Одни сутки войны (сборник) - Страница 4

Полковник опять походил по избе, спросил:

— Есть хотите?

— Нет. Пить.

— А я, представьте, как только неприятность, хочу есть. — Петров достал консервы, хлеб, открыл термос и поставил два стакана. — Пейте. И все-таки советую поесть.

Майор выпил теплого крепкого чая, потом, поколебавшись, налил второй стакан.

— Сядьте. Следующий сеанс в пять утра?

— Так точно.

— Сейчас четыре двадцать. Подождем докладывать командующему. Давайте подумаем, в чем наша ошибка.

— Думал. Все время думал. Найти не могу.

— Предположить, что кто-то из нас троих шпион, невозможно. Что кто-то проболтался — тоже. Значит, нужно искать утечку информации извне. Во-первых, Зюзин отбирал людей только из своего взвода, хотя об отборе знали все разведчики роты. Когда отбирают людей, опытные разведчики могут предположить, что задание сложное. Если они при этом знают, что на таком же задании уже сгорели три группы, вывод сделать нетрудно.

— Правильно. Но все три группы были из равных разведрот. Во всех трех ротах никто не знает, что они погибли. Наоборот, как было договорено, их осторожно информируют, что группы продолжают выполнять задание.

— Все равно нужно проверить этот канал. Во-вторых, штабные работники. О провале могли знать… — Полковник Петров перечислил всех, кто мог знать о провале. — Но они знают также и другое: больше разведгрупп через линию фронта засылать не будут. Пошлют воздухом. Такие группы действительно готовятся. Следовательно, о группе Зюзина они не знали, как вы не знали о десантных группах.

— Возможно, ненадежный человек был в самой группе Зюзина?

— Возможно. Контрразведчики высказывали сомнения насчет некоего Матюхина. Но и они не знали, для чего отобрана группа Зюзина и, значит, Матюхин. Остановимся на этом варианте: Матюхин или кто-то другой — ненадежен. Зюзин, по вашему докладу, тоже был обеспокоен и, стараясь — подчеркнем это «стараясь» — нарушить установленный срок, пошел в разведку как бы по наитию. Значит, даже если у него в группе был предатель, он не успел бы известить об этом противника, а тот — организовать засаду.

— Так точно. Но…

— Предатель мог сделать это по дороге? Не думаю. Сложно. Тем более вы сами докладываете, что видели свет фар до перехода. Кстати, раньше этого не было или мы не замечали. Во всяком случае, это настораживающий штрих. Противник овладевает приемами ночного боя и даже вносит кое-что новое — подсветку фарами. Однако для того, чтобы организовать такую подсветку, надо заранее продумать план, вывести в нужное место технику и людей. Значит, ждать нашу группу именно в этом месте. — Полковник сделал паузу, вздохнул. — Таким образом, получается заколдованный круг: все замыкается на нас троих.

— Считаю необходимым напомнить, что по маршруту группы Зюзина наши люди уже проходили.

— Да. Но те, первые группы, шли иной, чем Зюзин, дорогой.

— Так точно.

— А результат тот же.

— Кроме автомобильных фар.

— Правильно… Недавно мы с начальником контрразведки и его заместителем специально занялись рассмотрением причин предыдущих провалов и пришли к выводу: информация могла просачиваться только от нас. Впрочем, контрразведчик не знал о группе Зюзина. Сегодня он может сказать, что мы поступили неправильно, не поставив его в известность.

— Но тем самым мы намеренно сузили круг…

— Который, не забывайте, замкнулся на нас. — Полковник опять походил, сделал бутерброд и пробасил: — Да-а, дела-а… Горим, как говорится, ярким пламенем. Что будем делать?

— Что горим — ясно. Что делать? Прежде всего думать.

Автомобильные фары погасли. Слышались сдержанный говор солдат, негромкие команды, грохот сапог о борта машин, звон оружия. Потом вспыхнули тусклые подфарники, и почти сразу заскрежетали стартеры и фыркнули моторы. Машины медленно выстраивались в колонну. Вскоре они двинулись через непаханное поле.

После того как шум колонны утих, слух обострился, и Матюхин услышал неизбежные в каждом лесу шорохи: может быть, прополз уж или проковылял ежик, может, землеройка вынырнула на поверхность. Но посторонних, человеческих звуков в дубраве уже не было. Матюхин сказал:

— Пронесло.

Сутоцкий промолчал. Он все еще стоял на ветвях дуба, прижавшись большим, плотным телом к стволу. Матюхин не то предложил, не то приказал:

— Будем спускаться, — и, спрыгнув на землю, залег, огляделся.

Сутоцкий прилег рядом, внятно произнес:

— А все-таки ты — сволочь.

Матюхин вздрогнул, быстро взглянул на товарища:

— Выясним позже. Сейчас будем выполнять задачу. — Он помолчал и стал шепотом раздумывать вслух: — Мне не верится, что они не оставили засаду… Раз они встречали нас так торжественно и если они, забрав трупы, сразу уехали, даже не прочесав второй раз лес и округу, значит, они приблизительно знали, сколько нас. Видимо, нас где-то пересчитали. Правда, на двух можно ошибиться — все-таки сумерки… А вдруг кто-то из наших не убит, а только ранен? Тогда он может сказать, сколько нас было на самом деле.

— Что ж они такие сволочи, как ты?..

— Лейтенант приказал в бой не вступать…

— Смотря в какой…

— Сказал, выясним позже. Я, к твоему сведению, по опыту знаю, что раненным, да еще у немцев, да еще первый раз… можешь и заговорить. Не хочешь, а заговоришь. Особенно в отчаянии. Ведь каждый сейчас уверен, что погибли все. В этом они убедят. Покажут трупы и убедят. Затем, наверное, и брали трупы. Вот и скажешь, чтобы освободиться от пыток и приблизиться к смерти. Там, дорогой, смерть не несчастье, а избавление!.. Значит, не сейчас, так позже нас начнут искать. Да и народ они аккуратный — засаду наверняка оставили. Потому считаю: нам нужно двигаться влево, вдоль передовой, а уж потом, километров через пять, сворачивать на маршрут. Свернем, а там поглядим. Согласен?

— Пошли…

— Поначалу не пошли, а поползли.

И они поползли от дуба к дубу, от куста к кусту. Уже занялась заря, запели птицы, а они все ползли и ползли. Горели колени, ладони, очень болела шея. Как ее ни поворачивай, а она все время в напряжении.

Дубрава постепенно перешла в разнолесок. Все чаще стали попадаться заросли жимолости, орешника, волчьей ягоды и папоротника. Матюхин привстал, огляделся. Было уже совсем светло, лес тихонько пошумливал. Ветер доносил болотную прель.

— Двинули.

Теперь они свернули прямо на запад, в тыл врага. Пройдя метров триста, оба вздрогнули: неподалеку хрустко выстрелила ветка и забились сильные птичьи крылья.

— Черт! Тетерку, видимо, вспугнули. Это хорошо, — проворчал Матюхин. Подумал и предложил: — Но двигаться давай все-таки перекатами. Обоим гибнуть не с руки.

Он быстро пошел вперед, петляя между стволами, и встал за первой сосной, встреченной в лесу. Теперь двинулся Сутоцкий. Он минул Матюхина и тоже затаился за деревом.

Так они и шли перекатами, прислушиваясь, принюхиваясь и приглядываясь. Лес был тревожно затаен: тянул ровный ветер, с деревьев падали посорки, иногда вспархивали птицы. Странно, но они не слышали птичьего пения. Его как бы не существовало, хотя лес звенел птичьими голосами. Когда неподалеку от просеки внезапно раздался противный крик сороки, Матюхин сразу присел. Проклятая птица предупреждала лес, что в него вошли посторонние.

Разведчики притаились, прислушались, потом осторожно двинулись через просеку с телефонной линией: бурые, кое-где накренившиеся столбы, два тонких, жалобно позванивающих провода.

Матюхин посмотрел на просеку, прикинул, что старая линия идет к заболоченной пойме, а другим концом, видимо, к ближнему, занятому противником районному центру Радово, и понял: километра через два должна быть дорога. Поэтому он сказал:

— Айда к дороге.

Сутоцкий молча шел следом. Минут через двадцать вдалеке послышался шум автомобильного мотора, и они, переглянувшись, опять двинулись перекатами. Впереди за поредевшими стволами блеснула гравийная дорога. Солнце только что встало, и невидимые осколки стекла на шоссе вспыхивали ослепительно и весело.