Однорогая жирафа (сборник) - Страница 38
Я не задумываюсь сейчас глубоко над этими вопросами. Мне нужно спешить к поляне, на которой растет голубая лилия.
Собственно, я ищу железную березу, я не ботаник, а лесовод. Но на этой поляне мы уговорились встретиться с ботаником и еще одним ученым, который всю жизнь занимается изучением насекомых. Втроем мы должны образовать небольшую комплексную экспедицию.
Я не первый раз брожу по Уссурийской тайге и горжусь своим уменьем ориентироваться в бесконечных падях и сопках, таких разных и в то же время похожих одна на другую.
Вот и поляна. Я сбрасываю тяжелый рюкзак и начинаю разводить костер.
Проходит час. Чайник давно закипел, а я все жду. Наконец, из лесу доносятся голоса. Вслед за тем из чащи выходит высокий человек в клетчатой ковбойке, грубых брюках, заправленных в сапоги; на голове у него кепка а за плечами рюкзак, не меньший по объему, чем мой. На темном и чуть скуластом лице его сверкают живые с легким разрезом глаза. Это ботаник Данила Иванович Черных, уроженец Восточного Забайкалья, потомственный сибиряк, я с ним уже встречался, и не один раз.
Едва поздоровавшись со мной, он складывает на траву свой раздувшийся рюкзак и, даже не вытерев пота со лба бросается к какому-то низкому растению с голубовато-пунцовым цветком. Присев на корточки, он внимательно оглядывает его и, вытащив охотничий нож, начинает методически окапывать. Глядя на его возбужденное лицо можно подумать, что это золотоискатель, напавший на богатую жилу.
Невольно заинтересованный азартом, в который пришел спокойный всегда ботаник, я и не заметил, как на поляне появился еще один человек.
Представьте себе где-нибудь на даче под Москвой франта в очень легком чесучевом, аккуратно разутюженном костюме, с чем-то вроде сандалий на ногах, в золотых очках и с выражением полной невозмутимости на лице. Ну, прямо, вышел человек прогуляться перед чаем, подышать чистым воздухом! Фигура — из тех, про которые говорят что это не телосложение, а теловычитание, то есть очень щуплая. Под стать фигурке и путевое снаряжение: какой-то детский рюкзак, в который, по моему мнению ничего не положишь, сумка-коробка на ремне и вместо ружья сачок на бамбуковой палке. Недалеко уйдешь в таком виде по тайге!
Правило о том, что нельзя судить о людях по одежке, я считаю в таежных условиях неприменимым. Я, например с одного взгляда скажу про вас, в первый ли раз бродите вы в лесных дебрях, бывали ли вообще в походах, или доставлены на самолете прямо из своего кабинета.
Вот к этой последней категории людей я и отнес энтомолога, ибо это, несомненно, был он.
Пока я размышлял на эту тему, «дачник» или «франт», он же энтомолог, подошел ко мне и вежливо представился:
— Босняцкий, Анатолий Сергеевич.
— Харитонов, — ответил я, не двигаясь с места, — Петр Дементьевич. Присаживайтесь.
Я сделал широкий жест, охватывающий всю поляну.
Анатолий Сергеевич сел около меня свободно и непринужденно, хотя я не преминул отметить, что движения у него были немного комнатные, словно он усаживался не на обыкновенную траву, а примащивался на ковре.
Подошел Черных. Он держал в одной руке нож, а в другой — выкопанное прямо с луковицей растение с тремя или четырьмя цветками трудноуловимой окраски: они отливали голубизной и в то же время розоватым тоном.
— Великолепный экземпляр, — сказал он, — встречается только на Дальнем Востоке, да и то не всюду. Голубая лилия, она же лилия Комарова. Ну что ж, надо ставить палатку!
Я посмотрел на рюкзак Данилы Петровича, ища притороченную к нему палатку. Мы договорились, что мои спутники захватят эту часть походного снаряжения. Но никакой палатки я не обнаружил.
— Где она? — спросил я.
— Анатолий Сергеевич должен был захватить, — ответил Черных, лукаво щуря свои темные узкие глаза.
Я перевел взгляд на спутника Данилы Ивановича. Где посеял этот городской человек вещь, столь необходимую в тайге? Скорее всего просто не подумал о ней, — ведь в городе он обходился зонтиком!
Босняцкий сделал лицо человека, совершившего мелкую оплошность.
— Ах, да, да… — воскликнул он. — Совершенно верно. Я совсем забыл. Ведь это моя обязанность!
С этими словами он отстегнул наружный клапан своего детского рюкзака и вытащил из кармашка что-то размером с носовой платок, разве только чуть побольше.
Он положил эту штучку на траву и стал разворачивать. Сначала он раскинул ее так, что получился действительно как бы носовой платок. Затем он разогнул «платок» по шву — он увеличился вдвое. Он разогнул снова — образовалась уже маленькая простыня. Видали вы фокусы в цирке? Человек во фраке извлекает из носового платка, предварительно сложив его в крошечный комочек, кучу всевозможных вещей, по объему во много раз превосходящих платок, и засыпает ими всю арену. Нечто в этом роде происходило перед моими глазами. Босняцкий разворачивал и разворачивал свою простынку, пока она не превратилась в палатку, вполне достаточную для трех человек.
Я потрогал рукой ткань. Это было что-то чрезвычайно тонкое и шелковистое, светло-серого цвета. Босняцкий, стоя на коленях, хлопотал около палатки, разыскивая петли и отверстия для колышков.
— Срубите колья, — скомандовал он.
И мы повиновались. Скоро палатка, туго натянутая, красовалась на поляне. Мы затащили туда вещи.
Я залез внутрь. Там было просторно и светло. Тончайшая ткань пропускала свет, как папиросная бумага.
— От комаров хорошо, — одобрил я, проверяя плотность застежек. — Но что делать, если во сне нечаянно чихнешь? Тогда прощай крыша!
— Выдержит и ветер, — спокойно возразил энтомолог.
— От крыльев бабочек? — не очень удачно сострил я.
Тот пожал плечами. Во всяком случае, изобретение было хорошее. Коллективный накомарник при нужде мог быть уложен в карман и почти ничего не весил.
Мы напились чаю, потолковали еще о том, о сем, у костра и, когда начало темнеть, забрались в палатку. Завтра предстояло рано вставать.
Спали мы спокойно. Но под утро поднялся ветер, а затем вдруг хлынул проливной дождь.
«Ну, конец», — подумал я, когда в темноте услышал шум дождя. И я втянул голову поглубже в воротник рубашки, готовясь принять холодный душ. Между прочим, терпеть не могу, когда вода льет за ворот!
Но дождь шумел и скатывался по растянутой над нашими головами невидимой сейчас палатке, пропускающей и свет и воздух, но непроницаемой для воды. Это было чудо номер два, с которым я ознакомился за эти сутки.
Временами налетал ветер, и я не без тревоги ждал, когда он порвет палатку. Я уже привык к мысли, что, может быть, останусь сегодня сухой, и мне не хотелось с ней расставаться.
Палатка долго выдерживала все атаки, но вот при одном, особенно сильном порыве я почувствовал, что ветер ворвался внутрь и дождь сечет меня в бок.
«Лопнула» — пронеслось у меня в голове. В потемках я стал нащупывать порванный край, но палатка, к моему величайшему изумлению, сказалась целой: это вырвало колышки, которые забивал я собственноручно. Чертова ткань, трепыхаясь под порывами ветра, выдернула их из земли.
— Что же это за ткань? — спросил я утром энтомолога, складывавшего высохшую, едва только прекратился дождь, палатку. Я следил за его аккуратными движениями: палатка уменьшалась, уменьшалась и превратилась в маленьких сверточек, который он не спеша вложил в боковой кармашек рюкзака.
— Специальная, — ответил он. — Для палаток.
— Где вы раздобыли такое чудо?
— Получил в институте новых тканей. Там изготовили сотню таких палаток и передали в Академию наук и в университет для испытания в экспедициях. Ну, и меня снабдили этой штукой.
— В чем же здесь фокус? — допытывался я. Черных едва заметно улыбался, взваливая себе на плечи огромный мешок. По-видимому, он уже задавал те же вопросы и сейчас его забавляло мое удивление.
— Фокус в волокне — оно очень прочное, — сказал Босняцкий. — Это искусственное волокно. Молекулы в нем расположены в длину, вдоль направления волокна, это и придает ему необыкновенную крепость на разрыв. Я не химик и не физик и не сумею объяснить толком. Кроме того, у ткани какое-то особое, очень плотное переплетение. Потом она обработана специальными веществами. Словом, шелковичный червяк, который вытягивает свою нитку просто так, ни о чем не думая, превзойден. Перехитрили его люди.