Однокурсники - Страница 147

Сначала Фрэнк мне не поверил. Он то и дело спрашивал, не пьян ли этот мой приятель. Или, может, я напился.

Но когда я все же убедил его, что банковский чек на эту сумму окажется в его руках до окончания недели, он чуть не упал.

Таким образом, сумма, которую соберет наш выпуск в дар университету, перевалит за восемь миллионов. И это делает меня, как он выразился, «героем дня».

Я повесил трубку и уныло побрел домой, думая: ну какой же я герой? Дэнни — вот кто храбрец. Каждое утро просыпаться и понимать, что с ним произошло, — для этого надо иметь большое мужество.

Про него я всегда думал, будто он — исключение из правил. Но теперь я точно знаю: каждый человек платит свою цену за успех.

В торжественный день после полудня в Гарвардском дворе собрались выпускники Гарварда разных лет, чтобы пройти строем к «Трехсотлетнему театру» на ежегодную церемонию. Впереди шел ректор Дерек Бок, чуть позади него выступал декан Теодор Ламброс, облаченный в темно-красную мантию. Следом за ними стройными рядами шагали студенты Гарварда разных выпусков, числом в несколько тысяч человек.

Для тех, кто отмечал двадцать пять и пятьдесят лет со дня окончания университета, были приготовлены почетные места. А некоторых представителей этих выпусков за те или иные заслуги удостоили особой чести и пригласили занять место в президиуме — все они были в официальных костюмах и цилиндрах.

И Джордж Келлер, и Дэниел Росси тоже должны были здесь находиться, но оба почтительно отклонили приглашение. Эндрю Элиот своим участием в кампании по сбору средств в Фонд университета также заслужил эту честь и скромно сидел в углу сцены.

Для того чтобы представлять выпуск 1933 года (встретившийся через пятьдесят лет), собрание почтил своим присутствием Филипп Харрисон, бывший министр финансов США и бывший тесть Теда.

Когда старик поднялся по ступеням на сцену, Тед встал, чтобы приветствовать его, и протянул руку.

— О, декан Ламброс, — произнес старик бесцветным голосом, — мои поздравления. Очень рад видеть, что вы все же добились того, о чем всегда мечтали.

Потом он прошел к своему месту. Ибо, правду говоря, больше им было нечего сказать друг другу.

Во время церемонии сообщили о денежных суммах, которые собрали выпуски тех или иных лет в дар университету. Фрэнклин Харви встал, чтобы объявить о том, что выпускники, съехавшиеся на двадцатипятилетие окончания университета, внесли рекордную сумму — 8,6 миллиона долларов.

Радостному удивлению не было конца.

Однако Фрэнк поднял руку, предлагая отложить на минуту дальнейшее ликование по этому поводу, пока он не сделает одно важное сообщение.

— Надо ли говорить, что мы благодарны всему нашему курсу. Но если позволите, мне бы хотелось выделить одного человека, который проработал со мной бок о бок всю кампанию, в течение пяти последних лет. И поблагодарить его не только за долгую и безупречную службу в благотворительном Фонде, а за его доброту и отзывчивость, бескорыстную помощь университету и своим друзьям. Вот с кого можно брать пример. И я бы хотел, чтобы этот человек сейчас встал и мы могли бы выразить ему свою признательность.

Он повернулся в сторону президиума, поднял руку и произнес:

— Мистер Эндрю Элиот.

Эндрю поразился, услышав свое имя. Еще никто и никогда ему не хлопал. Даже его собственные дети, когда были маленькие.

Он, робея, встал с места — совершенно растерянный, не привыкший к тому, чтобы его публично благодарили. Ему было приятно. И удивительно. И он был взволнован таким проявлением искренних чувств любви и симпатии со стороны своих товарищей.

И хотя он никогда не задумывался об этом — да и сейчас, наверное, не догадывался, — его все любили за человечность,а потому считали лучшим парнем всего выпуска.

9 июня 1983 года

Мне пришлось уйти с церемонии раньше, чтобы проводить Лиззи на пятичасовой поезд. Я был счастлив, что она присутствовала там и видела, как выражали признательность ее папе, словно он самый уважаемый человек среди наших ребят.

Это был лучший день в моей жизни. Пока я не вернулся к себе домой.

У двери меня ждали два суровых с виду субъекта в серых костюмах. Тот, кто был повыше ростом, вежливо поинтересовался, не являюсь ли я Эндрю Элиотом.

Когда я кивнул, оба полезли в карманы и достали свои удостоверения личности. Парни были из Секретной службы.

Едва мы зашли в квартиру, они стали вполголоса забрасывать меня вопросами.

— Знакомы ли вы с Джорджем Келлером?

— Конечно.

— Когда вы видели его в последний раз?

— Позавчера в аэропорту.

— Как бы вы охарактеризовали его настроение?

— Он выглядел расстроенным, немного подавленным.

— По какой причине, известно ли вам что-нибудь?

— Наверное, из-за развода.

Они сказали, что знают о разводе, но, может, было еще что-нибудь? Тогда я вспомнил тот случай, когда один из слушателей накинулся на него с вопросами во время лекции.

Сердце мое заколотилось очень сильно. Я спросил у них, что, собственно, происходит.

Они вручили мне записку. Я стал читать:

Двое агентов усадили меня и предупредили, что сейчас откроют мне одну государственную тайну.

Прошлой ночью Джордж покончил жизнь самоубийством.

Я был потрясен. Это моя вина — не надо было отпускать его.

Они подчеркнули, что официально будет объявлено о том, что смерть произошла по естественной причине. Это необходимо не столько для того, чтобы избежать скандала в правительственных кругах, сколько из чувства уважения к государственному деятелю, верно служившему своей стране. Не выдержав напряжения в работе, Джордж, вероятно, пошел на отчаянный шаг в минуту слабости.

Уже ведется необходимая подготовка для организации похорон. В соответствии со специальным указом президента, Джордж будет погребен на Арлингтонском национальном кладбище (они особо подчеркнули, что это редкая честь для гражданского лица). Знаю ли я кого-либо, кому нужно сообщить об этом?

Что я мог сказать? Вероятно, им следует связаться с его бывшей женой. Может, она захочет присутствовать. Больше я никого не вспомнил.

Они сказали, что будет, наверное, лучше, если я сам сообщу обо всем Кэти, и дали мне ее номер телефона в Нью-Йорке.

Они ушли, оставив меня мучиться в тоске и смятении. Наконец я набрался мужества и взял телефонную трубку, чтобы позвонить.

Кэти, похоже, обрадовалась, услышав мой голос. Пока я не добрался до причины, по которой звоню. Я не сказал ей всей правды, но она и без меня догадалась, что он сам свел счеты с жизнью.

Она молчала. А потом извинилась, что не может плакать. Она сказала, что всегда боялась чего-нибудь подобного. А потом очень тихим голосом поблагодарила меня за то, что я старался быть другом Джорджу.

Что я мог на это ответить? Только одно: как жаль, что я так и не стал для него по-настоящему хорошим другом.

А Кэти сказала, как ей жаль, что она так и не стала для него по-настоящему хорошей женой. Впрочем, это было невозможно, ибо Джордж не принимал любви. Ни от кого.

Я сообщил ей, что его похоронят в Арлингтоне и он теперь будет одним из героев Америки. Это, наверное, немало значило бы для Джорджа. Она согласилась, но заметила, что цена уж слишком высока.

Затем я спросил, хочет ли она присутствовать на похоронах. Она ответила утвердительно, но голос прозвучал как-то тревожно. Я предложил ей, если она хочет, я мог бы прилететь к ней в Нью-Йорк, а потом мы бы вместе поехали в Вашингтон. Она сказала, что очень хочет. Я был рад, что она согласилась. Мне тоже понадобится ее поддержка.