Однокурсники - Страница 146

Например, в 1964 году за пультом стоял Леонард Бернстайн, выпуск 1939 года, который весь вечер руководил исполнением собственной музыки. В 1983 году подобная честь была предоставлена Дэниелу Росси, выпуск 1958 года.

Огромные трубы органа, возвышавшиеся над сценой «Симфони-холла», были празднично украшены розовыми и серебристыми флажками, зал внушительных размеров заполнился исключительно выпускниками Гарварда, учившимися на одном курсе.

Стоя за кулисами, элегантный в своем фраке, идеально причесанный (даже с легким гримом на лице, чтобы никто не думал, будто он вечный вундеркинд), Дэнни вдруг осознал одну вещь, которая его потрясла.

За всю свою жизнь он еще ни разу не выступал перед аудиторией, которая имела бы для него такое значение.

Единственное, о чем он вспомнил в сей краткий миг вечности, так это о том, что во время учебы в Гарварде, несмотря на все свои музыкальные достижения, он был никем для однокурсников. Он ведь не добивался спортивных побед. И ни с кем не общался. Даже у противоположного пола сначала совершенно не пользовался успехом. Он был обычным занудой.

И даже четверть века спустя ему по-прежнему очень горько из-за жестокой расправы, которую сокурсники учинили над его инструментом.

И вот колесо судьбы свершило свой оборот. Те, кто насмехался над ним тогда, преследовал его или просто не замечал, теперь сидят в концертном зале и ждут.

Он вышел на сцену.

Поднялся за дирижерский пульт, медленно поклонился публике, затем повернулся к оркестру и поднял дирижерскую палочку. Наступила полная тишина.

Вначале прозвучала сюита из балета «Савонарола». Правда, для части слушателей эта музыка оказалась немного сложной. Но ее автором был сам Дэнни Росси, а потому все внимали с огромным почтением.

Однако затем оркестр заиграл то, что все с нетерпением ждали, — попурри на тему песен из «Манхэттенской Одиссеи». И всякий раз, когда одна мелодия сменяла другую, слушатели начинали аплодировать и подпевать.

Самую большую овацию вызвала, конечно, «Всех звезд на небе не хватает» — хотя и не совсем законный отпрыск выпуска, но, по крайней мере, усыновленный ребенок.

Когда Дэнни закончил дирижировать, он повернулся и посмотрел в зал. Все сокурсники вскочили со своих мест, абсолютно все. Кричали «браво!» и аплодировали.

А потом кто-то крикнул:

— Сыграй на рояле, Дэнни!

Вскоре уже весь зал скандировал в едином порыве: «Сыграй! Сыграй!»

Сначала он попытался всех утихомирить, весело махнув правой рукой. Но они не унимались.

Теперь, когда эти люди с восторгом готовы были слушать его игру, он-то как раз уже не мог им этого дать.

Неожиданно он почувствовал, как на его глаза наворачиваются слезы. Тогда он быстро повернулся к музыкантам и подал им знак, чтобы они начали играть заключительное попурри на тему футбольных песен Гарварда.

Дэнни прикрыл свое отступление, призвав на помощь дух Гарварда — то, что все присутствующие в зале боготворят больше всего остального.

8 июня 1983 года

Я — единственный человек из всего выпуска, которому известно о тайне Росси.

И узнал я это по чистой случайности.

Председатель оргкомитета по подготовке встречи выпускников поручил мне «потрясти немного эту самодовольную звезду Росси» и надоумить его все же внести посильный вклад в общее дело, ибо, несмотря на все наши просьбы и обращения, Дэнни так и не перечислил в наш фонд ни цента. А поскольку в правлении Ассоциации выпускников хранится столько же информации о финансах наших выпускников, сколько в Налоговом управлении США, мы узнали, что он стоит несколько миллионов баксов.

Наши ребята наводили справки повсюду, сверху донизу, выясняя, кто достаточно хорошо знаком с Дэнни, чтобы забросить удочку на предмет его участия в общем подарке от имени всего выпуска — прежде, чем об этом объявят на торжественной церемонии. Тот факт, что выбрали меня, говорит о том, как мало близких друзей у него в Гарварде.

В отличие от всех нас Дэнни не стал селиться по старой памяти в общежитии. Вместо этого он и его жена остановились в отеле «Риц», где мы с ним и встретились после вчерашнего концерта.

Он выглядел гораздо бледнее, чем на сцене. И каким-то более щуплым. Сначала я подумал, что это из-за усталости и волнений в течение дня. Они с Марией сидели рядышком, пока я пытался подобрать нужную струну.

Я спросил, испытывает ли он чувство благодарности к Гарварду за свой огромный успех. Он ответил, что нет. А как насчет уз дружбы или вообще чувства симпатии к этому месту? На это он тоже сказал: нет. Но затем я сменил тактику, как рекомендует «Руководство по сбору средств в Фонд Гарварда». Я спросил, испытывает ли он теплые чувства к одному из факультетов или видов деятельности.

Я предложил музыкальное отделение или оркестр. Может, он захочет учредить какую-нибудь награду за музыкальное сочинение или выступление. Что-нибудь по своей части. Он говорил очень любезно, но ответ все равно был «нет».

Это меня немного шокировало и чуть не вывело из себя. Тогда я настойчиво поинтересовался: неужели он такой равнодушный и ему совсем не хочется кого-то поддержать?

При этих моих словах они с Марией переглянулись.

Затем она очень деликатно попросила меня понять все правильно. Дэнни вовсе не равнодушный человек. Просто их жизнь совсем не похожа на ту, которая кажется всем при свете рампы. На самом деле они много думали, что можно было бы подарить Гарварду. Но им бы хотелось, чтобы их вклад был целенаправленным.

Я понял, что сейчас они все расскажут. И в то же время почувствовал, как нарастает напряжение в комнате.

И тогда Дэнни осведомился, можно ли ему направить свой дар медицинскому факультету. Я спросил его, что он задумал.

Тут Мария сказала, что они решили основать кафедру неврологии. И чтобы особое внимание там уделяли исследованиям дисфункции двигательной зоны коры головного мозга.

Я потерял дар речи. Понимает ли чета Росси, что основать кафедру на факультете медицины стоит миллион баксов? Дэнни сказал, что понимает. И перечислит эту сумму при единственном условии: это будет анонимный взнос. Совершенно анонимный.

Это известие меня совсем оглушило. С чего бы этому парню быть таким щедрым, да еще и без всякого признания своих заслуг? По сути, я так его и спросил: это ведь благородное дело — почему они хотят, чтобы никто об этом не узнал?

Он снова посмотрел на Марию. Похоже, они думают одинаково.

После этого Дэнни, сначала медленно и запинаясь, стал рассказывать мне о том, какова истинная причина, по которой он был вынужден забросить фортепиано. Речь шла о физическом увечье. У него обнаружилось нарушение в коре головного мозга, из-за чего он не может контролировать левую руку.

Я почувствовал, как у меня заныло сердце. Слушать это было невыносимо.

Но Дэнни делал вид, будто ему все нипочем. И даже пошутил, что вклад его не такой уж и бескорыстный. Он, видите ли, готов поспорить, что однажды какой-нибудь толковый гарвардский исследователь найдет лекарство от его болячки — «еще до того, как состоится встреча нашего выпуска по случаю пятидесятилетия окончания университета». И пообещал, что тогда будет развлекать наш курс своей игрой на рояле, пока всем не надоест.

Я сказал, что обязательно буду сидеть в первом ряду на этом концерте. Больше я не знал, что сказать.

Когда я встал и собрался уходить, Мария проводила меня до двери. Она погладила меня по плечу и пробормотала: «Эндрю, хороший ты человек, спасибо тебе за все».

Спустившись вниз, я нашел телефонную будку и позвонил Фрэнку Харви, нашему председателю.

Я сказал ему, что у меня есть две новости — хорошая и плохая. Плохая заключается в том, что Росси отпадает. А хорошая — это то, что я в баре отеля случайно встретил одного приятеля с нашего курса, и ему захотелось выложить один миллион баксов для медицинского факультета, но только анонимно.