Охота на маршала - Страница 10

С обмундированием пока что дело обстояло туговато. Больше половины милицейского личного состава носили свое, армейское. Особенно это касалось участковых. Некоторые вообще ходили на службу в сержантской или старшинской, много раз стираной форме, которую от военной отличали синие погоны нового, милицейского образца. Оперативники вообще переоделись в штатское, хотя младшему офицерскому составу как раз выдали после войны комплекты новой формы.

Сам Гонта тоже долго не хотел менять зеленый армейский китель на милицейский. И перешел на синюю форму только тогда, когда вместе с мундиром и шинелью получил новенькие майорские погоны. Правда, если кто-то из подчиненных по-прежнему являлся на службу в чем привык, Дмитрий относился к этому с пониманием. Синее сукно было добротным, поэтому женщины часто перешивали форму, превращая милицейские кители и шинели в полупальто и жакеты, умудряясь при этом даже выглядеть модно.

По привычке одернув шинель, проведя большим пальцем руки под ремнем вокруг талии и поправив портупею, Гонта, настолько легко, насколько позволяла плохо гнущаяся нога, взбежал на крыльцо, потянул на себя дверь, шагнул в узенький предбанник дежурки, ответил на приветствие чуть подавшегося вперед при виде начальника сержанта.

И тут же все понял.

Случившееся читалось на лице дежурного, который, как и многие в управлении, не скрывал того, что знает о сути происходящего. Майор не обсуждал это с личным составом, а тем офицерам, кому действительно надо было это знать, объяснил один раз. Больше вопросов не возникало, однако знание проблемы отнюдь не означало ее понимания. Впрочем, Гонта и сам не до конца понимал, как все случилось и, что важнее, будет ли из создавшейся очень непростой ситуации какой-либо выход хоть когда-нибудь. Потому, ни о чем не спрашивая дежурного сержанта, сразу подошел к немолодой женщине, одетой в старую телогрейку, обутой в мужские кирзовые сапоги, и с теплым, пусть даже чуть порванным в нескольких местах шерстяным платком на плечах – скинула, когда вошла, в помещении было не холодно.

– Опять, тетя Вера? – спросил он коротко, зная ответ наперед.

– Снова, – кивнула она, взглянув на майора виновато. – Ну не могу я больше терпеть, Григорьич… Тебя уважаю, только сил уже нету. Пробовала сегодня с утра участкового на него вызвать, чтобы тебя лишний раз не дергать…

– Дергайте, тетя Вера, чего уж там. Крест-то мой, как ни поверни.

– А ну как ты тоже с ним справляться перестанешь? Они же там драться завелись, тот… твой-то… Михалычу лицо разбил. Как бы не сломал чего. Тот, другой, с ним который, сразу ноги сделал, только власть увидел. Этот… сам же знаешь, в бутылку полез сразу… Хоть и хватит ему их, бутылок этих-то…

Гонта стиснул зубы.

Заиграли желваки на скулах.

Это никогда не закончится. Или завершится так плохо, как ему совсем не хочется.

– Участковый там?

– На месте. Этого-то скрутил кое-как, но все равно говорит: беги, Михална, за товарищем майором.

– Тогда что же, пошли… Поехали, то есть.

Не глядя на дежурного и, как всегда бывало в таких случаях, быстро передвинув все запланированные на сегодня дела, Гонта взял тетю Веру за плечо и мягко подтолкнул перед собой. Когда вышли на улицу, кивнул на коляску своего мотоцикла, и женщина послушно полезла в нее, сразу же устроившись там, словно большая птица в гнезде.

Взревел мотор.

От управления до дома тети Веры ехать пятнадцать минут, по здешним меркам – далековато. Однако в последнее время Гонта слишком часто ходил и ездил туда из любого конца города, обычно – в самый неподходящий для этого момент. Но другого выхода у него просто не было.

Когда приехали, не помог хозяйке выбраться из коляски, даже нескольких секунд терять не хотелось. Толкнул калитку, прохромал через небольшой дворик, когда входил в дом – сапоги о половик вытер скорее по привычке, чем действительно боясь здесь наследить. Грязь всегда можно вытереть. А вот картину, виденную Дмитрием за несколько последних месяцев в разных вариациях и увиденную сейчас вновь, не сотрешь ничем.

Навстречу ему шагнул участковый, старшина Антипенко. Лицо впрямь разбито, даже кровь запеклась в уголке рта – милиционер утерся тыльной стороной ладони.

Ремня на нем не было.

Им участковый крепко скрутил руки сидевшего на полу и прислоненного к стене парня, которому, как знал Гонта, тридцать лет исполнится только в следующем году. Он был босой, в стираных галифе, разорванной тельняшке – подарок товарища по госпиталю, морячка, Гонта знал и это, – сильно пьяный и с растрепанными волосами.

Вот к чему Дмитрий не мог привыкнуть дольше всего.

Старший лейтенант Иван Борщевский всегда на его памяти наголо брил свой идеально – так уж постаралась природа-матушка – круглый череп.

– О, гражданин начальник!

Выкрик Борщевского убедил майора – его бывший взводный не так пьян, как хочет казаться. Сейчас, как и в предыдущие разы, им двигали злость и отчаяние. Тем не менее начинать очередное выяснение отношений с Иваном при участковом начальник милиции не собирался, потому обратился к Антипенко, сознательно стараясь не смотреть на боевого побратима.

– Что на этот раз?

– Получка вчера подоспела, – охотно пояснил старшина. – Там же, на станции, и начали гулять.

– В буфете?

– Где ж еще! Дома, тута, значить, не ночевал, загудели у Кольки Снегиря. Этот, – Антипенко кивнул на Ивана, – аванец весь тут же спустил. Это Снегирь похвастался, жинке еще кричал: гляди, мол, ни копейки не пропил, Борщу скажи спасибо, вот кто человечище…

– Ты уже и Снегириху успел опросить?

– Куда? Колька сам доложился! Потому, говорит, она их обоих у себя и терпела. Ладно, то вчера было. Сегодня у них выходной, не их смена. Вот Ванька и приволок Кольку с собой сюда. Где-то по дороге успели на старые дрожжи сообразить. Иван давай командовать Михайловне: мечи, говорит, на стол, хозяйка. Та давай его корить, Снегиря вообще гнать стала. Борщевский, ясное дело, разбушевался. Давайте, кричит, зовите вашего милицейского начальника. И, гм… – Антипенко кашлянул, явно скрывая смущение. – Про супругу вашу еще…

– Матом? – Майор знал, что в адрес этой женщины Борщевский ничего грубого себе не позволит в любом состоянии.

– Да нет. Просто поминал всуе, как говорится, – и быстро перевел тему, закончив рапорт: – Снегиря я прогнал. Борщевский ваш полез с кулаками, пришлось дать ему чутка по темечку, уж простите. Чтобы успокоить да связать. Михайловну сразу за вами послал, кто же, кроме вас-то, ему даст укорот…

– Не за что извиняться, старшина. Верно все сделал. Сам цел?

– Кажись, зубу капут. Все равно там дырка была…

– Я договорюсь с Наумычем, он мне должен. Так что с зубом придумается, – тут же успокоил Гонта.

Прошлой зимой, когда нормально заработала наконец городская больница и при ней нашлось место вернувшемуся из эвакуации старому зубному технику Семену Наумовичу, его ограбили и чуть не убили охотники за золотом. Считается, у стоматологов оно имеется, и грабители не так уж и ошиблись. Шли по наводке, отняли все, но уже через три дня Гонта лично вернул Наумычу все, что бандиты не успели продать. Нашли при обыске в той же хате, где обоих положили при попытке сопротивления, и потерпевшего привезли на опознание. С тех пор доктор считал себя вечным должником «господина майора», как он называл Дмитрия, не простившись со старорежимной привычкой.

– Во-во, полечи зубик! – пьяно хохотнул Борщевский. – Ум для этого морщить не надо.

– Морщить-то нечего! – отозвалась появившаяся в дверях тетя Вера. – Ума нету у тебя, Ванька! Совести тоже, стыда! На войне же был, а такое творишь…

– Разве я творю?

Сейчас Борщевский говорил на удивление трезво, глядя снизу вверх в лицо Гонте. Майор, как часто между ними бывало, принял вызов; не отводя взгляда, сказал, обращаясь к Антипенко:

– Ремень свой забери.

Участковый присел, легким толчком повернул Ивана на бок. Сопротивления не встретил, освободил тому запястья, привел себя в надлежащий вид.