Офицерский мятеж - Страница 13

Вновьиспеченный капитан третьего ранга решил называть кондуктора по имени–отчеству: Аристарх Львович. Отпуск как–никак, да и разницу в возрасте никуда не денешь.

— Зовите меня Петром Ивановичем, Аристарх Львович, — предложил Петр Сухов. — Так будет удобнее.

— Как скажете, Петр Иванович.

На перроне толпу пассажиров и встречающих изучали внимательные взгляды полицейских сканеров. Эти небольшие приборы, похожие на фасеточные глаза стрекозы, были развешаны на каждом фонарном столбе — неотъемлемой части исторического интерьера. Самих же парижских полицейских видно не было. Наверняка они появляются, лишь когда надо запротоколировать труп или произвести задержание.

— Сам–то вы здешний? — осведомился Петр Сухов.

— Жена моя тут жила… — отчего–то замялся кондуктор. — Каледонка она.

— А у меня здесь отец, — негромко произнес Петр. — Когда могилу матери снесли бульдозером, перебрался сюда из Мариуполя.

Кондуктор грустно посмотрел на капитана третьего ранга, но ничего не сказал.

Военморы двинулись по перрону к зданию вокзала. Внутри Восточного вокзала отчетливо попахивало давней войной. В память жестокой битвы под Верденом над кассами вокзала висели два здоровенных панно: «Патриоты уходят на фронт» и «Возвращение военнопленных». Сухову не преподавали в Академии Верденскую битву, но он изучил ее самостоятельно, по источникам двадцатого века. Это была отвратительная мясорубка — пример того, как не надо воевать.

Спивакову на помпезных патриотов и обшарпанных пленных было наплевать. Его задача — доставить отпускника до места назначения в целости и сохранности.

Командиру корвета по статусу полагалась кибертележка, но в нынешнем Париже с техникой явно был непорядок. Нескладный кондуктор, потешно семеня длинными ногами, сбегал к стойке военного администратора и вернулся не солоно хлебавши.

— Говорит, записал нас в очередь. Больно много отпускников сегодня. Когда вернется тележка — тогда и получим. — Голос у кондуктора был виноватый, словно это он сам загубил всех парижских киберов.

— Ждать не станем, — распорядился Петр Сухов. — Отпуск не резиновый — каждый час на счету.

В багажном отделении военморы получили серебристые чемоданы Сухова. Капитан третьего ранга поначалу не хотел отдавать свой багаж кондуктору, но тут же понял: обидится насмерть. В итоге каждому досталось по тяжеленному чемодану с подарками.

Таща багаж, военморы вышли на площадь через одну из стеклянных дверей под старинными часами. На площади перед сероватым трехэтажным зданием вокзала, сохранившимся с девятнадцатого века, выстроилась череда разнокалиберных такси с белыми коробками на крышах. Коробки эти сияли: СВОБОДНО.

Сухов выбрал глайдер не первый в очереди, а тот, что поновее. За рулем «фольксвагена» развалился угольно–черный негр с белыми кудряшками, в красной майке и темно–синих галифе с широкими красными лампасами. На груди его белела надпись на русском: «чапаев». Сверкающие хрустальные импланты делали рот негра похожим на кукольный сервант с малюсенькими рюмками и бокалами.

— Куда летим, начальник? — опустив стекло, почти без акцента осведомился таксист. — Погулять или подремать? — А сам косился на Спивакова. Похоже, негр его знал.

Кондуктор выразительно посмотрел на счетчик, где горела литера «В». Негр молниеносным движением переключил его на тариф «А», ведь Восточный вокзал — в черте города, а сегодня — будний день.

— Черемушки, Октагон шестнадцать, — ответил за Сухова Спиваков. — И без фокусов.

«Больно много он знает, — подумал Петр Сухов. — Какая у нас теперь служба эскорта — любо–дорого…» Он был уверен, что кондуктор работает на контрразведку Флота. Обычная практика на берегу, но радости от этого знания никакой.

— Зачем обижаешь, начальник? — с оскорбленным видом произнес таксист и одним нажатием кнопки распахнул двери и открыл багажник. — С детства люблю флот.

Он действительно домчал пассажиров без приключений и честно заработал свои полтора уника чаевых.

Но сначала глайдер беззвучно оторвался от тротуара и плавно устремился в небо. «Фольксваген» был юркий и ходкий. Он нырнул в грязно–серое облако, повисшее над Восточным вокзалом, пронзил его и, поднявшись в эшелон 360, с легкостью вписался в плотный поток такси и аэробусов. Ниже, в эшелоне 330, глайдеры шли в обратном направлении — с запада на восток. Выше зависли полицейские эскадрильи. Десятки грозных черных машин, словно стаи голодных воронов, глядели на парижан из поднебесья. Черные глайдеры менялись в небе каждые три часа.

Такси пролетело над церковью Святой Троицы, а потом над церковью Святого Августина. Большой и все еще красивый город был испятнан рекламными щитами, которые обещали яростную битву на принципиальном матче «Спартак» — «Зенит». Зубы футболистов были оскалены, лица перекошены, глаза горели безумным огнем.

В небесах, между эшелонами, висели объемные изображения точно таких же плакатов — не хочешь, а налюбуешься.

Всю дорогу Петру пришлось выслушивать жалобы, что туристов с Франции прилетает все меньше, а налоги растут день ото дня. Негр обязан был предложить капитану третьего ранга «лучших французских девушек», но так и не решился.

Пронесшись над свежепомытой Триумфальной аркой, такси вышло на прямую и полетело параллельно авеню Шарля де Голля. «Фольксваген» пересек Сену и начал спуск к Черемушкам — одному из первых русских районов.

Октагонами называли восьмиугольные высотки с крытым внутренним двором. С воздуха они казались деревянными городками из старинной русской игры. Пластик стен давно выцвел, и октагоны стали грязносерыми — под стать устилавшему землю пластфальту.

Взяв чемоданы, военморы двинулись к восемнадцатому номеру. Петр Сухов не был здесь долгих четыре года. Последние свои отпуска он провел в Малайе — рядом с базой Белой эскадры. Там жила его любимая Маруся. Маруся Кораблева. Эта молодая женщина была проверена контрразведкой Флота, и теперь ее охраняли — ведь в жен и подруг флотских командиров изредка стреляли или пытались взять в заложницы.

За эти годы здесь, в парижских Черемушках, кое–что изменилось. На внешних стенах Октагона появились новые надписи крупными, ровными буквами: «Париж — для русских» и «Мы еще вернемся». Двор, некогда крытый прозрачной крышей, теперь был открыт ветрам и дождям. Газоны вытоптаны и обрели твердость и гладкость камня. Зато на крыше виднелась новая рогатая антенна с длинной спиралью — кто–то в Октагоне пользовался дорогущей тахионной связью. Вряд ли тут мог жить крупный чиновник или нувориш. Скорее, антенна принадлежала спецслужбам.

В восьмиугольнике внутреннего двора была сооружена детская площадка с резвящимися под присмотром бабушек и мам детишками, и поставлены самодельные столы с лавочками, где культурно отдыхали пенсионеры.

Сухова и Спивакова тотчас обступили одетые по–домашнему жильцы Октагона. Среди расхристанных простолюдинов высокие военморы в фуражках с золочеными крабами и рантами, в отутюженной белой летней форме, со сверкающими шевронами, с разноцветными орденскими планками на груди и кортиками на боку казались истинными небожителями, выходцами из иного мира.

У одного из жильцов в руках была шахматная доска, у другого — ракетка для настольного тенниса. У усатого же здоровяка в футбольных трусах и флотской тельняшке — электронная гармонь.

— Здравствуйте, люди добрые, — улыбнувшись, поздоровался капитан третьего ранга. — Как живете–можете?

Добрые люди заулыбались в ответ — они не боялись военморов. Потому как военморы — не жандармы и не полицаи.

— И вы здоровы будьте, — ответил за всех гармонист. — К кому пожаловали?

— К Ивану Ивановичу Сухову. Сын Петр. В отпуск по ранению, — доложил все как есть.

К чему скрывать, если в этой большой коммуналке тайн нет?

— Петя? Это ты, что ли? — воскликнул усач–гармонист и попытался заключить его в объятия. Гармонь помешала.

Сухов хоть убей не помнил этого соседа, но с удовольствием пожал его могучую руку. Гармонист от избытка чувств прошелся пальцами по клавишам, нарисованным по краям символических мехов, и выдал первые такты знаменитого марша «По долинам и по взгорьям».