Охота на минотавра(сб) - Страница 17

Прежде всего я облачился в свое собственное малоштопанное егерское белье, а уж затем с помощью заговорщиков стал натягивать на себя вонючие басурманские одежды. Сапоги оказались тесны, рукава тулупчика коротки, а малахай едва держался на макушке.

– Сам виноват, что таким великаном вымахал, – сказал старший заговорщик, критически осмотрев меня. – Ну да недолго тебе придется в этих отрепьях обретаться. Завтра, даст бог, в шелка и золото нарядишься.

– Я и савана не убоюсь, – заявил я для пущего молодечества.

– Типун тебе на язык! – оба заговорщика перекрестились. – Нельзя такими словами всуе бросаться. Удачи не будет.

– Ладно, это я шутейно.

– То-то же, что шутейно… А теперь прими свое главное снаряжение. – Младший из заговорщиков, рожу имевший чрезвычайно ухарскую, подал мне упрятанный в сагайдак тугой калмыцкий лук, дуги которого были сработаны из рогов горного козла. – Там же и стрелы, числом две штуки.

– Не маловато ли?

– В самый раз, – недовольно нахмурившись, вмешался старший. – Ежели с двух попыток промахнешься, третий раз тебе стрельнуть не дадут. Драбанты набегут, да и тайная канцелярия там повсюду своих людишек расставила… Ты, главное, хотя бы зацепи эту квашню толстомясую. Мы наконечники стрел в ядовитом зелье вымочили, которое даже для медведей смертоубийственно.

– Вот это вы зря… Не по-благородному. Я бы и так управился.

– Ежели попадешь под кнут заплечных дел мастера, тогда про царское благородство все прознаешь, – зловеще посулил заговорщик с ухарской рожей. – В нашем деле ошибаться нельзя. Береженого бог бережет.

Взяв лук, я для почина несколько раз натянул его. Спущенная тетива отзывалась коротко и звонко, как лопнувшая сосулька, недаром ведь была сделана из самых упругих жильных ниток.

– Не подведет рука? – поинтересовался старший заговорщик.

– С детства этим искусством владею. Пленный крымчак обучал, – похвалился я. – Да и весь последний месяц с самого Крещения ежедневно упражняюсь. С сорока шагов игральную карту поражаю.

– Славно, – кивнул он. – Хотя от прошпекта до дворца поболее сорока шагов будет. Благо цель такая, что промахнуться трудно… Ты про главное бди, но и про калмычку свою тоже не забывай. Как бы она раньше времени шум не подняла. Очень уж дика и непокорна, как степная кошка.

– Мне ли с бабой не управиться! – Я пренебрежительно махнул рукой. – Тем более, с калмычкой… Вы бы лучше, господа, угостили меня штофом водки на дорожку. А то мерещится всякое…

– Что тебе мерещится? – разом насторожились они.

– Будто бы лежу я в белой келье на беленькой постели, в белое полотно замотан, и белые шнурки от моей головы к какой-то хитроумной машине тянутся. Ей-богу!

– Ничего страшного, – сказал самозваный кирасир. – Такие приметы знатный урожай капусты обещают.

– Как же насчет водки? – напомнил я.

Успеется… Потом, братец. Все потом. Сначала надо дело сладить. – Они подхватили меня с обеих сторон под руки и увлекли к выходу.

В предназначенное место меня доставили в простых мужицких розвальнях, прикрыв сверху рогожами. И то верно – не велик чином калмык-кочевник, ему любые салазки барским возком покажутся.

Еще даже не выбравшись из-под рогож на белый свет, я весьма удивился царившему вокруг шуму, весьма нехарактерному для северного российского города. Мало того, что ржали кони и тявкали собаки, так еще мычали волы, ревели верблюды и даже трубил слон.

А уж как простой народ глотки надрывал – даже описать невозможно! Куда индийскому слону против пьяных русских мужиков.

Богато украшенный свадебный поезд, сплошь составленный из причудливых, шутейного вида экипажей, запряженных к тому же самым разнообразным тягловым скотом, включая северных оленей, свиней и ослов, уже тронулся в путь – мимо Зимнего дворца, к конному манежу, где для дорогих гостей уже было приготовлено угощение.

Впереди всех выступал слон, обутый в огромные теплые поршни, но, если судить по хриплому, натужному реву, уже изрядно простуженный. На его спине возвышалась позолоченная клетка с новобрачными.

А вот и мой калмыцкий возок, влекомый парочкой низкорослых косматых лошадок, ведущих свое родство, наверное, еще от табунов хана Батыя. Молодая калмычка с чумазым лицом и насурьмленными бровями диковато покосилась на меня, но, узрев перед носом увесистый кулак, смирилась с судьбой и покорно взялась за вожжи.

Когда мой грядущий подвиг счастливо завершится, надо будет взять ее к себе и проверить на предмет соответствия женскому идеалу. Немало перебрал я разных прелестниц, даже с арапкой амуры крутил однажды, а вот испробовать калмычку бог не сподобил. А глазища-то, глазища – дыру можно такими глазищами прожечь.

Свадебный поезд продвигался мешкотно, через пень-колоду, как все и вся в нашем горемычном царстве-государстве – больше стоял на месте, чем продвигался. Впрочем, мне торопиться было некуда. Можно и с мыслями собраться, и дух перевести.

Короткий зимний денек угасал, но вокруг, словно в аду, полыхали костры, сложенные из целых поленниц, чадили наполненные нефтью и ворванью плошки, пылали факелы всякого рода. Пепел кружился над набережной вперемежку со снегом.

За Невой, в которую вмерзли до весны караваны барж и плашкоутов, немым укором торчал шпиль Петропавловской крепости (ох, видел бы ее основатель творящиеся ныне безобразия!). С другой стороны мало-помалу приближалась громада Зимнего дворца, похожего на разукрашенный кремом и марципанами торт.

На высоком дворцовом балконе расположилась кучка людей, для увеселения которых и было предназначено все это маскарадное шествие, включая слона, шутов-новобрачных и сто тридцать пар инородцев, собранных в столицу изо всех пределов необъятной матушки-России.

Отсюда я еще не мог различить лиц этой публики, и все они, взятые вместе, казались пышным облаком, составленным из брюссельских кружев, соболиных мехов, перьев страуса, золотых позументов, песцовых муфт и бриллиантовых токов.

Да только не облако это было вовсе, а туча – туча алчной иноземной саранчи, облепившей российский престол.

Вдоль проспекта, не позволяя простонародью смешаться со свадебной кавалькадой, гарцевали на вороных аргамаках кирасиры, чьи пышные усы и бакенбарды успели поседеть от инея. Хватало здесь и пеших гвардейцев, многие из которых могли легко опознать меня. Пришлось натянуть малахай на самые глаза.

Слон опять подал трубный глас, но завершил его хриплым чиханьем, весьма напоминавшим человеческое, только несравненно более громким. Дать бы ему, бедолаге, горячего грога с медом и корицей, сразу бы здоровье поправил, да, не ровен час, еще взбесится от подобного снадобья. Выручай потом новобрачных.

Мой возок к этому времени почти поравнялся с балконом. Придворные обоего пола стояли чуть ли не навытяжку, вольготно ощущали себя лишь две персоны – дородная бабища с лицом сырым, грубым и туповато-злобным да надменный кавалер весьма холеного вида, куривший трубку с непомерно длинным чубуком. На свадебное шествие он почти не смотрел, а если иногда и косился, то как барский пудель на вытаявшую из-под снега падаль.

Его, злодея курляндского, тоже следовало бы прикончить, да только жалко драгоценные стрелы на всякое ничтожество переводить. Испустит дух венценосная покровительница – сразу и временщику придет конец. Рассыплется, подобно трухлявому грибу, угодившему под подошву сапога.

Взглядом я измерил расстояние, отделявшее меня от балкона, вернее, от громадного, как лошадиный зад, бюста узурпаторши. Да, давешний заговорщик не ошибся, тут побольше сорока шагов будет. Бери все шестьдесят.

Выдернув лук из сагайдака, я покинул возок, на прощание крепко чмокнув младую калмычку в уста. Ах, как она зыркнула на меня при этом! До самой печенки обожгла. Ничего, разлюбезная, скоро свидимся. Узнаешь тогда, что такое гвардейская любовь.

В такой суете и неразберихе мой маневр не должен был привлечь к себе нежелательного внимания. Гремели барабаны и литавры, гудели рожки, взлетали в небо фейерверки, сиречь потешные огни, народ орал кто во что горазд. Вавилонское столпотворение, да и только! Выпали сейчас из пищали – никто и ухом не поведет.