Ирме. — Сегодня прямо какой-то покаянный день: всех терзает незаслуженная вина. Хватит. Оставим это на после войны. Я сейчас, командир, обойду лодку, побеседую с людьми, разъясню им обстановку. А вы тут сами решайте, что, как и почему. Я пошел.
Долматов поднялся, одернул китель и вышел, плотно прикрыв тонкую фанерную дверь.
— Вот уж никогда не думал и не предполагал, что мы встретимся именно так, — после небольшой паузы начал Ольштынский. — Надо же, ведь ты могла попасть на другой корабль, спрыгнуть с парашютом, да и еще мало ли как. Именно ты — и именно ко мне!
— Для меня это было не меньшей неожиданностью. — Ирма достала сигарету и пошарила в карманах, ища спички. — Можно закурить?
— Внутри подводной лодки не курят, извини меня, никто и никогда. Это категорически запрещено. — Он взял у нее сигарету и положил на стол. Затем встал, заложил руки за спину и взглянул девушке прямо в глаза.
— Почему у нас тогда все так нелепо получилось, а? Я до сих пор ничего не понимаю. Ты причинила мне такую боль! И вот уже почти три года я пытаюсь понять — за что?
— Тогда я не могла поступить иначе. — Ирма помедлила и закончила почти шепотом: — Вернее, я думала, что не могла…
— Но почему? Объясни?
— Я поступила на курсы радисток, мечтала о фронте. Это было моим самым сокровенным желанием. Ведь ты тоже уходил воевать… Хотелось быть если уж не рядом, то в общем большом деле. И вот один тип, он тогда был у нас большим начальником, заявил: если я выйду замуж, то буду немедленно отчислена. Я была потрясена. Я любила тебя, но тогда мне казалось, что иначе нельзя. Шла война, и мое место…
— Что ты знаешь о своем месте? — печально перебил ее Ольштынский.
— Постой! Мне было очень тяжело, представить даже не можешь. Впрочем, почему было? Осталось на всю жизнь. С годами я поняла, что совершила страшную и непоправимую ошибку. — Она положила локти на стол и закрыла ладонями лицо. — Вот и все, — прошептала еле слышно.
Ольштынский вдруг почувствовал, что с него словно свалилась какая-то огромная тяжесть, которая много лет давила и терзала душу, а с появлением Ирмы на корабле сделалась вообще невыносимой. Он смотрел на девушку, на ее узкие плечи, прижатые к лицу руки, закрытые короткими темными волнами волос. Она казалась маленькой и беззащитной, словно крупинка в песчаной буре. Он любил ее все эти годы, но сейчас, пожалуй, больше чем когда-либо. Будто неожиданно узнал, что некогда погибший, исчезнувший навсегда родной и очень близкий человек каким-то чудом воскрес, нашелся вновь. Он присел рядом и обнял ее плечи. Ирма оторвала ладони от мокрого от слез лица и прижалась к нему.