Окаянный груз - Страница 16

– Двоих недостает до п-полных десятков, – заметил Войцек. Махнул рукой. – Эй, вы, двое! Сюда!

Плеть указала на лесника и, Ендрек изумился, не поверив вначале собственным глазам, на него.

– Что, д-два раза повторять надо? – нахмурился сотник.

– Быстрее, остолопы! – подогнал их Хватан. – Раз в жизни, может, такой фарт…

Они приблизились к Войцеку.

– Ты хоть на коне усидишь? – поинтересовался порубежник, глядя снизу вверх на лохматого лесника.

– Дык… Это…

– Яснее можешь сказать?

– Да.

– Что «да»?

– Дык… усижу.

– А ты? – этот вопрос предназначался студиозусу.

– Не знаю, – растерялся парень. – Приходилось, но недалеко…

– Значит, н-научишься, коль приходилось. А нам лекарь не помешает. Дорога долгая, мало ли что.

Ендрек кивнул, а сам уже подумывал дать деру, оказавшись на свободе. Как они втроем будут с полутора десятками управляться, стеречь? Может, и все так решили? Из тюрьмы выбраться – и врассыпную. Пускай порубежники погоняются.

Но если у кого и были такие мысли, они мигом испарились при виде десятка реестровых с арбалетами на изготовку, поджидавших недавних арестантов на тюремном дворе. Коней им, понятное дело, тоже никто не дал. Просто сгрузили в телеги – хватило всего двух – и погнали коней неспешной рысцой куда-то на закат.

Высоко поднявшееся солнце пригревало левую щеку.

Пригород Берестянки стоял умытый белопенными садами.

Цвела вишня.

– Тьфу! Вот ученый малый, дрын мне в коленку! – возмущенно выкрикнул Хватан. – Все! Бросай саблю и иди отдыхать!

Ендрек стоял перед укрепленным на дереве маленьким – локоть в поперечнике – круглым щитом, на котором жирной, смоляной черноты краской были намалеваны три полосы: две наискосок справа налево и слева направо, а третья – поперек горизонтально. Эти линии показывали направление шести основных ударов, отрабатываемых новичками. Хватан называл разрисованную мишень попросту – вертушкой, а сотник Войцек употребил мудреное слово – мулине. Вооруженный саблей боец рубил поочередно – справа налево вниз, слева направо вниз, справа налево вверх, а после с другого боку, тоже вверх, и последние два удара плоско по-над землей справа и слева. Как сказал командир, упражнение должно развивать подвижность кисти, чувство баланса и вообще дать бойцу обвыкнуться с оружием.

Все бы хорошо, да вот получалось у Ендрека абы как, через пень-колоду. Вот и сейчас едва себя по ноге клинком не зацепил. То-то было бы смеху у опытных фехтовальщиков…

Таких в отряде Войцека набралось немного. Сами порубежники, понятное дело. Трое мародеров из реестровых солдат. Те самые, что сперли свинью и едва не лишили жизни хозяйку, выбежавшую воспрепятствовать грабежу. Урядник Хмыз из гусарского полка. Конечно, в отряде Войцека его никто урядником не назначал, но пожилой обстоятельный вояка пользовался общим уважением, и к его мнению прислушивались. Трое шляхтичей из обнищавших родов, попавших в Берестянскую тюрьму из-за любви к горелке.

Один из них – Юржик – пил не просыхая еще с Великодня. Вначале за свой счет, потом за счет друзей, потом начал продавать все, что нашлось под рукой. Пропил коня, седло с уздечкой, саблю, сапоги… В общем, все, вплоть до исподней рубахи. И ту пытался заложить измученному таким напором и целеустремленностью шинкарю, который от греха подальше и сдал его стражникам, заглянувшим на огонек, да и просто по-человечески промочить горло и согреться прохладной ночью.

Двое других, тоже из мелкопоместных – про таких говорят: «От шляхетского звания лишь сабля и гонор», – пили-гуляли вместе. Что им с пьяных глаз померещилось, никто того никогда не узнает, но они начали крушить все вокруг. Неудачливый шинкарь, в чьем заведении приключилась свалка, потерпел немало убытку от молодецкой забавы. А стражникам пришлось оглушить буянов и доставить их в буцегарню. За решеткой паны Стадзик и Гредзик окончательно рассорились, ибо каждый винил в случившемся не себя, а напарника, и с той поры не разговаривали.

Так и набралось знакомых с саблей половина на отряд. Немного, чего уж говорить.

Вот и решил пан Войцек погонять новичков, натаскать с оружием, насколько можно. Чтоб хотя бы защититься могли и сами себя не покалечили, случись драка.

Обычно в роли учителей выступали Хватан или Грай. А то и оба вместе. Шляхтичи до наставничества не унижались – не та закваска. Хвощу с тройкой мародеров дел хватало – им приходилось ухаживать за лошадьми и опять-таки учить тех, кому общение с конем оказалось в диковинку.

Ендрек посещал и те и другие уроки. Поначалу казалось тяжело, а потом втянулся. Даже стало интересно. И азарт разобрал: да как это так, у других получается, а у меня нет? Должно получиться. Кровь из носу, а должно!

– Давай, давай, не стой, парень. Других держишь! – Молодой порубежник звал медикуса «парнем», хотя сам был на пару лет младше. – Еще полгода, и можно кочергу доверить.

Ендрек вздохнул и передал саблю Мироладу, невысокому круглощекому мужичку годов сорока, угодившему в кутузку по личному распоряжению берестянского полковника, пана Симона, за то, что поставил в полковые конюшни прелое сено. Счастье еще, коней не успели накормить, иначе могли заворот кишок получить, а то и вовсе пасть. Тогда, пожалуй, улыбчивому, говорливому торговцу не сносить головы. Пан полковник за коня мог запросто голыми руками задушить, а то и саблей по темечку приласкать. А так Миролад отделался испугом и теперь искупал вину в отряде Войцека. Неизвестно, был ли он и взаправду таким неприспособленным к жизни: кашу поручи варить – пригорит, дров рубить – трухлявое дерево, как нарочно, сыщет, за лошадьми ходить – охромеют в лучшем случае; или искусно притворялся, дабы избежать большинства работ в лагере, – но прозвание за свои нахлебнические наклонности получил однозначное: Мироед. На десятый день жизни в лесной глуши, где войско пана Шпары готовилось к выполнению поручения пана Симона, имени Миролад уже никто и не вспоминал. Мироед и Мироед. А он и не обижался. Откликался с удовольствием.

Торговец принял из рук Ендрека саблю, сомкнул пальцы на рукояти.

– Первая позиция! – скомандовал Хватан.

Миролад встал к мишени в три четверти – левую ногу опер на всю стопу, а правую поставил на носок чуть впереди.

Порубежник кивнул:

– Ничего. Выучился. Еще б! За десять ден и кошку можно выучить рубиться, – и вдруг нахмурился. – Как пальцы держишь, чудо в перьях! Не лопата, чай! Большой палец не загибай, а вдоль спинки тяни! Да легче, легче, нежнее с сабелькой-то! Ты с ней нежно, а она тебе жизнь сохранит.

Поставщик сена поправился, взял саблю свободнее, крутанул пару раз кистью, разминаясь.

– О! Молодцом, дрын мне в коленку! – одобрил Хватан. – Может, толк и выйдет.

Ободренный похвалой Миролад принялся за мулине, промазал мимо мишени и едва не упал, зацепившись ногой об ногу.

– Тьфу ты ну ты! – махнул рукой порубежник. – Верно сказал – толк выйдет, а бестолочь на всю жизнь останется! Брось саблю, гад! Тебе с хворостиной еще упражняться…

Миролад обиженно вздохнул и передал саблю следующему ученику, одноглазому, чубатому малому по кличке Глазик. Прозвище приклеилось потому, что сухой, узкоплечий мужичок, выглядевший гораздо старше своих двадцати семи лет, был одноглазым. О прошлом он вспоминать не любил, но дотошные болтуны все-таки вытянули еще в буцегарне, что Глазик промышлял кражей коней и крупной скотины, такой как коровы и волы. Как-то в молодости, на заре воровской школы, его вместе с наставником поймали кмети. Били страшно, всем селом. Наставника ухайдакали насмерть. Даром что тот отличался силищей не хуже деревенского бугая. Затоптали. Изломали все ребра, а те остряками попротыкивали легкие. С такими ранами не живут. А вот Глазик, легкий и жилистый, выжил. Окривел, долго отлеживался, но ведь выжил! А уцелевший глаз с той поры холил и лелеял. Иначе как ласковым «глазик мой» не называл. За это и кличку получил.