Однорукий аплодисмент - Страница 38

Я стояла за кухонной дверью, очень крепко зажав в правой руке этот самый колун, и слышала, как Говард спускается по лестнице, крича:

– Джен, Джен, детка, не валяй дурака, время уходит. – Ничего себе, не валяй дурака, в самом деле. – Джен, Джен, – звал он в крошечном коридорчике между дверью гостиной и чуланом под лестницей, где стоял пылесос и где были электрические пробки. – Джен, – позвал он, входя на кухню, и я видела, вид у него немножечко озадаченный.

Я припомнила, как смотрела по телевизору пьесу, где одна женщина убила своего мужа, ударив его в одно местечко прямо за ухом. Я, конечно, не хотела убивать Говарда, просто хотела его оглоушить, прекратить этот бред, потом вызвать полицию, доктора, тому подобное, только мне надо было наверняка его оглоушить как следует. Он просто идеально стоял на кухне лицом к электрической плите, с разинутым ртом, гадая, куда я могла подеваться, и я выскочила с колуном в руке из-за двери и нанесла ему красивый удар прямо за правым ухом. Он не упал, ничего подобного, я пришла в жуткий ужас, что второго шанса не будет, в тот момент в самом деле подумала, что не как следует сделала дело, и поэтому нанесла второй удар по-настоящему, и на этот раз он упал. Он упал тяжело, и я, помню, подумала, раньше в нашем доме никто никогда так не падал, можно было сказать, эти самые муниципальные дома вовсе не так уж хорошо построены, потому что весь дом задрожал, украшения задребезжали и зазвенели, чайная чашка свалилась с полки, разбилась на белые осколки на полу рядом с Говардом. Они посыпались на Говарда, точно белые лепестки. Клянусь Богом Всевышним, я не собиралась его убивать. Это он сам хотел себя убить, я его убивать не хотела. У меня была мысль так его оглоушить, чтобы он потом снова в чувство пришел. Он немножко свихнулся, вот именно, причем все это было связано с его фотографическими мозгами. Но вот он, на полу в кухне, мертвый, и крови никакой не видно, ни капли, только он точно мертвый. Я могла точно сказать, что он мертвый, потому что перестал дышать. Немножечко вдохнул в последний раз, когда я вторично его ударила, и типа застонал. Он перестал дышать, и пульс тоже остановился. Я везде щупала пульс, а он совсем не бился. Клянусь Богом Всевышним, я его вообще не думала убивать. Но вот он, на полу, убитый тем самым колуном для угля.

Что лучше всего первым делом сделать, когда у вас мертвый труп на кухонном полу, да к тому же он вашего мужа, причем вы не знаете, что по этому поводу делать, так это заварить себе чашку хорошего крепкого чаю. Поэтому я поставила чайник и достала с полки всякие вещи для чая, перешагнув при этом через Говарда. Я себе приготовила чайник по-настоящему крепкого чая и открыла банку сгущенного молока, чтоб с ним выпить, больше типа сливок, чем молоко. Не знаю, почему мне его захотелось вместо молока, обычно мы его ели только с фруктовым салатом в банках, но я чувствовала, что как бы заслужила особенную чашку чаю. Потом села в гостиной, прихлебывая тот самый чай и гадая, что лучше всего сделать. Надо было на самом деле одеться и идти в полицию, но я снова сглупила, увидела как бы картинку, в полицейском участке по радио слушают результаты футбола, проверяют купоны тотализатора; увидела, какие у них будут лица, когда зазвонит телефон или я просто приду и скажу, дело срочное. Их это совсем не обрадует. Потом думаю, может, лучше дозвониться до Лондона, до Скотленд-Ярда, Уайтхолл, 1212, это больше по их линии, мертвый труп в кухне, там уж наверняка не проверяют купонов. А потом я подумала, мне нужна помощь и кто-то, с кем можно про все это поговорить, так как я могу оказаться в очень странном положении, это я видела. При мысли про это самое очень странное положение у меня ноги очень ослабли. Я только теперь в первый раз увидела это очень странное положение, когда наливала вторую чашку чаю, и от этого чашка задребезжала о блюдце. Убийство. Убийство. Убийство. Но ведь он собирался убить меня, и поэтому то, что я сделала, просто самозащита. Своего мужа ведь только тогда убиваешь, когда ненавидишь его, а я любила Говарда, все это знали. Или еще его убиваешь, когда хочешь забрать его деньги себе, или еще, если хочешь уйти к какому-то другому мужчине. А все это неправда, когда речь идет обо мне. Потом меня по-иастоящему затошнило, когда я вспомнила про Реда, про Редверса Гласса, и как я в тот раз ходила в своей норковой шубе в отель на свидание с ним, и назвалась его сестрой, и та сука за стойкой долго и хорошо рассматривала мою норку и запоминала. Ох, боже, ох, боже, ох, боже. И все-таки, если кто-нибудь мог мне помочь, это именно Ред. Только где он сейчас? В том же самом отеле? Или мог даже в Лондон вернуться. Может быть, в полицейском участке его адрес знают, но немножечко странно идти в полицейский участок расспрашивать про это и ничего не сказать про то, что я убила Говарда и он лежит тут, на кухонном полу.

Вот что я сделала, когда покончила с чаем и вылила чайник, сполоснула чашку, блюдце и тарелку, на которую клала пару имбирных печений: пошла наверх и снова оделась. Теперь мне показалось немножечко странным, что когда я умирать раздевалась, то убрала свою одежду (на мне тогда был бежевый костюм) очень аккуратно в гардероб. Но я так и должна была сделать, и Говард тоже. Мы оба были очень аккуратные люди на самом деле. Я снова надела бежевый костюм, привела себя в порядок и пошла вниз. Теперь в доме, конечно, горел свет, и свет в кухне очень сильно светил вниз на бедного Говарда, лежавшего в своей пижаме и в халате на кухонном полу. Он как бы свернулся клубочком, но глаза были наполовину открыты. Бедный Говард. Потом я вспомнила, что Говард дом запер, спереди и сзади, а мой ключ от передних дверей – тот, что брал Ред, когда останавливался в нашем доме, – Говард у него забрал, когда Ред из дома ушел, и теперь я не знала, где оба ключа от парадного. Я долго искала, потом наконец-то меня осенило, что, если у Говарда была мысль отпереть парадную дверь, как только я засну последним сном, ключ, наверно, при нем. Так и было. Он у него был в кармане халата, причем он на нем лежал. Мне пришлось перевернуть труп на спину, чтоб залезть в тот карман, отчего труп (я в нем Говарда больше не видела) немножечко застонал. Я могла врезать как следует Говарду, столько он натворил кругом глупостей, а теперь поглядите, в какую кашу он меня вляпал. Но Говард был где-то еще, здесь был только большой грузный труп, очень тяжелый, передвигать его было трудно.

Я надела свою норку и вышла. Была мысль первым делом пойти в «Висячую лампу», посмотреть, там ли Ред, или не оставил ли адрес, или еще чего-нибудь, поэтому я быстро, было очень холодно, шла к остановке автобуса в город. И кто же шагал мне навстречу очень медленно и тяжело, как не тот самый полисмен, что раньше два раза бывал в нашем доме, причем оба раза с Редом. Она была под фонарем, автобусная остановка, и только я подошла, тот легавый сказал очень самодовольно:

– Надеюсь, хлопот у вас больше не было, миссис? С ним, я имею в виду. Кхе-кхе-кхе.

– С кем? – говорю я. – Что?

– С тем чокнутым типом, что вас беспокоил. Он опять шатался тут нынче вечером, а я его прогнал. Пригрозил обвинением в нарушенье покоя, вот как. Кхе-кхе. – Тот самый полисмен был очень доволен собой.

– Где он? – спрашиваю я. – Я должна его найти. – Надо было поскорее придумать причину, по которой я его должна найти. И поэтому я говорю: – Он унес с собой ключ от наших парадных дверей.

– Вот как? Ну, это нам ни к чему, миссис. Что ж, я с полчаса тому видел, как он в «Оленью свору» зашел, и пока не видал, чтобы он выходил.

«Оленья свора» – это была пивная, куда мы с Говардом никогда не ходили, потому что там было немножечко грубо. Но сегодня я была вынуждена зайти в этот паб. Поэтому поблагодарила легавого и направилась в «Оленью свору», прямо за Башмачным Рядом. Я туда шла без особого удовольствия, но вечер был очень ранний, паб открылся недавно, так что там вряд ли окажется много пьяных. И я пошла. Идти было на самом деле недалеко. Вот она, «Оленья свора», свет сияет на вывеске с головой оленя и парой собак, которые его облаивали. Я вошла в бар салуна, где было трое мужчин, которые пили легкий эль и как-то сердито разговаривали про дневной футбол. Они оглянулись, когда я вошла, долго и хорошенько меня разглядывали, так что я сделала типа гримасы и вышла, Реда там не было. Я завернула за угол в публичный бар, куда не полагалось ходить женщинам, и с большим облегчением увидела Реда, он сидел за столом с пинтой перед собой и очень строго беседовал с другим мужчиной, с тем самым, что писал про шахты и как он не собирается вести подобного типа жизнь, нет, сэр, Хиггинс его фамилия, я вспомнила. Была еще, кроме Реда и Хиггинса, только пара молодых парней, которые играли в дартс, поэтому я подошла прямо к Реду, он сидел, отвернув от меня голову, со своим собеседником, и хлопнула его по плечу. Вид у него был удивленный и немножечко облегченный, когда он меня увидел.