Одни сутки войны (сборник) - Страница 13

Телефонистка испуганно отодвинулась, но, узнав Лебедева, покраснела. Лебедев забыл о задании и с глуповатым, неизвестно откуда взявшимся чувством самодовольства — все-таки приятно, когда ты нравишься! — улыбнулся и вдруг понял, как все это пошло и нехорошо, и от этого тоже покраснел и смутился.

Именно эта мгновенная смена настроений на его красивом, но грубоватом лице заставила Дусю поверить в то, о чем потом говорил Лебедев. А говорил он плохо — сетовал на себя, на приказ, который он выполнил, конечно, в точности, сообщив, что уходит на задание и, если вернется, они должны будут поговорить «как следует».

Выговаривая эти чуждые ему, неправедные слова, он старался не смотреть на телефонистку и именно поэтому все время коротко взглядывал на нее, все чаще и чаще и все с большей остротой сознавая, что она — хорошенькая, даже не просто хорошенькая, а обаятельная. Вычитанное это слово все время вертелось у него где-то в подсознании, и он все яснее понимал то, что стояло за этим выходящим из употребления словом.

Уже не в силах лгать, почти со страхом ощущая, что эта не известная доселе телефонистка нравится ему не по приказу, а просто потому, что она такая, какая она есть, в еще потому, что он нравится ей, майор окончательно смутился и с новой, доброй и растерянной полуулыбкой мягко сказал на прощание:

— Вот так… Может, увидимся…

Она кивнула, и он, отходя от окна, понимал, что уходить ему не хочется. И пока ехал в штаб, думал о ней, о войне, и все то страшное и, как ему казалось, неизбежное, которое он прочувствовал, когда увидел отсветы гибели группы Зюзина, стало казаться совсем не неизбежным. Он уже поверил, что все обойдется и даже, пожалуй, уже обошлось и что нужно все начинать сначала, потому что война идет, а на войне никогда не бывает без того, чтобы не побили и тебя. И то внутреннее жуткое напряжение, которым он жил эти несколько часов, стало спадать и рассасываться. Оно уступило место подспудной мягкой грусти, тоске о невозможном тихом счастье — пусть недолгом и неверном, но все-таки счастье — и в то же время какой-то новой, просветленной и все укрепляющейся уверенности в себе, рождающей жажду деятельности.

Таким он вернулся в отдел и сразу втянулся в бумажную и телефонную суету — поступали новые данные и донесения. Они требовали анализа, работы с картами, уточнений на местах. И он связывался со штабами дивизий и полков, приданных и поддерживающих сил и средств, которые имели свои наблюдательные пункты на переднем крае или вблизи него.

Постепенно, как-то даже незаметно проникая в замыслы противника, он так же незаметно и постепенно проникал и в замысел своего командования. Похоже, началась борьба за плацдарм. Тот, кто успеет захватить этот плацдарм, форсировать пойму, тот получит возможность если не развить оперативный успех в глубину, то хотя бы рассечь утончившуюся за зиму оборону противника, а потом и нависнуть над ее флангами. Все это потребует дополнительных усилий от прозевавшего, его резервов и, значит, повлияет на основные, стратегические замыслы.

Во второй половине дня он прилег на застеленную плащ-палаткой деревянную скрипучую кровать. И хотя очень устал, он был уверен, что, полежав, обдумает как следует все, что стало ему известно за последние часы, и выстроит стройную схему… Но он сразу же уснул спокойным, глубоким сном сильного, здорового человека.

Несколько раз его вызывал начальник отдела, но писарь докладывал, что майор отдыхает, и полковник, вздыхая, решал не тревожить.

Проснулся майор только перед вечером, почувствовал себя крепким, собранным и в то же время каким-то новым — умиротворенным и даже ласковым. Это непривычное на войне состояние удивило его, и он весело подумал: с чего бы? Но тотчас же вспомнил курносенький профиль телефонистки, ее большие, почему-то умоляющие глаза, смущенно улыбнулся, потом нахмурился: недоставало еще влюбиться.

Он вскочил, усилием воли заставил себя задуматься о событиях последних часов, насильно втягивая себя в ритм армейской жизни. Это ему почти удалось. И тут зазуммерил телефон. Его вызывали к начальнику отдела.

У полковника Петрова сидел начальник «Смерша». Он молча протянул Лебедеву лист бумаги с записью беседы все тех же Маши и Дуси.

Лебедев сразу понял это. Он вспомнил милое девичье лицо, и ему стало нестерпимо стыдно и грустно, как человеку, который заглянул в чужие тайны. Он покраснел, но, сдерживая дыхание, прочитал запись до конца.

— Вы понимаете, зачем мы проделали эту… не слишком ладную мистификацию? — спросил полковник.

— Догадываюсь.

— Попробуем извлечь выгоду из недосмотра связистов: линию на Радово, как они говорят — кроссировку, они отключили, но на защитной полосе — есть у них, оказывается, такая — износилась изоляция (линия-то старая) и по чистейшей случайности провод соприкасался с другим. Так сказать, перекидка. Рассуждали наши специалисты еще и насчет индукции… но так или иначе, а в тот час, когда телефонистки говорят между собой напрямую, их слышат и немцы. Разумеется, противник воспользовался этим и, ничего толком не зная, но сопоставляя пустячные разговоры с другими данными — например, маршрут вашей машины, действия наблюдателей и саперов и так далее, — довольно точно разгадывал наши замыслы. А теперь мы продолжим эту игру…

— Скажите… эта… Дуся ничего не знала?

— Нет, конечно! Я понимаю, что вас волнует… Отвечаю: и ничего не узнает. У вас нет вопросов ко мне?

— Нет. Меня волнует… Матюхин. Если он вернется…

— Он должен вернуться! Мы его проверили. Вот данные. Курсант артиллерийского училища, помощник командира взвода, в котором учился и будущий лейтенант Зюзин. Этим и объясняется риск Зюзина: вера в старого товарища. Попал в плен в 1941 году под Красноградом, или, как его еще называли, Конградом. Был ранен во время корректировки огня и выпил, чтобы заглушить боль. Уснул. Сонным его и взяли. Искупил вину кровью в штрафной роте. Следовательно, в будущем по отношению к Матюхину исходите только из его конкретных деловых качеств.

Контрразведчик ушел, а начальник отдела походил по избе и усмехнулся:

— Как видите, гроза миновала и… гроза начинается. Командующий принял решение: внезапно атаковать противника в районе поймы и захватить плацдарм. Упредить противника. Вы спали, и я не хотел вас беспокоить. Поэтому всю подготовительную работу провели без вас. Группы, предназначенные для заброски в тыл, сосредоточены на переднем крае в районе всех трех маршрутов и соответственно проинструктированы. Уже поступило сообщение, что противник усилил наблюдение за этим районом — появление разведгрупп им, следовательно, засечено.

— Опять бросать на засады?

— Нет. Вернее, не совсем так. Им в помощь должны подойти еще несколько групп из дивизий. Кроме того, подойдет мотопехота из танковой бригады. На подходе еще одна бригада из резерва фронта. Связь наводится. Вам необходимо немедленно выехать на передовую и скоординировать действия всех этих групп.

— Каков общий замысел?

— Пока что следующий: противник, как и прежде, должен выдвинуть мотозасады. Поскольку разведгруппы высланы на исходные старых маршрутов, есть уверенность, что засады развернутся в прежних местах. Туда сейчас нацеливаются артполки — и наши и РГК. Подготовка данных идет только по карте и визуально. Пристрелки не будет: нельзя вспугнуть противника. Одновременно вся авиация воздушной армии и часть фронтовой нанесут удар по районам немецких резервов — фронт и Москва, сопоставив данные, считают, что наши разведчики засекли противника правильно. Это — огромная удача. Но еще вот что важно: как только ваши разведчики выйдут на связь, поставьте им задачу: от линии не отключаться, вести корректировку артиллерийского огня и, если будет возможно, ударов авиации. Подождите, не удивляйтесь. Матюхин — почти готовый офицер. Мыслит он, вероятно, соответственно. Поэтому, я думаю, и корректировка ударов авиации ему будет по плечу. Я убежден, что он уже прикидывает и эту возможность, он поймет, почему летают наши штурмовики и почти не бомбят.