Океан. Выпуск десятый - Страница 12

Десятник любил поесть с толком, не торопясь, но английский обед он проглотил незаметно, так как мысли его были заняты предстоящим совещанием и Крокенсом.

На совещании Швейцер говорил долго и нудно. Он часто употреблял те английские слова, которые отсутствовали в памяти Десятника. Старпом вспотел от напряжения, от желания схватить хотя бы суть его доводов. Он формулировал их для себя примерно так: во-первых, русские должны признать, что они не выполнили основной пункт договора о спасении в части доставки аварийного судна в порт, и договор, таким образом, потерял юридическую силу; во-вторых, коль сумма вознаграждения не была определена заранее, теперь, после участия в спасении «Ллойдскраба», ее определить невозможно; в-третьих, оплата судовладельцу «Воронежа» за отвлечение судна от нормальной деятельности может быть произведена только за те сутки, которые были потрачены советским экипажем на тушение пожара и осушение машинного отделения «Атлантика», то есть до передачи судна спасателю. Приход «Воронежа» в Сан-Томе не вызывался необходимостью, о компенсации за время перехода не может быть и речи.

Десятник вспомнил, как задыхался от дыма и горячего пара в отсеках «Атлантика», как пламя заглядывало ему в глаза, и подумал о Швейцере: «Тебя бы туда, сухопутная крыса! Лопнули бы твои очки, щелкопер!»

— Что скажете вы, господин Десятник? — спросил Швейцер.

— Я?.. Я подумаю. — Семен Николаевич спрятал под стол кулаки. — Пусть выскажется капитан Крокенс.

Ведь Крокенс настоящий моряк. Он не станет поддерживать изворотливого чиновника. Увы! Крокенс очень хорошо сказал об отваге и мужестве советских моряков, о чувстве благодарности, а по конкретному делу — ни слова.

Десятника подмывало желание покинуть совещание, крепко хлопнув дверью, но он удержался от искушения.

— Извините, господа. Коль наше пребывание здесь не входит в спасательную операцию, я вынужден экономить время. — Семен Николаевич глубоко вздохнул и сказал фразу, которую дважды повторил ему капитан, отправляя на совещание: — Московская морская арбитражная комиссия, по форме которой капитан «Атлантика» подписал открытый договор о спасении судна, ответит на ваши предложения и определит степень участия экипажа танкера «Воронеж» в спасении. Прощайте, господа!

Крокенс догнал и остановил Десятника перед посадкой в вельбот:

— Умоляю, чиф! Вам этого не понять! Передайте Джону Карповичу, что я не мог поступить иначе. У меня семья, дети… Я уверен, он поймет и не станет осуждать меня. Скажите ему, он всегда будет желанным гостем в Амстердаме.

Униженный собственным бессилием, капитан Крокенс остался на палубе и неотрывно следил за вельботом. Вот он подошел к танкеру, и его подняли на борт. «Воронеж» незамедлительно стал сниматься с якоря.

Неужели вот так холодно они расстанутся? Без добрых пожеланий, прощальных гудков, без взмаха руки?

Крокенс чуть не бегом поднялся на мостик спасателя и протянул руку к тифону. Черт возьми! Мистеру Глори вряд ли понравится такое самоуправство. Пусть!

Три длинных гудка с «Ллойдскраба» до краев наполнили бухту Ана-ди-Шавиш томительным ожиданием ответа. И он пришел.

Спасибо тебе, «Воронеж». Спасибо тебе, капитан Джон Тулаев!

Крокенс махал руками до тех пор, пока танкер не скрылся за мысом Океделрей. Счастливого плавания, друзья!

Ему не хотелось с кем-то общаться, разговаривать, и он остался на мостике. Там его нашел Тэри.

— Сэр, с берега приехала жена механика Стоуна. Она хочет поговорить с вами.

— Как она здесь очутилась? — растерянно спросил Крокенс.

— Она прилетела самолетом, сэр.

Вот так. Не мог представить ее в трауре, теперь иди и посмотри. Что же говорят в таких случаях? Что?

Крокенс спустился на палубу и нерешительно приблизился к высокой, статной женщине, одетой, несмотря на сильнейшую жару, в траурное платье.

— Мадам, я очень сожалею…

— Вы мне только скажите, когда это случилось? — Она машинально поправила рукой прическу и посмотрела на Крокенса каким-то загадочным, испытывающим взглядом.

— Ночью. 11 июля.

— А время? Время? Где-то в половине четвертого, не так ли? — Она схватила капитана за руку, и тот почувствовал, с каким трепетом эта женщина ждет его ответа, как будто от него зависела чья-то жизнь.

— Да. Пожар начался в три тридцать.

Молодая вдова опустила его руку, склонила голову и прошептала:

— Я почувствовала, что с ним случилось несчастье…

Сбитый с толку Крокенс не знал, о чем с ней говорить, как ее утешать. Похоже, она не нуждалась в обычных соболезнованиях. Глаза ее оставались сухими, но в них стояла такая затаенная печаль, которую невозможно передать ни словами, ни красками, ни музыкой.

— Где вы остановились? — спросил Крокенс.

— Нигде. Я сегодня же возвращаюсь в Амстердам.

— Сегодня?!

— Прощайте, господин капитан.

— Как же так…

Но она уже спускалась по трапу на катер.

— Сэр, разрешите проводить ее? — спросил Тэри.

— Да, пожалуйста, — поспешно согласился Крокенс…

В аэропорту перед посадкой вдовы Стоуна в самолет Тэри обратился к ней с просьбой:

— Сеньора, я последним видел мистера Стоуна в живых. Не могли бы вы простить меня?

— Простить? За что?

— Я испугался и оставил его одного в машинном отделении. Не пошел с ним открывать кингстон.

— Вы плохо знали Аллана. Он все равно прогнал бы вас, — с горечью ответила она.

— Как же мне теперь жить? Как? Неужели нет мне прощения?!

— Не отчаивайтесь. Берите пример с меня. Похоже, что нам обоим нести крест безвинной вины перед ним до самой смерти. Прощайте.

Капитанские вахты в проливах привычны, но утомительны. Вроде ничего особенного не делаешь: смотришь вперед и по сторонам, назначаешь затверженные наизусть курсы, прогоняешь сонливость кофе или чаем, а выйдешь из пролива — и облегченно вздохнешь.

Капитан Тулаев посмотрел за корму. Там, в самом узком месте Ла-Манша, в проливе Па-де-Кале, вдоль и поперек, в разных направлениях двигались суда. Бойкий пятачок! Когда же англичане столкуются с французами и построят под ним железнодорожный туннель? Авось уменьшилась бы суета…

Иван Карпович поймал себя на мысли, что ему не хочется думать о предстоящем приходе в Амстердам. Даже смотреть вперед на равнодушную, свинцовую гладь Северного моря не хочется. Оно вечно нагоняет тоску.

Но хочешь не хочешь, а смотреть вперед, на Северное море, надо, думать об Амстердаме — тоже надо. Там живет Антони Бен Крокенс. Кто он Тулаеву? Ни сват ни брат, а, поди же, не выходит из головы.

Прошло чуть больше года, как в Москве был окончательно решен вопрос о спасении «Атлантика». Каждый получил по заслугам. Уж если Тулаеву досталось на орехи, надо полагать, что Крокенсу досталось больше всех.

Впрочем, здравомыслящий человек не обвинит капитана за пожар в машине. Только много ли на берегу таких здравомыслящих, когда речь идет о морской катастрофе? Ой, мало… Все говорят об объективности, а на деле — сплошной субъективизм.

Ну, ошибся капитан Тулаев? Ошибся. Виноват? Виноват. Он ведь не изворачивался, как у́ж, и, несмотря на промахи, остался капитаном. А как Крокенс?

Статья в газете была. Она застала Ивана Карповича в отпуске, у родных в Сибири. Ахи, охи, телеграммы и звонки. Один дед сказал: «Слава богу, что ты уцелел», а другой спросил: «Портки-то не обмочил?»

Так почему же на душе пасмурно? Крокенс! Как он там? Жив? Здоров? Остался ли в капитанах?

Если бы все начать сначала! Не было бы никакого конфликта с английским спасателем, с агентом фирмы «Атлантик». Не было бы спора в Москве, где определялась доля участия «Воронежа» в спасательной операции.

Когда в святое дело спасания людей и судна пробивается запах денег, оно теряет первозданную чистоту. Ллойдовский принцип «Без спасения нет вознаграждения» правомерен, но разве думали о нем моряки «Воронежа», отправляясь на взрывоопасный «Атлантик»? Нет и еще раз нет. Они рисковали, чтобы обуздать стихию, угрожающую тысячам людей разливом нефти. Да и супертанкер — творение человеческих рук — тоже жалко. Советские моряки рисковали ради святого принципа взаимопомощи на море, записанного испокон веков в судовые уставы всех народов.