Огненное крыло - Страница 7

Он не знал, куда направляется, но рано или поздно он встретит кого-нибудь, кто все объяснит ему.

Вдруг он остановился и принюхался, пытаясь уловить запах. Вскинул голову и прислушался. Что-то было не так.

Не снаружи, внутри. В нем самом что-то было не так.

Он старался дышать спокойно, слушать, думать. И вдруг понял. Сердце не билось.

В страхе он стал кашлять, метаться, чтобы заставить его биться, колотился грудью о каменистую

почву. Бейся! Бейся! Он задыхался от отчаяния, все эхо-видение мерцало и плыло — и вдруг все стало ясно.

Он понял, что не умирает. Он уже мертв.

И в ту же секунду он вспомнил свое имя. Он произнес его вслух, и собственный голос показался ему чужим.

Гот.

В Древесном Приюте Гриффин смотрел, как Луну уложили на мягкую подстилку из мха, осторожно расправили ее израненные крылья. Там были его мама и бабушка — Ариэль. В нишах, выдолбленных в стволе, лежали маленькие кучки ягод и сухих листьев, кусочки коры. Ариэль взяла в рот немного ягод и листьев, стала жевать их, но не глотала. Потом взлетела над Луной и сбрызнула лекарственной кашицей участки обожженной кожи.

Луна дрожала. «Почему она дрожит, — удивился Гриффин, — если она только что была в огне?» Она не издавала ни звука, только смотрела куда-то вверх широко раскрытыми, немигающими глазами. Она ничем не напоминала прежнюю Луну. Как будто то, что делало ее Луной, исчезло или глубоко спряталось. Она смотрела на все, словно ничего не видя. Может быть, она просто пытается собраться с силами?

Древесный Приют всегда действовал на Гриффина успокаивающе. Он любил надежную толщину его огромного ствола, его морщинистую серую кору, изрытую глубокими бороздами, в которых можно было спрятаться. Но больше всего он любил быть внутри, где сереброкрылы выдолбили множество сообщающихся между собой убежищ, которые вели от ствола к самым толстым веткам, вверх к насестам старейшин колонии. На закате летучие мыши с шумом вырывались через главный вход в темноту ночи. Но больше всего Гриффин любил рассвет, когда все возвращались с ночной охоты, находили свои насесты и болтали, вычесывая из шерсти пыль и дочиста вылизывая крылья. Потом мамы и детеныши, уютно устроившись рядышком, засыпали.

Но теперь, глядя на Луну, он испытывал только стыд и страх.

Никто еще не сказал ему ни слова. Не было времени. В лесу, когда взрослые прилетели, его мама только с беспокойством взглянула на него и спросила: «С тобой все в порядке?» А когда он растерянно кивнул, она повернулась к Луне, помогала нести ее в Древесный Приют и поднимать в лечебницу. Гриффин на расстоянии следовал за ними. Они поднимались вверх во всеобщем молчании. Казалось, все уже знали, что случилось. Гриффин старался не смотреть на своих сородичей, которые провожали их глазами. Он не хотел смотреть на них, не хотел, чтобы смотрели на него.

Теперь другие матери кружились над Луной, измельчали в кашицу листья и ягоды и сбрызгивали ею раны- У Гриффина появилась надежда. Ему хотелось, чтобы они скорее покрыли ужасные рубцы темной мазью и ослабили боль.

Когда все было закончено, его мать взлетела и повисла рядом с ним.

— Гриффин, что случилось? — прошептала она. Он по-детски надеялся, что этот момент никогда не наступит. Голос его задрожал.

— Мы увидели в лесу людей, они сидели у костра и… мы подумали, что сможем взять немного огня. Я зажег от костра соломинку и летел с ней, но она обожгла меня и я случайно уронил ее на Луну. — Он еле выговорил последние слова, рыдания душили его.

Ему хотелось, чтобы мама рассердилась. Он заслужил это. Он надеялся, что она закричит, накажет его и все как-то наладится. Все станет как прежде. Но мама выглядела совсем не сердитой — она была тиха и печальна, и Гриффин испугался, как никогда в жизни.

— Глупые, глупые дети, — сказала она едва слышно.

— Я не хотел, — пробормотал он. — Я не знал, что она подо мной, я испугался, потому что сам чуть не загорелся.

Она обняла его крыльями и крепко прижала к себе. Гриффин не знал, что и думать. Она не должна обнимать его; ведь это он во всем виноват.

— Тебе повезло. Если бы…. — Она замолчала, потом продолжила: — Но зачем ты позволил им подговорить себя?

Он ничего не ответил, чувствуя, что ему не хватает воздуха.

Но сказать придется.

— Это я придумал, — выдохнул Гриффин. Мать ошеломленно поглядела на него.

— Зачем? — только и вымолвила она. Избегая смотреть на нее, он сказал:

— Тогда у нас тоже был бы огонь, как у сов. И я подумал, что можно использовать его, чтобы зимой нам было тепло. Тогда мы могли бы остаться здесь и миграция была бы не нужна.

«И тогда мой отец подумал бы, что я умный и храбрый», — подумал он, но вслух не произнес этого.

Мать прикрыла глаза, словно не решаясь говорить. Когда она наконец заговорила, в ее голосе слышались гневные нотки.

— Гриффин, нам не нужен огонь. Он годится только для войны. Мы не смогли бы держать его в Древесном Приюте — дерево может загореться. Даже если бы не загорелось, все равно зимой мы бы умерли от голода.

Он кивнул.

— Это была плохая идея, — сказал он. — Я не знал…

— Тебе следовало рассказать нам, как только вы увидели людей.

— Я знаю.

— Ты очень благоразумный, Гриффин, не такой, как большинство детенышей. Ты должен понимать это. Не знаю, о чем ты думал, когда решил украсть огонь. Ведь еще немного, и… — Она умолкла, будто разом лишилась сил. Перевела взгляд на Луну и Рому, ее мать, которая нежно обнюхивала дочь и что-то тихонько ей говорила. Луна ничего не отвечала.

— Когда ей станет лучше? — спросил Гриффин.

— Не знаю. — Мать помолчала и добавила: — Может быть, никогда.

— О чем ты?

Он почувствовал неприятную дрожь внутри. Мама хочет сказать, что Луна останется калекой на всю жизнь? И никогда больше не будет летать?

— Она может умереть, Гриффин.

Он непонимающе нахмурился и затряс головой:

— Но ведь вы смазали ее лекарством! Старейшины знают, как это лечить, правда?

— Она очень сильно пострадала.

Шерсть вокруг ее глаз стала влажной от слез. И в этом его вина. Гриффин знал, что матери стыдно за него. Неужели он так разочаровал ее, что теперь она не будет его любить? А что скажет отец?

— Чем я могу помочь? — спросил он, и собственный голос показался ему чужим, тонким и прерывистым. Ему хотелось, чтобы мама велела ему сделать что-то очень трудное или неприятное, — все лучше, чем оставаться наедине со своей виной.

— Тут никто не может помочь — сказала мать. — Нам остается только ждать.

Он оглядел место, которое всю жизнь так любил, и почувствовал, что больше не имеет права находиться здесь. Другие матери смотрели на него с неприязнью, он был уверен в этом. Мать Луны всегда будет ненавидеть его. Стены Древесного Приюта, казалось, отражали его собственный стыд и горе.

Гриффин взлетел. Он направился вниз, туда, где между корнями старого клена петляли тысячи проходов. Он не знал, куда летит, да его это и не волновало. Он просто стремился уйти подальше от происходящего.

Но от мыслей было не спрятаться. «Замолчите», — крикнул он про себя. Туннель сужался, и он даже обрадовался, когда оцарапал мордочку и спину, когда грязь забила его ноздри и заскрипела на зубах. Он пробирался вперед до тех пор, пока путь ему не преградила большая каменная плита. Было совершенно темно, не доносилось ни звука. Если б можно было погасить и сознание! Чтобы снова и снова не видеть горящие крылья Луны, не слышать, как она кричит от боли.

Пока не подул встречный ветер, Шейд думал, что они прилетят в Древесный Приют до рассвета.

Его выбрали в числе пятерых посланцев. Может, глава старейшин по его взгляду понял, что он полетит, независимо от того, выберут его или нет. Так или иначе, ко всеобщему удивлению, Шейда выбрали. Орион, должно быть, решил, что лучше ему послать его в группе, чем позволить лететь одному, на собственный страх и риск.