Огненная страсть (СИ) - Страница 29

Он развернулся и вместе с женой пошёл обратно в зал, но перед тем, как скрыться там, ровным тоном приказал главному из солдат.

- Убейте её.

Солдаты взяли меня под мышки и поволокли к выходу на улицу.

- Ну же, убейте меня! Чего же вы ждёте?! – С горькой усмешкой выкрикнула я.

- Заткнись, сука, – главный встал передо мной и вновь схватив меня за подбородок, поднял мою голову вверх. – Ты думаешь, с тобой будут нянчится? Ты глубоко ошибаешься, – сквозь зубы прошипел он и ударил меня кулаком в живот.

Я закричала в голос от дикой боли, растёкшейся по всему организму. Перед глазами всё поплыло, поэтому я не заметила мощный кулак, который через секунду ударил меня в лицо. Теперь я точно знала, что Кристиан не предавал меня и не сдавал нацистам, так что я могу умирать совершенно спокойно.

====== Глава 22 ======

Меня разбудило лёгкое прикосновение к моей руке. С улыбкой на лице я повернула голову вправо и приоткрыла глаза, чтобы встретиться взглядом с любимыми серыми глазами. Но передо мной стоял не Грей, а какой-то другой, незнакомый мне мужчина примерно пятидесяти лет. Я удивлённо вытаращилась на него. Где Кристиан? Опять ни свет, ни заря ушёл в свой командующий штаб? И что забыл этот мужичок в белом халате в нашей спальне?

Я огляделась по сторонам и с ужасом осознала, что я лежу не в нашей с Кристианом спальне, а в каком-то обшарпанном помещении и с рядами свободных коек по всему пространству.

- Где я? – Высказала я свои мысли вслух.

Мужчина, стоящий передо мной, сощурил свои карие глаза, прячущиеся за черепашьими очками.

- В мед.части для заключённых. Переворачивайтесь на бок.

Воспоминания начали безжалостно атаковать меня со всех сторон. Постепенно вся картина произошедшего вырисовывалась в моей голове. Меня забрали в Концлагерь. Здесь я умру. Наверное, это участь нашей семьи. Сначала отец, потом Калеб с Иланой, а теперь вот черёд дошёл и до меня.

Перед глазами пронеслись события того вечера в доме Гёта. Вот мы с Кристианом зашли в многолюдный зал, вот ласкаем друг друга, а потом он уходит и меня, с бокалом шампанского в руках, обвиняют в краже, кулак летит мне в живот, а после врезается в лицо. Вспомнив про удары немецких солдат, я судорожно схватилась за живот, по которому пришёлся самый сильный удар. Отголоски боли ещё тревожили моё тело, но, надеюсь, все мои внутренности в порядке.

- Да, жив он, жив. Переворачивайтесь на бок.

Я удивлённо уставилась на врача, державшего в руке неизвестно откуда взявшийся шприц.

- Кто жив? – (Мужчина в очках скорчил недовольную мину. )

- Ребёнок ваш. Если вы сейчас же не перевернётесь на бок, мне придётся применить грубую силу, что не приемлемо в вашем положении.

Из моего горла вырвался истеричный смешок.

- Постойте, какой ребёнок? – Я покачала головой в полнейшем замешательстве.

- Вам лучше знать. Значит, не хотите?

Врач положил свои руки мне на правый бок и повернул меня, собравшись делать мне не очень приятный укол в мягкое место.

Но его слова так и крутились в моей голове. Может он шутит? Это невозможно! Хотя кого я обманываю, я могла забеременеть в любой момент. Но почему я узнала об этом только тогда, когда оказалась в концлагере?

Врач вогнал мне шприц в попу, но я даже не сморщилась от укола. Я пребывала в состоянии глубочайшего шока и неверия.

- Вы сказали, что ребёнок жив, но разве ему грозила какая-то опасность?

- Безусловно. У вас была угроза выкидыша и это просто чудо, что плод не пострадал. Можете переворачиваться, – я послушно выполнила его приказ. – Я вколол вам обезболивающее, но это только потому, что за вас похлопотало начальство. Как видите, – он обвёл широким жестом комнату с пустыми койками, – к нам довольно редко кладут больных, а вот мёртвых постоянно, – врач улыбнулся, судя по всему считая это забавным. – Сегодня полежите здесь, а завтра примкнёте к остальным заключённым, – заключил он и вышел из этой комнаты, оставив меня лежать в полном смятении.

Уставившись в пространство и борясь со слезами, я решила разложить всё по полочкам:

1. Я в Концлагере.

2. Завтра вольюсь в привычный ритм здешних заключённых.

3. Я беременна.

4. И даже не представляю, как буду рожать в таких нечеловеческих условиях.

5. За меня похлопотало начальство, чтобы я провалялась день в мед.части.

6. А это значит, что у меня ещё есть надежда.

Как и говорил врач, на утро следующего дня меня перевели в общую камеру для таких же евреев, как и я. В старой, серой робе с номером на груди и с протёртым вшивым матрасом в руках, я вошла в свою камеру. Несколько квадратных метров были заставлены четырьмя двухъярусными койками, а посередине этой комнаты стоял иссохший деревянный стол с двумя такими же деревянными лавками по обеим сторонам от него. Семь евреек смерили меня ничего не выражающими взглядами, и я неловко переступила с ноги на ногу.

- Здрасте, – не знаю, это ли говорят в тех случаях, когда приходят к другим зекам, но сейчас меня это волнует меньше всего.

Я прошла к одной из коек, второй этаж, который был свободен, и расстелила на ней свой матрас. Пожилая женщина со спутанными волосами, которая лежала на первом этаже этой койки, не сводила с меня пристальный взгляд своих тёмных глаз. В этом Концлагере всё так «прекрасно», что люди превратились в ходячих мертвецов.

Забравшись на свой этаж этой скрипучей кровати, я легла на бок, повернувшись к стене с наполовину облезлой болотного цвета штукатуркой. Несколько заключённых всё ещё сидели за столом, другие, также, как и я, лежали на своих кроватях, но при этом в камере висела гнетущая тишина, и царил пугающий полумрак из-за того, что солнце ещё не встало из-за горизонта.

Через несколько мучительно долго тянущихся минут, в железную дверь нашей камеры кто-то один раз стукнул, и, откинув дверцу маленького окошка в перпендикулярное к земле положение, поставил на неё миску с какой-то едой и все заключенные этой камеры почти галопом помчались к миске.

- Frühstück! Schnell, schnell!

Сначала я даже не поняла значение этих немецких слов, уж больно жестоко и быстро они были сказаны. Я довольно хорошо знала немецкий язык и говорила без акцента (чем очень гордилась), но сейчас мой заторможенный апатичный мозг не желал переводить эти слова. Когда пять женщин уже отошли от дверного окошка с мисками в руках, я спохватилась и слезла со своего спального места. «Завтрак! Быстрей, быстрей!» – наконец, сообразила я.

Получив миску с какой-то жидкой кашей и маленький кусочек белого хлеба, я побрела к деревянному столу и села с самого его краешка. Все начали хлебать свою кашу всё в том же молчании. Странно, что завтрак принесли в камеру, ведь насколько я знала, заключённых сгоняли в одну общую столовую, откуда вели на работы. Но сегодня либо особенный день, либо здесь так всегда.

Доев свой скудный завтрак, я вновь залезла на свою койку и свернувшись калачиком, так и лежала бездну времени, до тех пор, пока всех женщин из нашей камеры не привели в специальное огромное помещение с кучей швейных машинок, где шили и трудились не покладая рук тысячи других евреек. Всем нам наказали сшить за сегодняшний день минимум по дюжине пар тёплых перчаток, и мы принялись за работу.

Последнюю перчатку я дошила после захода солнца. С пораненными и кровоточащими руками я осела на своей маленькой табуретке. Спина болела от долго сидения в одном положении, но другим заключённым было ещё хуже. Кто-то вообще не умел шить (а мне вот пригодились мамины уроки швейного мастерства), а тех, кто не выполнит дневную норму по шитью перчаток, солдаты грозились расстрелять.

И они расстреляли. Двадцать четыре женщины отправились на тот свет из-за своего неумения шить. Оставшихся в живых после очередного рабочего дня, повели в свои камеры. Из нашей камеры сегодня не убили некого, что само по себе было счастьем. Жить в этой обшарпанной комнатке и знать, что женщина, лежащая на кровати рядом с тобой мертва, как-то жутко и весьма бесчеловечно.