Огненная пора - Страница 36

Ее голос затих. Какое-то время легионеры и носильщики лежали неподвижно и лишь шевелили хвостами — мужской жест, означающий «спасибо».

Наконец молодой солдат спросил:

— А что делали эти женщины?

— А? — переспросила Джилл. «Просто думая о том, что это все значит жизнь и смерть, звезды и планеты, понимаешь, что такие вопросы будут задаваться снова и снова, но вряд ли на них найдутся ответы». Человеческие женщины, в песне? Они горевали.

— Понятно, но как?

— А, понимаю. Обычно, когда умирает любимый человек, любящие всхлипывают и — как бы это сказать — источают воду из глаз. Потом стараются жить, как могут.

— А кто им помогает через это пройти?

— У нас нет, как у вас, таких традиций помощи потерявшему. Есть только молитвы да некоторые церемонии, но их не все используют. Нужда в этом меньше. — И Джилл быстро добавила: — Не думаю, что мы дорожим друг другом меньше вас. Как такое измерить? — Она представила образ долориметра приборчик для измерения печали — в изящном корпусе для привлечения покупателей и со шкалой, откалиброванной по Международной Стандартной Змее, прикосновение чьего брюха люди ощущают как минимальную неприятность (таким образом, единица горя приобретала физический смысл). Но на самом деле она была серьезна. — И кроме того, во времена, когда была создана эта песня, люди верили во встречу в новой жизни после смерти.

— Как варвары Валеннена, — заметил солдат. — Я думаю, что это и дает им возможность идти вперед. Похоже, что у них ничего другого нет, кроме обычая съедать своих мертвых, коль подворачивается возможность.

Ларрека сел на задние ноги и внезапно оказался выше Джилл, опиравшейся спиной о кожистый ствол дерева.

— Ты им это лыко в строку не ставь, сынок, — протянул он. В голосе иштарийца было столько оттенков, что можно было бы вместо этого просто высказать слова презрения в открытую. — Отдать свое тело — это последняя твоя служба в голодной стране. А другие считают, что оказывают услугу тебе, освобождая твою душу быстрее, чем разложится тело. — И задумчиво добавил: Я думаю, что это, как и многие другие религиозные концепции, возникло в Далаге. А их, религий, много — не забывай. Кто мы такие, чтобы утверждать, что какая-нибудь система, в том числе и созданная людьми, лучше остальных?

— Да, сэр, несколько я видел сам, а слышал о многих, — ответил солдат. — В большинстве есть смысл. Но разве можно принимать всерьез некоторые из них? Вроде той, на острове Малый Ирен, где они сами себя мучают после чьей-то смерти? Я сам видел, как одна старуха совала руку в кипящую воду.

— У некоторых людей был обычай увечить себя в горе. Не так сильно, но ведь у нас тела не умеют восстанавливаться быстро и полностью, как у вас. Телесная боль, а в вашем случае — усилие для её контроля, заглушает боль души. Но я не это пробовала сама, поймите меня правильно.

Ларрека вытащил кисет и принялся набивать трубку.

— Правильно то, что тебе помогает, — произнес он, — и никогда одно и то же не действует одинаково на двоих. Что хорошо в Союзе и, быть может, лучше всего прочего — это то, что у тебя есть возможность осмотреться и выбрать тот образ жизни, который тебе больше всего подходит; или вообще установить новый — если наберешь несколько последователей.

Его тон, хотя и лишенный намека на проповедь, был очень серьезен. Джилл подумала: «Я тебя знаю, дядя. Ты хочешь поддержать веру в этих воинах. Они молоды, у них нет твоего видения цивилизации. Всю свою жизнь они знали, что когда-нибудь наступит время, которое пришло сейчас. В таком случае легионер первой или второй октады службы может задуматься, стоит ли стоять крепко и умирать за то, за что стоишь. Особенно если это „то“ оставило тебя без помощи в критическую минуту. И ты, дядя, хочешь использовать каждый случай, чтобы им объяснить».

Она уверилась в своих предположениях, когда он сказал:

— Вот возьмем меня. Если бы не Союз, я стал бы бандитом или просто влачил бы довольно жалкое существование. А вместо этого жизнь поставила меня на правильную дорогу, малость пообтесала там и тут, но не более, чем было необходимо. Зато что я от этого получил!

Солдаты насторожили уши. Джилл тоже так сделала бы, если бы могла. Ларрека рассказывал ей истории из своей карьеры, но никогда с самого начала.

— Хотите послушать? — спросил Ларрека. — Я что-то сегодня в настроении повспоминать…

«Милый ты мой старый обманщик, — подумала Джилл, — Даже если тебя и в самом деле потянуло на воспоминания, то их наверняка подпирает какой-то здоровенный практический мотив».

— …а все это было так давно и далеко, что никого мой рассказ не обидит. — Раздалось согласное бормотание. — О'кей, — сказал Ларрека. (Это слово уже перешло в сехаланский диалект.) Он сделал паузу, раскуривая трубку.

Из костра посыпались искры. Один из носильщиков подбросил в него дров, и красные с желтым языки пламени заплясали веселей. Звезды озаряли пепельным светом поднимавшийся к ним дым. Где-то протрубил какой-то зверь, и лес затих.

— Вы знаете, что я — уроженец Хаэлена, — сказал Ларрека между двумя затяжками. — Я там провел первые пятьдесят с чем-то лет своей жизни. Песня Джилл разбудила воспоминания, потому что Хаэлен похож на то, что рассказывают о земной Шотландии, только там все ещё выраженной, потому что он на полюсе. Даже летом, когда солнце — настоящее солнце — никогда не заходит за горизонт, даже тогда там облака, туманы, дожди, бури, болота и голые горы, коварный прибой бьется о берег… да вы про это слыхали. И не удивительно, что хаэленцев называют «кремневыми шкурами», и многие из них становятся солдатами или моряками. В общем, выбирают любую дорогу, чтобы уйти оттуда.

Но я не был непоседой. Клан Кераззи, к которому я принадлежу, считается богатым. Вы знаете, что хаэленцы объединены в кланы. Моему клану принадлежали первоклассные районы рыболовства и морской охоты, а на суше приличный кусок земли, где водилась дичь, хотя, по меркам Бероннена, это не так уж и много. Но моя семья отнюдь не бедствовала. У отца имелся шлюп, которым он командовал, и ещё пай в трех других судах. Мы жили в достатке в большом доме на побережье, куда течением выбрасывало плавник. Нам не нужно было покупать уголь, и мы меняли добычу на другие вещи. Иаи-аи, хорошая была жизнь.

Хаэленцы женятся рано, где-то около двадцати четырех, только-только из отрочества. — Там так надо, потому что в этом климате много детей умирает рано, и нужно использовать весь репродуктивный возраст целиком. Кроме того, жениться нужно за пределами своего клана, и каждый озабочен установлением связей. В этом, наверное, и кроется смысл того закона о моногамии и теоретического запрета на внебрачные связи. Браки устраивают родители, но сверяются с желаниями молодых — если от партнера может зависеть жизнь, то лучше выбирать того, кому ты нравишься.

Ларрека замолк и только затягивался трубкой. Когда он снова заговорил, его взгляд был устремлен поверх голов в ночной лес.

— Мы с Арен были счастливы. Мы могли бы попросить наши семьи построить нам дом рядом с домом моих родителей, и я бы стал работать с отцом. Но мы желали независимости. Так что Кераззи выделили нам кусок Бухты Северного Ветра — скупой, словно ростовщик, и бесплодной, как его жена, но с нг-нг-нг — возможностями. Понимаете, рыбу ловить там было неплохо, а штормы часто загоняли в бухту и больших тварей, охота на которых стоила затраченного труда и риска. А на холмах за бухтой заложили оловянную шахту. Шахтеры переправляли добычу по берегу, но я сообразил, что, когда они станут добывать больше, морской транспорт окажется лучше, а любой входящий в бухту корабль станет нуждаться в лоцмане. В конце концов так оной вышло, и мы ещё открыли маленькую таверну. Арен умела готовить, моряки после долгих рейсов бывали очень довольны, а из меня вышел отличный бармен, не боюсь похвастать. И у нас было четверо выживших детей, три мальчика и девочка, отличные детки.

Так что у меня имелся повод приносить жертвы богам. Я уже видел много чужестранцев и знал, что наши боги не правят Вселенной. Я, честно говоря, сомневался, есть ли они на самом деле. Однако мы страдали меньше других, и я играл честно. Кроме того, полезно иметь респектабельность. Отчего же не чтить ритуалы?