Окаянный груз - Страница 11

Две проходящие мимо девки – по виду служанки, спешащие по заданию строгой кухарки на городской привоз, – заулыбались молодому сотнику, сверкая жемчужными зубками. Хорошенькие. Наверняка из шляхтянок, только обедневшие. Сейчас таких разорившихся семейств в Малых Прилужанах с избытком. Всего и богатства, что красота панночек и доблесть панов. Пан Либоруш поклонился в ответ и подкрутил ус изящным движением, великолепно отработанным в северной столице. Служанки зарделись густым румянцем, захихикали, потом одна из них – повыше, с ямочкой на пухлой щеке – шепнула что-то на ухо второй, и они, ускорив шаги, смешались с толпой.

То-то будет завтра разговоров!

Богорадовка, как и любой меленький провинциальный городок – только и отличия от любого застянка, что полуторасаженная стена и гарнизон из сотни порубежников, – всегда кишел слухами, домыслами и досужими сплетнями. За неимением настоящих, волнующих ум и душу новостей, надо полагать.

Ну и ладно! Хоть какое-то развлечение у народа.

Пан Либоруш раскланялся со спешащим по своим делам старшим писарчуком городской управы по кличке Опенок. Надо думать, прозвище он получил за узенькие плечи с длинной немощной шейкой и лобастую голову, которую украшал обычно широким беретом-блином из некогда коричневого, а ныне выцветшего сукна.

«Не забыть к войту заглянуть. Просто так, посидеть, поболтать ни о чем. Отношения ведь поддерживать надо», – подумал сотник.

За раздумьями он сам не заметил, как достиг цели своей прогулки. Двухэтажного дома под красной черепицей с расписанными ставнями. Красный и белые петухи выпинались друг перед другом, как шляхтичи-дуэлянты. А может, наоборот, задиры-люди всегда напоминали Либорушу голенастых, бородатых петухов с остро отточенными шпорами?

Сотник поискал глазами молоточек у двери. Поискал и не нашел. Запоздало вспомнил, что живет в далеком захолустье, где подобные церемонии не приняты и считаются даже где-то постыдными. Не в столицах, мол, обретаемся. По-простому надо, по-старому…

Что ж, по-старому так по-старому. Пан Либоруш поднял кулак, намереваясь стукнуть как раз в середку двери, рядом с фигурно выпиленным в виде сердечка окошком-глазком.

Поднять-то поднял, но ударить не успел.

Дверь внезапно распахнулась, и на пороге возникла высокая – почти вровень с паном сотником, а может, чуточку и повыше – худая старуха с пустым ведром в руке. Возникла и замерла, вперившись в гостя суровым немигающим взглядом по-стариковски блеклых глаз.

Пячкур поспешно опустил руку, поскольку со стороны его поза выглядела так, словно он намеревался дать старухе в лоб. Отступил на шаг, приветливо поздоровался:

– Счастья и достатка да пошлет Господь сему дому!

Старуха неторопливо смерила его придирчиво-подозрительным взглядом. Пожевала губами. За это время пан Либоруш успел разглядеть черную суконную юбку до пола, вязанную из темно-серой шерсти безрукавку и рубаху из небеленого полотна под ней. На голове у женщины плотно – ни единая прядь волос не выбилась – сидел синий очипок, поверху прихваченный черным платком.

– Благодарю, пан, – наконец соизволила ответить старуха. – И тебе того же.

«Однако многословная и приветливая», – мелькнуло в голове сотника, а вслух он сказал:

– Здесь ли живет пан Войцек Шпара, прозванный Меченым?

– Здесь, где ж еще? – ворчливо откликнулась сердитая бабка. Детей такими пугать, что в лес заманит и съест. – Входи, пан.

Либоруш шагнул через порог и очутился сразу в просторной кухне. Полыхала чисто выбеленная печь, натопленная так, что с улицы жарко загорелись щеки порубежника. Он поморгал несколько мгновений, привыкая после яркого весеннего дня к полутьме помещения, и прежде услыхал тоненький детский голосок:

– Ой, какой дядечка! А у моего папки тоже сабля есть! Длинная! Острая!

А после увидел девочку лет шести от роду с двумя белокурыми косичками и огромными серыми глазищами. «Боженка, дочь Войцека Шпары», – догадался сотник.

– Здравствуй, панночка! – со всей возможной серьезностью поклонился он. – Счастья тебе и здоровья!

– Благодарствую, пан! – Боженка присела в реверансе, как заправская придворная дама. Прямо бал у великого гетмана. Вот только щедро присыпанный мукой передник, измаранные в тесте ладошки и даже кончик носа, оттененные учтивостью маленькой паненки, вызывали невольную улыбку.

– Ступай, Божена, покличь пана Радовита! – повелительно произнесла старуха.

– Сейчас, бабушка Граджина! – весело пискнула девочка, еще раз поклонилась Либорушу и вприпрыжку направилась ко второй двери.

– Погоди, вельможная паненка! – воскликнул пан Пячкур. – Если будет такая возможность, то и пана Войцека Шпару пригласи.

Девочка стрельнула в пана Пячкура глазенками и убежала. Зато Граджина сердито одернула юбку и спросила твердо, будто королевский допросник:

– А на что это тебе, пан, наш пан Войцек понадобился?

– Письмо у меня к нему, – Либоруш отвечал без утайки. Да и кто рискнул бы запираться на таком суровом допросе? – От пана полковника, из Берестянки.

Старая нянька хмыкнула, словно сомневаясь в правдивости собеседника. Потом кивнула.

– Вспомнил пан Симон. Поздно не было бы! – Она махнула рукой. – Ладно. Жди, пан, а я пойду по воду.

Граджина подхватила жилистой рукой ведро и вышла на улицу. Глядя на ее уверенную походку и размашистые движения рук, Либорушу невольно захотелось поверить, что она не только вытащила маленького Войцека Шпару из кишащего обозленными зейцльбержцами Ракитного, но и положила половину рыцарей-волков, вздумавших покуситься на жизнь ее воспитанника.

Дверь захлопнулась.

Пан сотник остался один на один с третьей женщиной, не проронившей до сих пор ни единого слова. Теперь он с интересом и самомнением, воспитанным в шумном и веселом Уховецке, принялся ее рассматривать. Молодка – лет двадцати пяти, не больше – продолжала заголенными по локоть руками разминать здоровенную лепешку теста. По разнице в цвете кожи между тыльной стороной кисти и предплечьем Либоруш безошибочно распознал кметку. Деревенский загар. Шляхтянке, как ни старайся, такой не подделать. Да и к чему? Порубежник едва не рассмеялся. Ну разве что волей счастливого провидения какая-нибудь поселянка станет королевой и введет в моду загорелые кисти, лицо и шею… Так это еще более сказкой отдает, чем сама возможность для девки из черного сословия выбиться в знать.

Скорее всего, это и была та самая Надейка, невестка какого-то Гмыри, чей хутор сжег дотла Мржек Сякера во время своего последнего набега на правобережную землю.

Кстати, с той поры он как в воду канул. Странное дело, не похоже, чтоб опальный чародей забоялся порубежников или успокоил наконец-то жажду мести. Может, приказ Зьмитрока, князя Грозинецкого? Мог ведь сказать – не лезь пока, не обозляй супротив грозинчан край Прилужанский, погоди до элекции.

Молодка месила тесто не поднимая глаз. Из-под черного, как и у няньки, платка выбилась тонкая прядка светло-русых волос. Тень от густых ресниц падала на щеки. Если бы не мужицкое происхождение, Надейку можно было бы назвать красавицей. По крайней мере, многие паненки дорогого дали бы за столь правильные очертания носа и полных губ. Несколько веснушек на скулах под самыми глазами портили впечатление, равно как и свидетельствующий о постоянном труде под открытым небом загар.

Сотник хотел вначале что-то сказать, поздороваться, но потом вспомнил, что баба все равно ответить не сможет – онемела от пережитого горя и ужаса, – и смолчал.

Погнав по кухне ветер, отворилась дверь.

Вошел Радовит. Высокий, рыжебородый, обросший жирком, несмотря на молодой возраст, чародей.

– Мое почтение пану сотнику! – учтиво поклонился он.

– Помогай Господи тебе, Радовит, – отозвался пан Либоруш.

– Прошу наверх, в мою комнату, – посторонился в дверях чародей. – Пан Войцек сейчас тоже поднимется. Он упражняется на заднем дворе, Боженка побежала позвать.

Они поднялись на второй этаж. По площади, как и обычно в прилужанских городах, он был заметно больше первого. Если внизу помещались лишь кухня, людская да махонькая – два на два шага – кладовка, то на втором имелась гостиная и целых три спальни, одну из которых Радовит задействовал под кабинет.