Охота на минотавра(сб) - Страница 214

– Хорошего не говорят. А брань зачем слушать… Когда назад вернешься, попроси старух спеть тебе про злодея Едрыню Никахайнена, всячески мешавшего богам поддерживать в мире порядок и равновесие. Это и есть ваш Добрыня.

– Не ожидал даже, – огорчился Барков. – Впрочем, вы, чухонцы, все извращаете. Зачем нашу речку Обжору переименовали в Ижору. А Невагу[79] в Неву? Вот подожди, скоро отобьем у шведов всю Финляндию, так и с географией разберемся.

– Зря, – возразил гребец. – Пусть хоть какая-то память о пропавших народах останется. Где она, чудь? Нету. А Чудское озеро есть.

Ялик взлетел на гребень особо крутой волны, наверное, дошедшей сюда аж от берегов Готланда, и где-то далеко впереди мелькнула тусклая искорка – клотиковый фонарь военного бота «Дедал», на котором содержалась под стражей свергнутая императрица.

– А ведь матушка Екатерина малейшей качки терпеть не могла, – посочувствовал Барков. – Ее даже в тарантасе на английских рессорах тошнило.

– Кушала много, потому и тошнило, – буркнул гребец. – Теперь кушает мало, и тошнить ее перестало…

Когда до бота осталось всего ничего, от силы пара кабельтовых, гребец передал весла Баркову, а сам взялся за сигнальный фонарь. Чужаков к плавучей тюрьме если и подпускали, то лишь для того, чтобы в упор расстрелять из пушки.

Вскоре ялик благополучно пришвартовался к борту бота, который то возносился вверх, то проваливался почти до одного уровня с яликом. С палубы бросили веревочный трап и несколько соленых словечек.

Когда проверка полномочий гостя завершилась, на что хватило простого обмена паролями, Барков спросил у вахтенного помощника:

– Небось почивает ваша узница?

– Никак нет, – ответил мичман, закутанный в непромокаемый плащ. – Недавно наши матросы для нее плясали и на ложках били. А сейчас она пунша себе потребовала.

– Не обижаете, значит…

– Не смеем. Какая ни есть, а помазанница божья.

С мостка зло молвил рулевой:

– Хоть и помазанница, а все одно баба. Не видать нам через нее ни удачи, ни родного берега, ни малых детушек.

Как отметил про себя Барков, старательно высматривающий в темноте наиболее удобные пути для абордажной атаки, в его словах был несомненный резон.

– Спускайтесь к ней сами, – сказал мичман. – Только сначала постучитесь. А то матушка сильно швыряется, если не в духе.

– Чем швыряется?

– Да чем ни попадя! Кружками, подсвечниками, туфлями, чернильницей. Вчерась в меня своей собачонкой запустила. Характер тот еще. Не венценосная особа, а прямо чумичка какая-то.

В каюту вел крутой трап, на восьми ступеньках которого Барков споткнулся раз десять – очень уж качало бот, причем не только с носа на корму, но и с борта на борт. Можно было представить себе, каких моральных и физических сил стоит матушке-императрице каждый поход в гальюн, по морской традиции расположенный чуть ли не над самым форштевнем корабля.

Потирая свеженабитые шишки, Барков деликатно постучался в узкую палисандровую дверь, из-под которой пробивалась узкая полоска света.

– Кто там опять? – весьма недружелюбно осведомилась узница, немецкий акцент которой с годами не пропал, а, наоборот, даже усилился, став каким-то утрированным, почти нарочитым.

– Гости к вам, Екатерина Алексеевна. Из Санкт-Петербурга по срочному делу, – вежливо доложил Барков.

– С петлей или с кинжалом? – похоже, что присутствия духа императрица отнюдь не утратила.

– С добрыми вестями.

– Мор на моих супостатов напал? Али они друг дружке глотки перегрызли?

– Не совсем так. Но вы, смею надеяться, разочарованы не будете.

– Входи, ежели не врешь. Я нынче не запираюсь. Меня не то что короны, а даже крючка дверного лишили.

В каюте, имевшей одно крохотное оконце, горел масляный фонарь, забранный в решетку. Екатерина, укрывшись шалью, полулежала на диванчике, коротком и узком, как и все здесь.

А ведь прежде она на этот кургузый диванчик и присесть не смогла бы. Бывали случаи, когда при посещении древних монастырей для императрицы проламывали в стене особый вход. Знать, заключение хоть в чем-то пошло ей на пользу – пуда полтора из привычных восьми пропало.

На полу лежала внушительная груда книг, переплетенных в красный сафьян, – энциклопедия Дени Дидро, преподнесенная императрице самим автором. У изголовья стояла трость, размерами весьма напоминавшая петровскую – ту самую, которой великий реформатор лечил своих нерадивых питомцев от корыстолюбия, самодурства, пьянства и прочих хворей, так свойственных российской администрации.

– Кто же ты такой, сударь, будешь? – Екатерина приставила к глазам лорнетку. – Вроде бы мне твоя особа не знакома.

– Не имел чести быть представлен вам прежде, – как всякому воспитанному кавалеру, Баркову полагалось стоять перед венценосной особой навытяжку, но, пытаясь сохранить равновесие, он все время выделывал ногами какие-то замысловатые коленца, отдаленно напоминавшие гопак. – Зовут меня Иван Семенович Барков. Происхожу из духовного звания. Некоторое время подвизался в академической канцелярии.

– Ладно уж, присядь, – сжалилась Екатерина. – Не тот ли ты Барков, который срамные вирши сочинял? Они еще потом по рукам среди праздной публики ходили и даже в девичьи спаленки попадали.

– Отрекаться не смею. Хотя не все, что приписывается мне молвой, является таковым на самом деле.

– Хотела я тебя за покушение на общественную нравственность в крепость заточить, да ты куда-то пропал. Сказывали, что помер от водки.

– Я, матушка, по свету странствовал.

– На чей счет?

– Пииту в просвещенных государствах все двери открыты. А мне ведь много не надо. Кусок калача да стакан винца.

– Кому теперь служишь?

– Высшей справедливости.

– И как же ты сию высшую справедливость изволишь понимать?

– Про то вам месье Дидро куда более доходчиво поведает. – Барков кивнул на сафьяновые тома.

– Ко мне зачем пожаловал? – Екатерина вновь прибегла к услугам лорнетки. – Добрых людей сюда не принято допускать.

– Скажу прямо, что свидания с вами я добился обманным путем, выдав себя за другую персону. Опять же, придерживаясь сугубой откровенности, сообщаю, что ни в коем разе не являюсь сторонником форм правления, употреблявшихся вами, а тем паче не отношусь к вашим приверженцам. Однако уже упоминавшаяся здесь высшая справедливость требует восстановления прежнего порядка вещей, сиречь самодержавия, достойной представительницей которого вы успели зарекомендовать себя.

– Хитро говоришь, Иван Семенович. Не иначе как академическая муштра сказывается. Затемнять суть вещей – любимое тамошнее занятие. Посему говори без околичностей – чего от меня хочешь?

– Хочу вернуть вас, матушка, на трон. Короче не скажешь.

– Благодарить наперед не буду. Я не статс-дама, к реверансам не приучена… А не есть ли это очередная уловка недоброжелателей моих? Открыто казнить меня не решаются, а тут вдруг такая оказия подвернулась. Сбежала императрица из-под стражи, да и сгинула неведомо где. Сама, значит, виновата. Бог наказал. И на узурпаторах нынешних царской крови нетути. Складно получается?

Ощущалось, что русскому языку Екатерина обучалась не столько у профессоров изящной словесности Штелина и Бецкого, сколько у простого, как медный пятак, Гришки Орлова, да у любимой своей приживалки Марии Саввишны Перекусихиной.

– Вам не откажешь в прозорливости, матушка, – ответил Барков. – Такое развитие событий вовсе не исключено. Ну, а с другой стороны – на что вам остается надеяться? Кто бы в конечном итоге ни пришел к власти – бунтовщик Пугачев или республиканец Радищев, – ваша участь предрешена. Так уж повелось у нас на Руси, что храм новой власти строится на костях и крови старой. Сами-то вы тоже не мошкой безвинной на трон вспорхнули.

– Стоит ли об этом вспоминать нынче? – Екатерина ожесточила голос. – Хватит и того, что тень моего убиенного супруга реет над Кремлем.