Огненное лето 41-го - Страница 3

Я свирепею, хотя старшина действительно не виноват. Есть у наших молодых лётчиков такой грешок, есть — не считают нужным спрашивать, что положено. Вот как сейчас, например пулемёты выставлены на дистанцию двести метров, то есть, трассы будут скрещиваться и давать максимальную кучность именно в этой точке. Ближе или дальше — просто уйдут в разные стороны…

Всё ясно, вот только… что же теперь делать А наказать парня надо, даже разговоров нет! Привык у себя в училище к постоянной дистанции, а попал в эскадрилью, где каждый на свой вкус оружие выставляет, вот и промазал… Ну, сосунок, быть тебе вечным дежурным по столовой…

Впрочем, пока я успеваю дойти до штаба полка, мой гнев проходит. Уж такой вот я, видно, человек — вспыхиваю быстро, но моментально же и остываю. Не то, что мой брат. Тот хоть по жизни и флегматик, но уж если заведётся — кипеть будет месяц, не меньше…

Как бы то ни было, к зданию штаба подхожу уже вполне спокойный. Мне даже жаль молодого лейтенанта горячий, неопытный, а тут командир эскадрильи с орденом «Красного Знамени» за Финскую кампанию… Решил, видно, показать, на что способен, а вместо этого — опозорился. Но наказать, всё-таки, нужно — для его же пользы. Пусть полетает недельку на «У-2», а там посмотрим…

С этими мыслями я и подхожу к красному кирпичному зданию штаба нашего авиаполка. Ух, ты! Какие люди! Возле крыльца меня встречает целая делегация: командир полка полковник Усольцев, заместитель командира по политической части Розенбаум, начальник особого отдела («особняк» по-нашему) лейтенант НКВД Забивалов. Их окружает целая куча молодых людей обоих полов. Юноши и девушки смотрят на меня с восхищением, комполка — сердито, остальное начальство — не пойми как, особенно «особист». У того вообще ничего прочитать на лице невозможно, лицо — будто каменное. Правда, как-то раз он проговорился, что это его на Халхин-Голе контузило, нервы лицевые повредило и он своей физиономии вовсе не чувствует. Утром как бриться начнет, так хоть раз, но порежется, потому предпочитает ходить в парикмахерскую — стрижка и бритьё всего-то «гривенник» стоит… Ладно, отвлёкся я чего-то…

Поразмыслив мгновение, решаю блеснуть перед начальством за три шага перехожу на строевой, замираю и, вскинув ладонь к козырьку, четко рапортую:

— Товарищ полковник! Старший лейтенант Столяров из проверочного полёта вернулся!

Тот недовольно морщится, но марку приходится держать — тем более, зрители, едва рты не раскрыв, смотрят:

— Отличный полёт, товарищ старший лейтенант! Благодарю за службу!

— Служу Трудовому Народу! Разрешите идти?

Тут вмешивается замполит:

— Погодите, товарищ Столяров. У нас в гостях делегация колхозников из Саратовской области. Передовики производства, победители Всесоюзной сельскохозяйственной выставки. Знакомьтесь, товарищи, — оборачиваясь к зрителям, знакомит нас замполит, — это старший лейтенант Столяров, Владимир Николаевич. Герой Финской войны, награждён правительственными наградами, командир второй эскадрильи нашего полка. Вы ведь тоже из деревенских, товарищ Столяров?

По характерному говору чувствуется, что наш Розенбаум из одесситов. Эх, плакал, похоже, мой выходной…

— Так точно, товарищ батальонный комиссар!

— Вот и отлично. У вас найдётся, о чём поговорить с молодыми передовиками производства…

Вот тут комиссар ошибается. Колхозы на Мурмане и в Саратовской области — две очень большие разницы. Да что там «разницы» — общего у нас, практически, только два слова председатель и бригада. И — всё. Разве комсомольцам — животноводам объяснишь разницу между пикшей и палтусом? Особенно, если в их представлении большая рыба — это карась с ладошку величиной из местной речки, а у нас белокорая палтусина, бывает, и под пятнадцать пудов весит! В их колхозе так свиньи не весят, как у нас одна рыбка… Так что беседа не получается.

Тем паче, что расспросы о войне я пресекаю сразу, заявив, что такими вещами хвастаться не намерен, а врать — сызмальства не приучен. Комиссар мрачнеет, а вот «особист» с командиром отчего-то наоборот. Поэтому беседу сворачиваем быстро, тем более повод имеется: с молодым пополнением надо разобраться, и я убегаю в штаб. Но едва успеваю узнать у дежурного, где мой «молодой», как сзади окликает Забивалов:

— Владимир Николаевич, вы сказали, из проверочного полёта. Саботаж? Вредительство?

— Никак нет, товарищ лейтенант НКВД. Обыкновенная горячность. Пошёл на выполнение упражнения «стрельба по конусу» не уточнив точку сведения оружия. Поспешил, решил доказать, что стрелять умеет. Тем более, награда от командующего округом…

Внутренне, конечно, дёргаюсь немножко — как бы пацану жизнь не сломать… В таких делах, сами знаете, как бывает: иной раз не то, что слова — полувзгляда хватает, чтоб прицепиться. А там уж и до помянутой статьи рукой подать…

«Особняк» внимательно смотрит мне в глаза, затем переспрашивает:

— Вы уверены?

— Абсолютно, товарищ начальник особого отдела. Это подтвердил старший бригады обслуживания учебных полётов старшина Сидорчук. Правда, после проверки.

— А до этого он не мог?

— Не успел, товарищ лейтенант…

Чуткое ухо мгновенно улавливает крохотную заминку в моём ответе. Вот-вот, примерно это я и имел в виду…

— А если честно, товарищ Столяров?

— Испугался старшина… — нехотя выдавливаю из себя. И замираю от удивления — «особняк» негромко смеется в ответ на мои слова:

— Это точно, испугался. Вас, Владимир Николаевич, мы у штаба полка услышали, потому и повели делегацию на полигон. Но вы — молодец! Классное выступление устроили! Как по заказу! Сбитые есть?

— Один… Фоккер XXI…

— У меня два девяносто шестых…

Он разворачивается и уходит прочь, оставив меня с открытым от удивления ртом. Вот тебе и «особняк»…

— Значит так, лейтенант Чумаков. Промазали вы из-за собственного разгильдяйства и безалаберности. И, стало быть, полностью виноваты. Поэтому я принял решение перевести вас на связной «У-2», рапорт командованию я сейчас напишу…

Мать честная, ну и лицо у лейтехи становится! Как бы он сейчас, от меня выйдя, сразу пулю себе в лоб не пустил… Поэтому торопливо добавляю, четко интонируя срок «наказания»:

— Надеюсь, неделивам хватит понять, где вы допустили ошибку?

Ожил. Радостно кивает головой:

— Так точно, товарищ командир эскадрильи!

— Идите.

Тьфу ты! Да не бей ты так каблуками — пол провалится. И без того вижу, что рад. Ладно, пора писать рапорт…

На написание уходит минут десять, еще пять регистрирую бумагу у дежурного в штабе полка и, наконец, иду переодеваться, по дороге узнав насчёт попутки в город. Будет — повезло, значит. Ура, товарищи!

В ожидании «эмки» выкуриваю две папиросы, под конец второй из-за угла появляется машина. Опять замполит выпросил легковушку у командира и едет закупать принадлежности для Красного уголка. Тем не менее, Розенбаум без возражений берёт меня с собой, и даже не пристаёт по дороге с разговорами. Слишком поглощён думами о ватмане и ленинградской туши…

Город. Обычный белорусский городок на пятьдесят тысяч жителей. Всего две фабрики: швейная и ткацкая, так что процент женского населения значительно превышает мужской. Поэтому нас, лётчиков, сюда и перевели. Тем более, что граница рядом — пятнадцать минут лёта на форсаже…

Дома я быстро споласкиваюсь под умывальником и облачаюсь в парадную форму. Пока примеряю перед пыльным зеркалом фуражку, в который раз ловлю себя на мысли, что пора бы и заняться обустройством выделенной мне квартиры. Нет, оно, конечно, понятно — человек военный, холостяк, дома бывает нечасто, но… Зеркало вон пыльное, полы давно немыты, в буфете — хоть шаром покати, истощённый до последней стадии таракан смотрит на меня с немым укором… Кстати, о еде — придётся пойти куда-нибудь перекусить…

В принципе, городок хоть и небольшой, но точек «общепита» хватает, хотя, если честно, есть макароны, приготовленные на машинном масле, нет ни малейшего желания. О! Идея! Схожу в ресторан. Тем более, давно имел желание посидеть по-буржуински, чтобы за мной поухаживали, а не сам я с подносом бегал.