Одна на миллион (СИ) - Страница 5

Я рассмеялась, и картошка выскользнула у меня из рук, поднимая брызги. Никита охнул, и я взглянула на него — рукав его серой толстовки покрылся мокрыми пятнами. Я рассмеялась еще громче.

— Эй! — воскликнул Никита, и я тут же почувствовала прохладу на щеке и шее.

Противная вода затекала за шиворот, и я запрыгала на месте. Теперь смеялся Никита.

— Я же не специально! — я пыталась возмутиться, но улыбка во все тридцать два зуба не делала меня убедительней.

— А я специально! — Никита высунул язык, а затем забрал мою картофелину и закинул ее вместе с еще одной своей в кастрюлю.

Ужинали мы молча. Никита построил на своей тарелке кучки из переваренной картошки и съедал их одну за другой. По его лицу я видела, что вкус ему не нравится, но он старательно пережевывал сухой картофель и делал вид, словно это самое вкусное в мире блюдо до тех пор, пока я не сказала ему, что он может не строить из себя героя.

Я макала печенье в молоко и по кусочку клала его в рот. На вкус оно оказалось сносным, да и лучше у нас все равно ничего не было.

— У меня аллергия на арахис, — сказал Никита, когда запихнул в рот печенье целиком. — Надеюсь, в нем нет арахиса?

— Увидим секунд через тридцать, — я пожала плечами.

Никита поперхнулся, поднимая пузыри в своей кружке с молоком.

— Ты такая добрая, я просто балдею! — воскликнул Никита.

— А ты что думал, со мной не пропадешь!

Никита согласно закивал головой и засунул в рот еще два печенья. Я сосчитала до тридцати.

Арахиса в печенье найдено не было.

========== Глава 3 ==========

Комментарий к Глава 3

Автор все еще пишет с планшета и будет очень вам благодарен за исправление помарок и недочетов!

Всем отличного отдыха! <3

День, перевернувший всю мою жизнь, начался как обычно. Проснувшись утром в пустой и холодной квартире, я нехотя скатилась с кровати и еще около пяти минут лежала на полу, расправив руки в стороны, словно крылья, и раздумывала о том, стоит ли идти сегодня в школу. Шел четвертый день, как моя мама и ее дружок отправились в путешествие по Италии — четвертое утро, когда я могла наслаждаться своим собственным обществом без нудных нотаций матери по поводу моего внешнего вида и отвратительного поведения. Она имела удивительную суперспособность — найти мою вину даже в плохой погоде или неудавшейся прическе.

Мне нравилось оставаться одной, ощущать себя вольной птицей, способной покорить любую высоту, если ей не будут обрезать крылья. Мне нравилось разгуливать по квартире в одном белье и есть в кровати, нравилось включать музыку на полную громкость и подпевать ей во все горло. Мне нравилось быть одной, но я всегда боялась, что однажды проснусь и пойму, что совершенно одинока. Парадокс человеческой души — мы не хотим иметь дело с людьми, но хотим, чтобы они нас любили.

Из таких людей у меня была только Варя — единственная, кто беспокоился о моем настроении. Варя была тихой по натуре, и мне всегда казалось, что она дружит со мной только потому, что на моем фоне она выглядит ярче. Однажды я честно призналась ей в этом, но она обняла меня и ответила:

— Ты моя лучшая подруга. Мне все равно на то, что творится у тебя в голове, главное, никогда не отказывайся от меня. У меня кроме тебя никого нет.

И я верила и изо всех сил старалась быть хорошим другом.

В день, когда я застряла в школе вместе с Никитой Макаровым, я планировала вернуться домой пораньше, чтобы успеть на марафон фильмов “Такси”, которые крутили по телевизору. Но Екатерина Владимировна — мой учитель биологии, поймавшая меня после второго урока, сделала мне предложение, от которого я не смогла отказаться.

— Марго, — пожилая женщина вертела в руках футляр от своих очков. — Я буду тебе очень благодарна, если ты сегодня закроешь кабинет за меня. Мою запись к врачу перенесли на двенадцать, это будет время урока. Я попросила лаборантку меня подменить, но я боюсь оставлять на нее кабинет — в последний раз она забыла убрать контейнеры с препарированными лягушками в холодильник, и за ночь они стухли.

Я ненавидела, когда меня называли Марго, но Екатерина Владимировна этого не знала. Зато она была прекрасно осведомлена о том, что я очень любила биологию.

— Марго, — Екатерина Владимировна положила свою тяжелую ладонь мне на плечо. От нее пахло хозяйственным мылом и лекарствами. — Кабинет будет в твоем распоряжении. Ты сможешь позаниматься биологией, подготовиться к экзаменам.

Я согласилась. У Екатерины Владимировны был рак щитовидной железы, и мне казалось, что если я откажу ей, она может умереть прямо передо мной в коридоре первого этажа, продолжая сжимать одной рукой мое плечо, а другой красный блестящий футляр из—под очков.

Когда все печенье было съедено и все швейные машинки напоследок были расстреляны с помощью лекал различного размера, мы с Никитой покинули кабинет технологии. Никита достал из своего рюкзака скрученный план эвакуации второго этажа, прислонил его к стене и зачеркнул один прямоугольник черным фломастером.

— Сколько времени? — спросил он, закладывая фломастер за ухо.

— Ну, — я подошла к окну, где было видно, что солнце уже исчезло за горизонтом, и ткнула пальцем в тыльную сторону своего запястья. — Согласно моим солнечным часам, сейчас слишком поздно для того, чтобы смотреть время по солнечным часам.

Никита сделал вид, словно не обратил внимание на мою выходку.

— Я не знаю, сколько времени, — сдалась я, не получив никакой реакции. — Мой телефон сел, а наручных я не ношу, потому что меня раздражает их тиканье. На первом этаже есть часы.

— Ладно, — отозвался Никита. — Неважно, впрочем. В актовый зал идем?

— Неужели, ты предоставляешь мне право выбора? — я удивленно приподняла бровь.

— Это был риторический вопрос.

— Я так и думала.

Никита хмыкнул и выставил локоть, предлагая мне за него зацепиться, но я лишь демонстративно вздернула подбородок и обошла парня, направляясь к актовому залу. Шагая прочь, я улыбалась по какой—то непонятной мне самой причине.

До Вари у меня не было друзей, и ни саму меня, ни других людей это не удивляло. С моим характером было странно лишь то, что меня до сих пор никто не связал и не скинул в канаву с ядовитыми змеями. Так получалось, что я не подходила ни под одну социальную группу, образовавшуюся в нашей школе: я была достаточно умна, но недостаточно тиха для ботаников и достаточно горделива, но недостаточно красива для популярных ребят. К тому же, в каждой группе был свой лидер, которому необходимо было подчиняться — я больше предпочитала принадлежать самой себе.

Чем ближе мы оказывались к актовому залу, тем взволнованнее выглядел Никита.

— В чем дело? — поинтересовалась я.

— Не понимаю, о чем ты, — Никита пожал плечами, изображая удивление, но я видела, как в его глазах играли бесы.

— Тогда прекрати так дергаться.

Никита ничего не сказал в ответ. Он нашел нужный ключ, вставил его в дверной замок и повернул два раза против часовой стрелки.

— Ты же помнишь, что через месяц последний звонок? — начал Никита, дергая дверь на себя. Она приоткрылась, и я заглянула в образовавшуюся щель, но ничего не увидела — в актовом зале не было окон, и вместе с тем и малейшего источника света помимо люстр. — Мы уже начали подготовку — декорации, музыка, освещение …

— Ты тоже участвуешь в этом? — перебила я и взглянула на Никиту с нескрываемым удивлением.

Для меня хуже, чем участие в мероприятиях, была организация этих мероприятий.

— О, да! — Никита выглядел так, словно был очень горд. — И не только я: Ян и Сёма тоже со мной.

Я знала Семена Остапенко и Яна Биленштейна, пожалуй, еще хуже, чем Никиту. Они были лучшими друзьями — неразлучной тройкой людей настолько непохожих друг на друга, что лично мне казалось странным, что они вообще общаются. Ян перешел к нам в шестом классе — думаю, многие девчонки в школе запомнили этот день на всю жизнь. Ян был настоящим красавцем: черные волосы всегда выглядели одновременно неряшливо и идеально, взгляд неизменно прищурен, словно он знал больше, чем все вокруг вместе взятые, одежда всегда стильная и, наверняка, дорогая. Сёма учился с нами с самого первого класса. Мне казалось, что Никита и Сёма дружили целую вечность: я никогда не видела их порознь. Сёма был полной противоположностью спокойному Яну, но при этом он не походил и на Никиту: Семен был квинтэссенцией всего самого нелепого и ненужного в человеке.