Охотники за удачей - Страница 95

— Без эмоций и без «черного юмора»? — переспросил Врублевский, — Хорошо. Без эмоций я могу сказать, что вы — большое дерьмо, Николай Николаевич.

— Может быть, — легко согласился Лихолит. — Но я — то, кем могли бы стать вы, не отбери я у вас эту привилегию. Борцы со злом в других вызывают восхищение только поначалу, а через короткий промежуток времени это восхищение сменяется гадливостью и презрением. Бороться нужно только со злом в себе, потому что самый страшный враг — внутри тебя. Враг безжалостный, враг любимый, враг всепрощающий и злобствующий… Хорошо, что вы поняли это. Пусть даже и на моем примере. Когда человек понимает это, он делает первый шажок к выздоровлению. Будет еще много таких «шажков», много падений, не раз будете оступаться и разочаровываться, уставать и торопиться, ошибаться и глупить, но главное, что этот первый шажок уже сделан… Я когда-то перенес клиническую смерть и понял, что истинно, а что — ложно… Иногда, чтобы понять это, приходится пройти через ад… Или умереть. Мне не повезло — меня вытащили с того света… Может быть, для того, чтобы сегодня ночью я спас пятерых: троих от смерти, а еще двух — от того, что в сто крат страшнее смерти… Девушек и Ключинского должны были увезти в особняк Шерстнева. Если ничего не изменилось, то сейчас они там, под охраной из четырех человек, не считая самого Шерстнева и господина Радченко. Остальные ждут нас на заброшенной ферме… В особняк пойду я сам.

— Вы так это сказали, словно мы туда не пойдем, — возмутился Врублевский.

— Не пойдете, — подтвердил Лихолит, — Вы направитесь туда, где опасней во сто крат — на ферму.

— Это еще почему?

— Потому, что заложников могут разделить, прихватив кого-нибудь с собой на ферму, а проверить это у нас уже нет времени. Кроме того… Там будут находиться люди, которые участвовали в нападении на особняк Бородинского. Я записал на диктофон наш разговор с Сокольниковым в машине. Эта кассета послужит для вас неплохим оправдательным фактором, если… если что-то пойдет не так. Вызывайте группу захвата, мобилизуйте угрозыск, и — вперед, к ферме… Мне важно только то, чтобы операция началась ровно в назначенное бандитами время… и чтобы возле особняка Шерстнева никто больше не крутился… И вот что еще… Я вас очень убедительно прошу даже не пытаться мешать мне. Сейчас настал именно тот момент, когда я просто не могу позволить кому бы то ни было изменить мои планы хотя бы на дюйм. Игра вошла в миттельшпиль.

— Мы и не собирались этого делать, — сказал Сидоровский. — Я вызову наряд милиции, группу захвата, мы блокируем основные силы Шерстнева, предоставив вам возможность разобраться с ним без помех, но и я должен вас предупредить… Если хоть с одним из заложников что-то случится — я убью вас лично. Это я вам обещаю.

— Договорились, — кивнул Лихолит. — Но и вы не оплошайте. Я все же думаю, что одного из заложников они захватят с собой на ферму. Лично я бы так и поступил… А теперь собирайтесь, времени на разговоры у нас больше нет…

Шерстнев выключил радиотелефон и угрюмо посмотрел на стоящего у окна Радченко:

— Их все еще нет. Они не пришли к назначенному времени. Значит, что-то почувствовали… Зря я тебя послушал. Нужно было устраивать засаду прямо в доме.

— Они придут, — уверенно заявил Радченко. — Они обязательно придут. У них просто нет другого выхода. Они могут подбросить нам какие-то сюрпризы, но не придти они не могут. А засада в доме нам ничего бы не дала — это я вам уже говорил. Пока эти у нас, — он кивнул на сидящих в углу комнаты Ключинского и Свету, — мы будем идти на три хода вперед Лихолита.

— Я позволю себе заметить, что у вас еще есть шанс сохранить свои жизни, — сказал Ключинский, — Вы могли бы, не теряя времени, вызвать милицию и сдаться им, чистосердечно во всем признавшись.

Шерстнев расхохотался так, что на его глазах выступили слезы.

— Надо же было такое придумать, — с трудом переводя дыхание, простонал он. — Чистосердечное признание… Ой, шут старый, насмешил ты меня! Ой, позабавил…

— Он ведь убьет вас, — сказал Ключинский, одной рукой прижимая к себе девочку. — А мне не хотелось бы крови… Вы заслуживаете наказания, но это наказание не должно быть вне закона… Право слово — одумайтесь. Чистосердечное признание — ваш единственный шанс…

— Там, в лесу, на заброшенной ферме — двадцать семь человек, — ответил ему Радченко. — Это само по себе немало, даже для такого пройдохи, как Лихолит. А проститутка, оставшаяся у наших ребят «в залог», послужит гарантом того, что особо буянить они не будут… Если же что-то пойдет не так — у нас есть вы. Целых два шанса: ты и девчонка.

— И все же у вас еще есть возможность позвонить в милицию, — вздохнул Ключинский.

— У него крыша поехала от страха, — сказал Шерстнев. — Не бойся, дедушка, надолго это не затянется. Больше суток мучиться не будете. А если немножко повезет, так и через четверть часа… отмучаетесь.

— Лучше бы вы позвонили в милицию, — еще раз повторил Ключинский и погладил по голове прижавшуюся к нему девочку. — А ты не бойся, малышка, ничего страшного не случится…

— Я не боюсь… Это она боится, — она показала художнику морскую свинку. — Она хочет есть, ей холодно и страшно… А я не боюсь.

— Вот и молодец, — похвалил Ключинский. — А свинку мы скоро накормим и обогреем. Ты приглядывай за ней, чтобы она не волновалась и не чувствовала себя одинокой. Скоро все кончится.

— Это уж точно, — подтвердил Радченко и, повернувшись к Шерстневу, посоветовал: — Проверьте посты охраны… На всякой случай.

Шерстнев взял со стола передатчик и щелкнул тумблером:

— Сокольников! Как у вас дела?

— Все тихо, шеф, — послышался искаженный помехами голос. — Ничего подозрительного.

— Кочкин, что у тебя?

— Все в порядке.

— Прохоров?

— У меня без проблем.

— Понятно. Иванченко?.. Иванченко!.. Что за черт?! Уснул он, что ли? Иванченко!.. Кочкин, ты меня слышишь?

— Да, шеф.

— Сходи, посмотри, что там с Иванченко. Он почему-то не отвечает. Проверь и доложи.

— Понятно, шеф.

Радченко досадливо поморщился и, вытащив из плечевой кобуры пистолет, передернул затвор, досылая патрон в патронник.

— Это еще зачем? — удивился Шерстнев.

— Нет у вас больше ни времени, ни шансов, — печально ответил за Радченко Ключинский. — Может быть, вам стоит забаррикадировать дверь и позвонить в милицию? А я попытаюсь уговорить Николая…

— Заткнись, старый осел! — заорал Шерстнев. — Если что-то пойдет не так, то ты сдохнешь первым!

Он схватил радиотелефон и, матерясь себе под нос, начал набирать номер.

— Не отвечают… Что же это такое?! Ага, вот… Алло! Алло, что там у вас? Почему не… что? Кто это? Кто?!

Он изумленно посмотрел на телефон, словно не веря в услышанное, и, осторожно положив его на край стола, сообщил Радченко:

— Какой-то майор Басов… Что происходит? Что все это значит?!

— Это значит, что там уже полно милиции, — спокойно пояснил «гардеробщик», — они все же пошли на это… Что ж, хорошо… Во всяком случае, мы по-прежнему контролируем ситуацию…

— Ты что, с ума сошел?! — Шерстнев покраснел так, что, казалось, из него вот-вот брызнет сок, как из переспелого помидора. — Какая может быть милиция?! Там не должно быть милиции! Ты же нас просто подставил, гнида!

— Заложники-то все еще у нас, — напомнил Радченко, — а значит, еще не все потеряно.

— На фиг они мне нужны, эти заложники! — орал Шерстнев. — Я же не террорист, чтобы, шантажируя ими, требовать самолет для отлета в Израиль! Я хотел получить этих ублюдков, но совсем не хотел получить вместо них милицию! Я тебя, гада…

— Все будет хорошо, — успокоил его Радченко. — Сюда они милицию не вызвали… Это значит, что сюда он придет лично. Милиции ничего неизвестно ни про вас, ни про меня. Я в этом уверен. Он хочет поиграть? Я поиграю с ним… С удовольствием поиграю…

Он подошел к Ключинскому, схватил его за отворот пиджака и подтащил к окну.