Огневица (СИ) - Страница 1

Где-то в Древней Руси до крещения. Все события выдуманы, все совпадения случайны.

— А ну стой! Стой, Некрас, кому сказала?! Ах, ты нелюдь! Щеня блудливый! — Видана выскочила в сени, но не успела ухватить сына за рубаху. — Вот я тебя!

Выбежала за ним на крыльцо, да и там не смогла поймать проворного парня! Пришлось грозить кулаком и ругать непослушное чадо издалека.

— За что?! — Некрас с хохотом соскочил со ступеней и встал посреди двора: босой, рубаха дорогого льна, штаны крепкие новые.

— Ты зубы-то не скаль! Ишь удумал девок портить! Как нам теперь людям-то в глаза смотреть? Кобель, как есть кобель!

— Матушка, прости. Я и близко к девкам не подойду. Хочешь зарок дам, а?

Видана после его речей слегка унялась, но бровь, все же, гнула недобро.

— Клянись, Некрас. Велесом* клянись, — и правда ждала сыновней покорности.

Парень вытянул из-за пазухи знак Велесов на суровой нити, приложился губами и громко на весь двор прокричал:

— Чтоб я сдох! По девкам более не пойду, токмо по бабам. А если девки сами будут тянуть, то отказа не дам, — после таких слов осталось одно — поскорее за ворота и бежать подальше от богатых хором. Видел, паскудник, как мать взялась за коромысло, что бросила у крыльца нерадивая холопка*.

Босым бежать неурядно, но кто же сына самого Деяна Квита осудит? Вот и бежал Некрас — пыль из под ног. На повороте к реке напоролся на дружка своего верного — Местяту Борового. Тот шапку на макушку сдвинул и глазами хлопал что телёнок.

— Некрас, ты чего босой-то? Никак батька отходил?

Квит остановился, дух перевел и засмеялся громко так, весело. Местята смотрел на друга своего заполошного и удивлялся. Вот влетело, а хохочет. И как оно так?

— Не батя, а мамка. Грозилась коромыслом.

— Ну-у-у! Тётка Видана? А ты чего?

— Чего, чего…утёк, — Некрас оправил рубаху, поглядел на босые ноги свои. — Айда на Прилучу? Там нынче девки купаются. Вон день-то какой аж с утра палит.

— За что грозила? — Местята и без слов определил, за что схлопотал друг его, но был слегка тяжел на мыслишки, а потому и просил рассказать все, как есть.

— А то ты не знаешь? За Жданку Сомову, — Некрас улыбнулся глумливо, глаза прикрыл, будто в мысли свои провалился.

Местята смотрел на высокого, крепкого Некраса, оценивал. Вот вроде некрасивый: волосы темные, глаза бесстыжие, а девки вешаются. Не сдержал зависти мужской и спросил:

— И чем ты их берешь, Некраска? Ну, стать есть, чего уж, но морда вроде обычная. Вон Перемысл Кудин и кудрявый, и ясноглазый, и статный. А ты что?

— Дурень ты, Местята, — Квит очнулся, на небо синее поглядел. — Девки любят крепче не за морду нарядную. Даже не за подарки щедрые. Да и стать ни при чём.

— А чего ж им надоть? — Местята в делах любовных славы не стяжал, а потому и слушал серьезно, даже подался к товарищу своему ближе.

— А чтоб сердчишко у них, дурёх, стучало. Пламенем окатывало. Для того рассмотреть деву надо, да узнать, что ей любо, а что нет.

— Ага, как же, — загрустил Местятка, — так она и рассказала. Я ни об чем думать не могу, когда девка-то рядом. Токмо о плотском.

— А вот это никак нельзя. Сам разума не роняй, инако она вмиг под себя подомнет, и будешь ты, как тот козел на веревье вокруг нее бегать. Уразумел?

— Не-а.

— Эх, Местька, хороший ты парень, но туговат, — Некрас потянулся рукой к шапке друга и надвинул тому на нос, мол, примолкни и соображай.

Боровой шапку на место вернул и засопел злобно. Ведь Некрас ему ровесник — двадцать зим обоим стукнуло — а наставляет, как волхв*. Пока обиду свою нянчил из-за поворота показался Деян Квит: сам верхом и человек пять дружинных князя при нем.

— Некрас, тикай! Батька твой! — и шмыгнул в кусты, что росли у тропы.

Некрас лицом посуровел, но не сбежал. Повернулся к отцу, плечи распрямил.

— Во как. Хорошо ль тебе, сын, босым скакать? Чай не холоп, не закуп*, — отец поравнялся с Некрасом, но с коня не сошел, заставил смотреть снизу вверх. — На-ка, обуйся, борзый, и подпоясайся.

Вслед словам полетели в Некраса сапоги, пояс, а чуть позже ударило мягко по голове шапкой.

— Спасибо, отец, — поклонился шутейно.

— Ну, ну, скаль зубы-то, коль охота есть, — хохотнул Деян. — Вот тебе слово мое — еще раз девку спортишь, ответ будешь держать уже передо мной, а не перед матерью. Я не пожалею — не баба слезливая. А вот еще мое тебе слово — сговорил я за тебя Цветаву, дочь Рознега Новика из Лугани. Ты с пару зим еще попасись, купеческое дело перейми, баб потопчи. Но, токмо баб, уразумел? Вдовых навалом, того и ждут. За девок платить — разоримся. Понял, щеня?

— Новикову? Да ну-у-у! Бать, да она ж из богатейшего рода. Ай, спасибо, — Некрас поклонился еще раз, но теперь уж безо всякой шутки.

— То-то же, — Деян подкрутил ус гордо. — Знал за тобой, что не дурень. Да и через бабье не угодишь в беду. Не того ты корня, Некрас. Свою выгоду не упустишь. Моя кровь — купеческая! Иди нето. Нынче девки в Прилучи купаются. Я б не пропустил. Третьим днем собирайся. Князь Ладимир зовет на вече*. На границах люди Военега Рудного озоруют. Так и до нашей веси* докатятся. Он нам не ворог, но кто ж его разберёт. В башку-то стукнет и пожжёт тут все. Понял?

— Понял, отец, — Некрас шапку на голове поправил, кивнул Деяну, мол, чего же не понять?

— А коли понял, то чего встал столбом? Кыш отсель, шельма!

Некраса словно ветром сдуло, а отец долго еще ухмылялся, ус крутил. Радовался сынку: смекалистому, умному, пускай и озорнику.

По дороге Некрас уцепил за рукав рубахи дружка своего и оба пошли к берегу Прилучи — светлой, многоводной — высматривать себе красавицу. А у реки уж и места для схрона не осталось. Почти все парни веси в кустах засели. Отовсюду тихий глумливый перешепот и смешки потаенные.

— Тихо ты, — Некрас толкнул локтем одного конопатого, — услышат и врассыпную. Так любуйся, примечай себе зазнобу.

А посмотреть-то было на что. Девки и бабы-молодухи в реке резвились. Иные и рубахи побросали — жаль лён беленый в воде красить. Солнце светит-слепит, ивы ветвями над водой полощут. Девки визжат, аукаются, жизни радуются. И нет в такой день мыслей дурных и серых: ни о войне, ни о голодухе не вспоминается. Юность плещет через край, жизнь легкой делает.

Вот уж и солнышко покатилось к закату. Девушки уселись косы сушить-плести, иные еще в воде нежились. Парни часа своего дождались тихим посвистом себя и обозначили.

На берегу переполох, смех, прибаутки. Среди всех красавиц углядел Некрас одну: сама стройная, мокрая рубаха льнет к телу, не скрывает спелой груди, тугих округлых бедер. Двукосая, а стало быть, мужатая. Некрас улыбнулся хитро да встал во весь рост.

Молодуха не растерялась, смело взглянула на Некраса, еще и спину изогнула, мол, любуйся, а что дальше, видно станет.

— Стыда у вас нет, охальники! — крикнула сердито, а взгляд с младшего Квита не спустила.

— Есть стыд-то, красавица, а сил на тебя не глядеть нету. Не сердись, но от такой-то красоты не отвернешься так просто. Уж не приворот ли? — Некрас бровь приподнял, словно удивился.

— Тебе, молодец, все хороши. Ай, не так? — сама косы от воды отжала и потянулась за понёвой*.

— Так, не так — не ведаю. А вот нынче кроме тебя никого не вижу, не замечаю, — и будто прилип взглядом к женщине красивой.

Вокруг шум-гам, парни гурьбой на берег высыпали, девушек смешили, разглядывали. А Некрасу хоть бы что — все на молодуху смотрит. Та не снесла горячего взгляда и заговорила первой:

— Меня Ружаной зовут. Муж до свадьбы Ружкой кликал, а как помер о прошлом годе, так и прозвание позабылось.

— Меня-то ты знаешь поди, да, Ружка?

— Все Решетово тебя знает, Некрас Квит, — подошла ближе, косы за спину перекинула.