Однажды зимним вечером (СИ) - Страница 1

 Ветреный, морозный зимний вечер давил на грудь. Казалось, ещё чуть-чуть — и всё тепло из меня улетучится. Под сердцем словно ядовитое жало засело — и пульсировало, и горело, и нарывало, и воспалялось. Снег скрипел под ногами, боль скрипела на зубах. Не хотелось идти в пустую квартиру, и ноги сами свернули в кафе — из зимнего холодного мрака в уютное, пропитанное запахом кофе тепло.

   Дома меня уже никто не ждал, даже вещей её не осталось. Она хотела стереть всю память о себе и забрала всё до последнего платочка, но самое главное вытащить забыла: жало боли под сердцем.

   Я думала, что свихнусь. Четверо суток без сна не могли не сказаться на качестве моей работы, и нагоняй от начальства вбил последний гвоздь в холодный, серый гроб моего существования. Хорошо, что подошли выходные: бутылка водки вырубила меня на какое-то время. Потом я принялась приводить себя в порядок: перестирала все вещи, вымылась сама, записалась на стрижку. Обычно у меня — каскадная на полудлинные волосы, но мне хотелось изменений. Обновлений.

   Пряди падали на накидку, голове свежело и легчало, но жало никуда не делось. С волосами уходило что-то, чувство новизны зябкими мурашками осыпало открывшийся затылок, но всё-таки это было полумерой. Не хватало чего-то, чтобы вскрикнуть — и отпустило бы.

   Моему короткому «гарсону» стало холодно на морозе, пришлось натянуть капюшон. Из салона-то я и зашла сейчас в это приятное, манящее своим светом кафе.

   Передо мной стояла чашка эспрессо с рисунком на пене — веточкой папоротника. А за соседним столиком сидела миниатюрная, худенькая девушка с большими зелёными глазами, окутанная плащом русых волос. Тёплый шарф как будто не грел её: она зябко поводила плечами. Мне хотелось скинуть жакет и укутать ей плечи. Может, её кто-то обидел? Или она здесь кого-то ждала, а он не пришёл?

   Глоток кофе согрел нутро, но не успокоил занозу под сердцем. Ныла, зараза. В плечах — изматывающее напряжение, брови словно судорогой сводило в хмурую гримасу. Взгляд прыгал по клеткам скатерти, пока не попал в зелёную глубину глаз. И сердце провалилось в тёплую бездну.

   Чья-то уверенная, как у хирурга, рука крепко стиснула моё жало пальцами и дёрнула — я только ахнула, заморгав до слёз. И тут же кто-то будто погладил: «Всё, всё, уже не больно». И действительно: там, где стучал и набухал нарыв, осталось лишь тепло. Боль удалялась, как уходящий поезд. Чух-чух... Ту-ту. И всё.

   Я сидела, ошеломлённая этим чувством свободы, погружённая в себя, в это ослепительное ощущение облегчения, и не заметила, как моя соседка выскользнула из кафе. В груди что-то тоскливо сжалось, когда я вскинула глаза на опустевший столик. Не имело больше смысла здесь оставаться.

   Валил снег, мороз ослабил хватку. Туго стянутое стужей небо словно тоже кто-то развязал, и оно разразилось мягким снегопадом. Подняв лицо, я ловила на щёки холодные белые хлопья. А перед мысленным взглядом сиял костёр, к которому я тянула озябшие ладони. По другую его сторону мерцали зелёные глаза — усталые, грустные.

   Сбивая снег с перил моста, я брела без цели, просто молча слушала песню неба. Оно гудело церковным басом, фонари сражались на скрещенных тенях, а впереди сиротливо маячила длинноволосая фигурка. Освобождённое от жала сердце тепло ёкнуло: она! Моя соседка из кафе. Я почему-то так обрадовалась ей, что захотелось побежать навстречу. Едва сдержалась. Ещё испугается, мало ли... Мои ботинки на толстой рифлёной подошве остановились рядом с её изящными сапожками. Зелёные глаза смотрели вопросительно.

   — Извините... Я просто...

   Слова застряли в горле: её руки, лежавшие запястьями на перилах, ощетинились иглами, снег вокруг был запятнан алыми, как клюква, каплями.

   — Господи... Что у вас с руками?

   — Издержки моей работы, — улыбнулась незнакомка.

   — Что у вас за работа такая?!

   Она позволяла мне выдёргивать иголки, глядя на меня с ласковым прищуром. И всё равно — грустная. Я вытаскивала иглы так бережно, как только могла, едва дыша и боясь причинить ей ещё большую боль. Их было одиннадцать штук — толстых, похожих на швейные, только без ушек. Я сама перемазалась кровью, и она достала из сумочки влажные салфетки, протянула мне.

   — Простите, что испачкала вас.

   — Простить ВАС? За что?

   Мы шагали по мосту. Ветер запутывал снежные хлопья в её волосах, а фонари дрались на дуэли за право отбрасывать её тень.

   — И всё-таки, что за работа такая?

   — Да нет, работа у меня обычная. А это — хобби. Ну, или, скорее, призвание. — Она поёжилась, кутаясь в шарф. — Вам стало легче? Жало ушло из сердца?

   Я вздрогнула и остановилась, глядя в её усталые, чуть прищуренные глаза.

   — Откуда вы...

   — Там, в кафе. Я убрала его. Вам ещё предстоит долгая работа по выздоровлению, осмыслению, извлечению уроков и так далее. Это вы уже сами сделаете. Не убивайтесь по потерянному. Оно — не ваше. Ваше — ещё придёт.

   — Кто вы?

   Её израненные руки лежали на моих ладонях. Я грела их своим дыханием, а её пальцы вздрагивали нервными отголосками.

   — Люди всегда будут причинять мне боль вольно или невольно. — Она светло, без обиды и жалобы смотрела куда-то вдаль, и огни вечернего города отражались в её глазах. — Но я могу касаться их только голыми руками. Иначе чувствительность не та. — И, встряхнув волосами, словно опомнилась: — Ну, мне пора, простите. Идите домой, у вас всё будет хорошо.

   — А с вами... всё будет в порядке? Может, вас проводить?

   Мой вопрос упал нелепым комком. Она покачала головой, улыбнулась, а снежинки повисали на её ресницах.

   Мои ботинки стояли, а её сапожки удалялись. Помедлив ещё несколько мгновений, ботинки заскрипели по снегу. Сапожки поскользнулись, моя рука подхватила её руку под локоть.

   — Не надо, спасибо. Вон моя остановка.