Охота на рыжего дьявола. Роман с микробиологами - Страница 87

Прошло много лет.

Я продолжаю следить за публикациями, связанными с бактериофаготерапией. Время от времени до меня доходят отголоски того всплеска интереса к личности Феликса д’Эрелля и моим работам в области бактериофага, связанными с мемуаром, опубликованным в Бюллетене Института Пастера.

Последним эхом была статья под названием «А stalinist antibiotic alternative» в газете «The New York Times» от 6 января 2000 г. Цитирую: «Dr. David Shrayer, now a cancer researcher at Brown University, worked as a medical officer on the construction of the Baikal-Amur railroad in Siberia in the 1970’s. „Even back then“, Shrayer says, „these Siberian workers were suffering from infections that were resistant to antibiotics. The phages worked splendidly. But here’s the catch: d’Herelle and then the Soviets ruined the image of phages in the West by testing them on people without first conducting proper animal tests. Animal tests were expensive; patients were cheap. That was the tragedy of phages in the East. But it was also their trump card. We learned that they really work“.» [8]

Когда-то я прочитал китайскую сказку, которая удивила меня своей скрытой логикой: «Почему у мышки голый хвост?» Ко времени, когда я прочитал эту глубокомысленную сказку, я приблизился к тому возрасту, когда вдруг обнаруживаешь, что начинаешь понемногу лысеть, что в транспорте и на улице к тебе обращаются не «молодой человек», а «господин», что прелестные девушки, которым ты радостно улыбаешься, равнодушно пролетают мимо, что приближается осень жизни. Сказка же была донельзя простая: «Лис погнался за Мышкой. Не то чтобы от голода, а так. Просто захотел поиграть Лис с Мышкой. Он почти что нагнал ее около щелки в двери амбара, но Мышка успела проскользнуть в щелку. Только хвост не успел. Схватился Лис за Мышкин хвост у самого основания. Мышка изо всех сил потянула хвост и протащила сквозь щелку в двери амбара и сквозь острые, как ножички, зубы Лиса. С тех пор у Мышки и ее детей, внуков, правнуков и праправнуков до самых наших дней голые хвосты».

И это очень удобно для микробиологов и других исследователей, работающих с лабораторными мышами, которые происходят от той самой Мышки из китайской сказки.

На безволосом мышином хвосте хорошо видны боковые вены (особенно левая), в которые легко вводить иглу шприца и заражать мышей микробами или раковыми клетками. Именно эта «оголенность» мышиного хвоста позволила мне сконструировать модель экспериментальной меланомы, при помощи которой совместно с докторами Ванебо и Хирингом проверялась активность новых вакцин против меланомы, а позднее — исследовалась эффективность новых курсов противораковой химиотерапии. Существо модели сводилось к тому, что клетки меланомы вводят в кожу мышиного хвоста, а через 2–3 недели на поверхности безволосой кожи начинают расти опухоли, черные из-за пигмента — меланина.

Эти эксперименты были выполнены в виварии РВГ. Мой кабинет и лаборатория хирургической онкологии находились на первом этаже корпуса, в котором размещался Дом для престарелых. Так что время от времени старики и старухи в инвалидных колясках, на приспособленных для самостоятельного передвижения вокерах, на костылях или на своих двоих, поддерживаемые палочкой, забредали в наш коридор, а мы терпеливо выпроваживали незваных гостей восвояси. Иногда старики и старухи заглядывали и в соседний с нами отдел дерматологии, двери которого находились буквально в двух шагах от моего кабинета.

В Отделе дерматологии и кожной хирургии, которым руководил доктор Винсент Фаланга, работали мои приятели — русские врачи и биологи. Я заглядывал к ним. В отделе стоял автомат, который за 25 центов (квортер) варил отличный кофе. Это тоже было поводом побеседовать за стаканчиком кофе то с тем, то с другим сотрудником отдела дерматологии. Вокруг доктора Фаланги кипела научная деятельность. На основе клинических наблюдений и экспериментов с клетками кожи, выполненных in vitro, публиковались интересные статьи, насыщенные данными молекулярной биологии и иммуногистохимии. Время от времени за стаканчиком кофе мне доводилось беседовать с доктором Фалангой. Это был сухощавый неулыбчивый рано поседевший врач, одевавшийся в рубашки темно-серых тонов и говоривший тихим монотонным голосом. Он был бесконечно предан теоретической медицине и, главным образом, патологической анатомии (гистологии) заболеваний кожи. Доктор Фаланга часами проводил за микроскопом, казалось бы, отрешившись от реального мира, где его совета или действия ждали больные. А между тем он был искусным хирургом. Он живо интересовался моими исследованиями in vivo, в которых использовалась наша новая модель экспериментальной меланомы. Видно было, что он тосковал по исследованиям, основанных на животных моделях.

Однажды доктор Фаланга предложил мне прочитать лекцию, включающую в себя обзор многолетних экспериментов, связанных с меланомой. Я приготовил множество слайдов, отражавших публикации, начиная с 1990 года. Во время лекции доктора Фалангу больше всего интересовали экспериментальные детали, связанные с нашей моделью меланомы (дозы опухолевых клеток, топография участка хвоста, куда вводились клетки, объем вводимой клеточной суспензии). Особенно же его увлекла наша (совместная с д-м Ванебо и другими исследователями) работа по стимуляции роста экспериментальной меланомы — искусственно воспроизведенными ранами. Результаты этого исследования были опубликованы в журнале Archive of Surgery (1998). Рабочей гипотезой для экспериментов было наше предположение (на основе обширных клинических материалов), что в процессе заживления ран, связанных с резекцией злокачественных опухолей, образуются биологически активные вещества (факторы роста), которые могут стимулировать возрождение оставшихся после резекции единичных раковых клеток, что может приводить к рецидиву опухоли. В наших экспериментах искусственную рану воспроизводили на одном бедре мыши, находившейся в состоянии общей анестезии. Рану зашивали и вводили определенную дозу клеток меланомы. В другое бедро (контроль), гле рана отсутствовала, вводили такую же дозу меланомных клеток, что и в экспериментальную рану. Оказалось, что для развития меланомы в раневой ткани достаточно в 100 раз меньшее количество опухолевых клеток, чем в неповрежденном бедре.

Через несколько дней после лекции доктор Фаланга заглянул ко мне и сказал, что опыты, в которых раны усиливают рост меланомы, его чрезвычайно интересуют, но не могу ли я придумать другую модель раны — которая захватывала бы не только подкожную клетчатку, но и поверхность кожи?

Так я был приглашен доктором Фалангой консультировать научный проект, главной целью которого было вначале разработать новую модель глубокой раны, включающей в себя и поверхность кожи, а затем понаблюдать за развитием в этих условиях экспериментальной меланомы.

Конечно же, были опубликованы десятки статей об экспериментах, в которых использовались кожные раны у лабораторных животных, чаще всего, у мышей. Удобнее всего было воспроизводить раны на спине или боковой поверхности генетически безволосых (nude) мышей. Но у этих мышей отсутствуют Т-лимфоциты, а значит, отсутствует полноценный клеточный иммунитет. Оставались иммунокомпетентные мыши, шерсть которых приходилось выстригать и выбривать перед иссечением кожного лоскута. Заживление раны, обычно, продолжается до 3–4 недель, а раневая поверхность вновь зарастает шерстью через 4–5 дней, препятствуя наблюдениям и осложняя фотографирование.

И снова на помощь пришел безволосый мышиный хвост. Под общей анестезией на поверхности мышиного хвоста вырезался кожный лоскут площадью 1.0 х 0.3 мм. В нормальных условиях раны заживали через 2–3 недели. При добавлении факторов роста заживление ускорялось. Это привлекало фармацевтические компании, которые начали предлагать Отделу дерматологии выполнять исследования по проверке терапевтической активности новых препаратов — потенциальных стимуляторов заживления ран.