Охота на Скунса - Страница 60

Его впихнули в душную узкую камеру, где, как ему показалось, не было места не только чтобы лечь, но даже сесть. Как потом оказалось, там обычно живало от девятнадцати до двадцати трех человек. Держал камеру татуированный с ног до головы вор в законе Ржавый, человек, внушавший страх даже бывалым ходокам.

Попав в камеру, Савва не испугался, нет. Старик внушил ему, что страх — чувство плохое л пустое. Ведь хуже смерти ничего случиться не может, а если ее не боишься, то места страху не остается.

Но такое скопление людей, излучавших беду, страдание и агрессию, заставило его замереть. Надо было разобраться в окружающем, а для этого требовалось время.

Савва стоял у самой двери, там, где его оставил вертухай. Заключенные посмотрели на захлопнувшуюся дверь и продолжали прерванные на миг занятия: на нижних нарах резались в три листа самодельными картами, кто-то спал, кто-то сидел, погруженный в свою думу, двое наверху еле слышно переговаривались.

— Чего он приходил-то? — лениво спросил кто-то сверху.

— А хрен его знает, — проворчал один из игравших. — На тебя полюбоваться захотелось. На твою дивную рожу.

— Ты, падла, на что намякиваешь? — неожиданно взбеленился вопрошавший. — Ты, сука, знаешь ли, с кем говоришь?

— С тобой говорю, — как ни в чем не бывало ответил игравший и сделал ход. — А я вот так, по дамам!

В следующий миг перед ним оказался спрыгнувший сверху. Это был парень-коротышка, но с непропорционально длинными и мощными руками и очень широкоплечий. Казалось, его нарочно приплюснули. Такими выглядят герои широкоформатного фильма, спроецированного на узкий экран. Но, судя по ширине плеч и массивности таза, силой он обладал звериной. И душой такой же, сказал бы Савва, если бы старик не научил его уважать зверей и не поминать их лихом даже просто так, к слову.

Непонятно было, чем его так обидели слова игравшего, но он, не говоря больше ни слова, ударил обидчика в лицо. У игравшего, мужика лет тридцати пяти, хлынула носом кровь. Савва отчетливо видел, что вид крови не только не утихомирил коротышку, но, напротив, вызвал в нем прилив дикой ярости. Он стиснул зубы и начал бить мужика с иступленной ненавистью. Игравшие вскочили, бросив карты, которые разлетелись по грязному полу камеры. Всем миром навалились на крепыша, но тот вмиг разбросал нападавших.

— Хватит! Разойдись! — раздался властный голос, принадлежавший, как Савва узнал впоследствии, вору в законе Ржавому. — Эй, Кныш, хватит там!

Но Кныш его как будто не слышал. Савва видел, что у коротышки начинается нечто вроде припадка и что он не видит и не слышит ничего, охваченный единственным страстным желанием — бить, кромсать, убивать.

— Помогите, жизни лишают! — крикнул мужик. Кныша пытались оттащить, но припадок придал ему поистине нечеловеческие силы.

— Хватит, я кому сказал. — Ржавый пошел прямо на бесноватого коротышку.

Обычно одного слова хозяина камеры, известного вора в законе, было достаточно, чтобы прекратить бузу, но в Кныша как будто бес вселился. Ржавый медленно, с достоинством приближался, перекатывая за щекой бритвенное лезвие. Все знали, что этим оружием он владеет виртуозно. В камере затихли. Все ждали страшной развязки. Если Кныш еще раз рыпнется, в следующий же миг его горло перережет острое лезвие, или, если Ржавый решит проявить милосердие, коротышка лишится глаза.

Но тут случилось то, чего никто в камере, кроме Саввы, не мог даже предположить. Коротышка с невероятной силой дернулся, освободился от захвата, которым его держали двое заключенных, и рванулся на Ржавого. Такого никто не ожидал. Это был бунт против пахана, против авторитета. Кто бы мог подумать, что уродец Кныш способен на такое. Все были уверены, что Ржавый легко отметелит бунтаря, а может, и вообще лишит его жизни. Но случилось непредвиденное: в руках у Кныша оказалась заточка. Ее раньше у него никто не видел, видно, он ее держал для особого случая. Еще миг — и маленький, но крепко сбитый Кныш бросился на вора. На Ржавого летели шестьдесят кило железобетонных мышц, вооруженных заточкой и управляемых единственным страстным стремлением — убить.

Ржавый успел бросить бритву, но та лишь полоснула коротышку по лбу, оставив глубокий порез. Рана оказалась кровавой, но не смертельной, и Кныш замешкался лишь на долю секунды. Ржавому хватило ее, чтобы молниеносно отскочить к двери, готовясь к контратаке.

Вся камера, затаив дыхание, следила за поединком. Ибо эта была не простая драка, пусть даже не на жизнь, а на смерть, это была революция, свержение власти. И чем она закончится, было пока непонятно, однако тот факт, что Ржавый не сразу дал отпор, уже говорил о многом.

Кныш сделал выпад, целясь заточкой прямо в горло авторитета, но тут произошло нечто совсем уж неожиданное. Вооруженная рука как будто беззвучно наткнулась на невидимую, но непроницаемую преграду. Коротышка крикнул страшным голосом и повалился на пол, закатив глаза. Ноги и руки его еще несколько раз конвульсивно дернулись, но вскоре затихли. Заключенные, не двигаясь со своих мест, завороженно смотрели на бесчувственное тело Кныша, распростертое на грязном полу камеры. Кровь текла из глубокой раны на лбу, постепенно заливая самодельные карты, разбросанные тут же.

— Совсем порешил, — наконец прошептал кто-то. Внезапно от стены у двери отделилась тень, вернее, высокий и очень худой человек в очках.

— Надо кровь остановить, — сказал он. — Есть что-нибудь, тряпка какая, не очень грязная?

Говорил он тихо, вполголоса, но в камере стояло такое гробовое молчание, что его голос прозвучал оглушительно громко.

Потрясенные зэки молчали. Наконец тот самый мужик, с которым Кныш начал скандалить, сказал:

— Так рубаху порви на нем.

— Да, действительно.

Человек-тень разорвал рубаху Кныша, но перевязывать рану не стал, а склонился над ней и как будто зашептал что-то. Он говорил очень тихо, и слов никто разобрать не сумел. Но кровь, только что заливавшая квадратное лицо коротышки, заметно пошла на убыль, а затем и вовсе остановилась. Человек в очках провел обрывком рубашки по лбу: рана больше не кровоточила.

Зэки вздохнули от изумления.

— Господи, — сказал мужик, с которого все началось.

Человек в очках положил ладонь на лоб Кныша и держал минуты две-три, а когда отнял руку, рана выглядела уже совсем по-другому, как будто даже начала затягиваться.

— Ты кто будешь? — первым отошел Ржавый.

— Савва, — ответил человек-тень.

— Морозов, что ли, Савва-то? — хмыкнул вор, чтобы показать, что он не потерял самообладания.

— Пусть Морозов, — согласился Савва.

— Ты по какому тут случаю? — продолжал спрашивать Ржавый, возвращаясь к чуть не утраченной роли держателя камеры. Авторитет обязывал его ничему не удивляться, даже когда новый человек появляется внезапно сам собой, как будто пройдя сквозь стену.

— Нарушение паспортного режима, — спокойно ответил Савва, глядя вору прямо в глаза. — И для установления личности.

— Ясно, значит, и сам никто, и звать никак, — улыбнулся вор. — Да ты садись, Морозов, присаживайся. Эй, — крикнул он, — манатки Кныша сбросьте там, его место занято.

Мужики немедленно исполнили приказание, и немногочисленные пожитки все еще бесчувственного Кныша оказались сброшенными на пол.

— Кури, — предложил Ржавый Савве.

— Спасибо, — ответил тот просто. — Я не курю.

— И не пьешь? — спросил вор.

— Пью, — кивнул Савва. — Воду пью, квас, взвар, даже молоко иногда.

— Ну ты шутник! — захохотал Ржавый, и все зэки также с готовностью заулыбались. — А как насчет женского полу?

— Нормально, — пожал плечами Савва.

Он хотел прибавить, что душа не имеет пола, но не стал.

— Ну-ну, — сказал Ржавый и замолчал.

Парень был странным, каким-то совсем чудным, но не опасным. Вор так до конца и не мог понять, как тот очутился у них в камере. Не сквозь стену же он прошел. Ржавый повидал на свете немало и знал, что в жизни случается много всякого необъяснимого, но сквозь стены все-таки живые люди не ходят. А потому он сообразил, что нового обитателя камеры привел вертухай, но новичка по какой-то причине никто не увидел, вернее — не заметил. Это было странное, но все-таки самое разумное объяснение. Ржавый, может быть, и отмел бы его как неосновательное, но он один знал, как близок он сам был к смерти, когда Кныш бросился на него с заточкой. Он не успел бы увернуться и понимал это. И не он повалил разъяренного коротыша. Значит, это сделал Савва, больше было некому. Он спас Ржавому не только жизнь, но и кое-что куда более дорогое — авторитет. Потому что без авторитета его жизнь стала бы такой, что смерть показалась бы слаще. И он знал, что Савва это тоже знает.