Одри Хепберн. Жизнь, рассказанная ею самой. Признания в любви - Страница 48

Наша семейная жизнь быстро шла ко дну, как дырявая лодка, и мне вовсе не хотелось, чтобы это заметили досужие журналисты. Выходя замуж за итальянца, я должна была понять, что они редко бывают верны женам. В том обществе, где мы с Андреа вращались, мужчина без любовницы выглядел весьма странно, его жалели бы. Наличие связей на стороне не только не считалось грехом, но и поощрялось. Но я отношений «твой муж – это мой муж, и наоборот» не понимала, мне нужна верность. Глупо? Возможно, мы с Мелом не были верны друг другу, но это было обоюдное решение, к тому же романы обычно начинались (и заканчивались) на съемках, трудно не любить партнера по фильму.

Да, у меня были романы с Холденом, с Робертом Андерсоном… а роман с Финни едва не привел к скандальному разрыву с Мелом. Но у Дотти нечто совсем иное: молодой, привлекательный мужчина, к тому же прекрасно разбирающийся в женской психологии, он легко очаровывал и легко очаровывался сам, изменял, приезжал ко мне с цветами и даже не каялся. Если бы он при этом не делал свои измены достоянием гласности!

Сильнее оскорбить женщину, чем публично продемонстрировав неверность ей, трудно. Журналистам стало известно, что мой супруг водит своих любовниц прямо в нашу квартиру! Мне казалось, что все просто показывают на меня пальцем, ведь я старше Дотти, да и выглядела уже не лучшим образом. Я еще пыталась сниматься в фильмах, но все они больше не приносили ни славы, ни даже удовлетворения. Теперь я пыталась помочь Шону, ведь на фильм «Они все смеялись» его пригласили помощником режиссера и дали небольшую роль!

Мои сыновья повзрослели, Шон уже работал, Лука пока еще учился… В Толошеназе со мной теперь жила мама, она была серьезно больна, перенесла инфаркт, а потому продала свой дом в Сан-Франциско и перебралась к нам. Только вот Андреа со мной не было, мы уже жили врозь, больше не имело смысла делать вид, что у нас хорошая семья, только вынужденная жить отдельно из-за внешних обстоятельств.

Мой второй брак рухнул, я снова осталась одна, но как раз в это время я встретила человека, которого должна была встретить давным-давно, человека, которому оказалась нужна я сама, а не моя слава и звездность. Это Роберт Уолдерс.

Размышляя над своими неудавшимися браками и романами с мужчинами, я вдруг поняла страшную вещь: никто из них меня не любил по-настоящему, то есть не любил меня саму. Мелу Ферреру я была нужна только в воспитательных целях, даже если при том он испытывал ко мне страсть. Андреа Дотти только как звезда. Уильяму Холдену лишь как любовница. Роберт Андерсон находил в моих объятьях утешение после смерти обожаемой жены и разлуки с Ингрид Бергман. Финни не пошевелил пальцем, чтобы удержать меня подле себя, когда возникли затруднения… А мне был нужен тот, для кого не важна моя известность, кто понял бы мою тягу к семье, детям, дому, кто поддержал бы меня просто потому, что это я.

Бог подарил мне встречу с таким человеком, и я счастлива…

Папа ушел от нас, когда мне было всего шесть. Конечно, я долго не могла избавиться от мысли о своей виновности в его уходе, все казалось, что он был чем-то недоволен, вот если бы я была послушней, успешней, если бы он мог мной гордиться… Мама никогда не развивала во мне таких опасений, но часто говорила, что он подлец, потому что оставил семью с тремя детьми. Из троих детей его была только я, но я не отделяла себя от братьев.

Думаю, отцу было все равно, сколько у него детей и какие они. Отцу все было все равно. Я так и не поняла, что же его вообще интересовало в жизни.

Мне очень хотелось, чтобы он узнал о моих успехах, чтобы навещал в Англии, но этого не случилось. В 1954 году его нашли через Красный Крест. Дело в том, что, когда я стала достаточно известной, журналисты попытались раскопать мое прошлое (словно я могла быть виновной в поведении своего отца, если оно не было достойным). Некоторое время удавалось уходить от прямых ответов о родителях, везде появляясь с мамой.

Я никому не рассказывала об одном серьезном разговоре, состоявшемся с руководством «Парамаунта» сразу после съемок «Римских каникул». Газетчики, конечно, заинтересовались нашей семьей, но пока им было достаточно только упоминания о том, что отец ушел из семьи, когда я была совсем маленькой. Однако нашлись и те, кто попытался разузнать о Растоне больше. Это могло стать причиной краха моей карьеры. Репортер Филлис Баттель раскопала сведения об участии моего отца в организации Мосли.

Когда меня пригласили для беседы к руководству студии, я решила, что это для заключения контракта. Я не знала, как быть, потому что была связана контрактом в Лондоне, а потому твердо решила попросить время на обдумывание. Хорошо, что ни с кем не успела посоветоваться.

Передо мной положили на стол газету с подчеркнутыми фразами:

– Мисс Хепберн, прочитайте. Это соответствует действительности?

Я почувствовала, как сердце упало на пол и возвращаться на место не собирается. Если мне вот так показывают текст, значит, там что-то важное. Строчки прыгали перед глазами, их удалось остановить только усилием воли. Репортер международной службы новостей между прочим сообщала, что отец восходящей звезды Голливуда Хепберн-Растон был связан с чернорубашечниками Мосли и всю войну провел в лагерях сначала в Англии, потом в Ирландии как участник пятой колонны. Больше ничего, я не понимала, что страшного в этом сообщении.

– Я не видела отца с начала войны. А из дома он ушел, когда мне было шесть лет, мы не имели с ним связи.

– Где мистер Хепберн-Растон сейчас?

– Я… я не знаю. Правда, не знаю.

Потом мне объяснили, что никому не рекомендуется ни быть рожденным на территории Германии, ни иметь там родственников, ни тем более каким-то образом оказаться связанным с нацистами.

– Но чем же я виновата?! Я была маленькой девочкой. А мама участвовала в работе Сопротивления. Маминого брата и еще родственников расстреляли за акции неповиновения. Мой брат воевал, второй был угнан в Германию. Почему мы все должны отвечать за довоенные политические взгляды отца?

– Никто не заставит вас отвечать, но общество настолько настроено против, что любое упоминание ни к чему. Вы не пытались найти отца?

– Я не знаю, где его искать. Только вот сейчас узнала, что он сидел в лагере.

– Возможно, поэтому мистер Растон разумно не пытается найти вас. Это хорошо. Мисс Хепберн, ни вы, ни ваши мать или братья не должны иметь никаких связей с вашим отцом. Это не в ваших интересах.

– Мои братья не имеют к моему отцу никакого отношения.

– Это хорошо…

В результате мне было обещано, что отца найдут, если это вообще возможно, я в ответ обещала, что ни я, ни мама и словом о нем не обмолвимся.

Еще мне рекомендовалось по возможности не упоминать Брюссель, а больше говорить об Арнеме и Сопротивлении. А лучше вообще не касаться всех этих тем. Было обещано, что любые публикации о моем отце будут из печати просто изыматься. Тогда я не поверила, что такое возможно, чем вызвала легкую улыбку на устах серьезных людей.

Мама с выводами руководства «Парамаунта» согласилась, слишком придирчиво относились к возможным компрометирующим связям в те годы. Лучше не давать повода для слухов, чем их потом опровергать.

Это действительно так. Билли Уайлдер, работавший до 1933 года на киностудиях в Берлине, не раз был вынужден, сцепив зубы, выслушивать напоминания о своем рождении и жизни в Германии, несмотря на то что его родные – мать, отчим, дед – погибли в Освенциме, а он сам в 1933 году переехал в Америку. Таких примеров много, американцам казалось, что любой, кто хоть территориально оказывался рядом с фашистской Германией, мог быть «заражен» фашизмом.

Нам удалось скрыть, в результате у всех сложилось впечатление, что уход отца из семьи явился для меня столь тяжелым ударом, что даже через много лет я не в состоянии говорить о нем. Зато наше участие в работе подполья расписывалось с восторгом. Бывало просто стыдно читать о записках в моих туфлях, словно я ежедневно ходила в лес спасать английских летчиков, о том, как мы голодали с первых дней оккупации, о том, как я была связной для подполья…