Огненный дождь - Страница 3
Среди нервически возбужденных поэтов Леопольдо Лугонес выделялся и своим внешним спокойствием. Молодой аргентинец почти всегда старался не выплескивать наружу страсти, несомненно обуревавшие его. По всей видимости, это в Лугонесе особо понравилось Рубену Дарио. Позже, в «Маленькой карнавальной поэме» (сборник «Песнь Аргентине»), никарагуанский литератор напишет о нем:
Спустя почти столетие, в 1984 году, Хорхе Луис Борхес в беседе с аргентинским радиожурналистом Освальдо Феррари говорил: «Нет сомнения, одно из важнейших течений в испанской литературе — это модернизм; как указывает или как замечает в своей „Краткой истории модернизма“ Макс Энрикес Уренья[18], это течение, повлиявшее на великих поэтов Испании, зародилось по эту сторону Атлантики; вспомним великие имена: Рубен Дарио, которого Лугонес называл своим учителем, вспомним самого Леопольдо Лугонеса, Хаймеса Фрейре[19] и еще многих других… Все они были нашими писателями, писателями Америки, а позже повлияли на великих поэтов Испании. Я вспоминаю свой разговор с одним из крупнейших испанских поэтов — с Хуаном Рамоном Хименесом; он говорил мне, что был изумлен, когда читал книгу Лугонеса „Золотые горы“. Он давал читать эту книгу своим друзьям, и они тоже изумлялись. Позже Хуан Рамон Хименес стал… да, он как поэт превзошел Лугонеса; но это не должно нас смущать, Лугонес все же был раньше него. Конечно, можно сказать, что модернисты просто-напросто подражали Верлену и Гюго; но ведь нет, наверное, труднее задачи, чем перенести музыку с одного языка на другой…»[20]
Во второй книге — «Сумерки в саду» («Los сгерúsculos del jardín»), вышедшей восемь лет спустя после «Золотых гор» и принятой модернистами тоже на «ура», Леопольдо Лугонес предстал перед читателями в основном как автор сонетов. Поступил он довольно хитро: старую стихотворную форму соединил с новым поэтическим языком. И надо отметить, сонет был одной из любимых форм Лугонеса. В этом нет ничего странного, ведь сонеты позволяли ему наглядно показать мастерство стихотворца, которым он овладел уже в совершенстве. (В рассказе «Секрет Дон Хуана» Леопольдо Лугонес ничтоже сумняшеся упоминает самого себя — как автора безупречных сонетов.)
А третья книга Лугонеса — «Чуждые силы» («Las fuerzas extrañas»; 1906) — оказалась для аргентинских читателей совершенно необычной. Это была книга фантастических новелл. В беседах с Освальдо Феррари восьмидесятипятилетний Борхес вспоминает о сборнике Леопольдо Лугонеса не раз. «Я полагаю, что первым аргентинским писателем, сознательно разрабатывавшим фантастический жанр, был Леопольдо Лугонес, автор сборника „Чуждые силы“… Книга не заигрывает ни с декоративной прозой модернистов, ни с архаизированной прозой тех, кто подражал испанцам… Это, без сомнения, — великая книга». И далее: «…литература Южной Америки, в отличие от североамериканской литературы, была в целом литературой реалистической либо костумбристской[21]. Лугонес первым опубликовал на нашем континенте, в Южной Америке, книгу фантастических рассказов; разумеется, я говорю о книге „Чуждые силы“, она появилась, кажется, в 1905 году, хотя я могу и ошибаться[22]. Но как бы там ни было, это первая у нас книга фантастических рассказов; Лугонес написал ее, конечно же, под влиянием Эдгара Аллана По, но ведь Эдгара По мы все читали, но никто не написал книги „Чуждые силы“. Никто, кроме него…»[23]
Однако роды фантастической литературы были тогда, вероятно, преждевременными. Во всяком случае, фантастической прозы, которая оказалась бы заметным явлением в латиноамериканском искусстве, не появлялось в Аргентине вплоть до 1940 года: в этом году был опубликован роман Адольфо Биой Касареса (1914–1999) «Изобретение Морелл»[24]. И вряд ли можно считать случайностью то, что в этом же году Борхес (совместно с Биой Касаресом и его женой Сильвиной Окампо) составляет «Антологию фантастической литературы». В Латинской Америке наступает время великой фантастики. В Аргентине середины XX века ее самыми значительными творцами стали, без сомнения, Хорхе Луис Борхес и Хулио Кортасар.
В 1909 году выходит новая книга Леопольдо Лугонеса — «Лунный календарь души» («Lunario sentimental»). В творчестве писателя этот сборник уникален: более никогда под одной обложкой он не объединял поэзию и художественную прозу. Уникальна книга и по другой причине: остальные сборники Лугонеса (даже «Оды в честь столетия», «Odas seculares»; 1910) тематически разнообразны, а здесь все произведения (и стихи, и проза) посвящены только «лунной теме».
Надо сказать еще и о другой особенности «Лунного календаря…». Об особенности, которая, как показало время, сыграла весьма заметную роль в развитии поэтического искусства всей Латинской Америки. В книге Леопольдо Лугонеса, впервые в аргентинской литературе, появляются стихи с неравносложными строками (в этот же период такие стихи стал писать и Рубен Дарио). Научившись «держать форму», Лугонес явно осознал подстерегавшую его опасность «гладкописи», когда, не особо напрягаясь, можно писать о чем угодно. Да, поэзия — это, конечно, ремесло; ну а как быть с вдохновением? Как быть с вечной неуспокоенностью творца? Аргентинский поэт, которому уже тесны рамки классической поэзии, создает «рваный», или, как он сам говорил, свободный стих. И определяет его весьма знаменательно: «Свободный стих есть нечто простое и великое: завоевание свободы». Но сразу же подчеркивает: «Любое обращение к свободному стиху может быть оправдано мастерским владением прекрасным классическим стихом: только это дает нам право на нововведения. Тут в силу вступает элементарная честность». А в поэтической честности самого Лугонеса никто из современников не сомневался, никто даже и не думал оспаривать подобную аксиому.
Никто, конечно, не станет спорить и с тем, что луна — давняя и желанная гостья литературы. Можно вспомнить, например, великую книгу Сирано де Бержерака «Иной свет, или Государства и империи Луны» либо романы Жюля Верна «С Земли на Луну» и «Вокруг Луны». Но считается, что непосредственным предшественником Лугонеса был поэт Жюль Лафорг[25], издавший в 1885 году «Подражание государыне нашей Луне». Вероятно, так и есть, ведь аргентинский поэт зачитывался Верленом и «проклятыми» поэтами. Но вместе с тем Лугонес в своей книге ни разу не упоминает имени Лафорга. В предисловии к «Лунному календарю души» он говорит о своем давнем замысле даже, на первый взгляд, нечто странное: «Целая книга, посвященная луне. Что-то вроде мести, о которой мечтаю практически с детских лет, каждый раз, как жизнь загоняет меня в угол». И далее: «Была ли где-нибудь в мире более чистая и тяжкая работа, чем воспевать луну в отмщение жизни?» Стихи о луне — как средство отмщения?.. Ларчик открывается просто: «лунная тема» предоставляла поэту-модернисту прекрасную возможность уйти от «низкой» земной жизни «навстречу Красоте». И понятным становится, почему аргентинский «лунатик» Леопольдо Лугонес называет своим учителем испанского «лунатика», живущего грезами о прекрасном, — Дон Кихота.
Как бы там ни было, перекличек с Лафоргом в книге Лугонеса предостаточно — взять хотя бы карнавальный мотив «лунной темы», звучащий в обоих сборниках (без перекличек было, разумеется, не обойтись, ведь главная героиня упоминаемых книг — «любимица всех поэтов»). Но есть, пожалуй, одно существенное различие между «Подражанием…» Лафорга и «Лунным календарем…» Лугонеса: в книге французского поэта — трагическая интонация, смягченная иронией, в книге его аргентинского собрата — ирония без какого-либо трагизма.