Одна на миллион (СИ) - Страница 25

— И ты даже не хочешь ударить меня в ответ? — неожиданно для самой себя поинтересовалась я.

Улыбка пробежала по лицу Никиты. Он убрал ладонь от щёки и сунул её в карман джинсов.

— Ты серьёзно хочешь, чтобы я тебя ударил?

— Нет, — я мотнула головой.

— Ну Слава Богу, — Никита расхохотался. — А то я уж было подумал, что ты на нервной почве с ума сошла. Ты когда в кабинет зашла, у тебя так страшно глаз дёргался.

— Потому что нечего мне такие сюрпризы с утра пораньше устраивать, Макаров, — ответила я.

— Буду знать.

Никита дёрнул плечами. Отпечаток моей ладони на его щеке медленно сходил на нет.

— Извини за это, — я ткнула себе в щёку, имея в виду его собственную.

Вместо ответа Никита наклонился ко мне так близко, что я смогла разглядеть едва заметные редкие веснушки на его носу.

— Видишь это? — он указал пальцем на свою бровь — с самого края она была пересечена поперёк тонким прозрачным шрамом. — Это Серёга, Сёмин младший брат. Заехал мне полицейской машинкой несколько лет назад, когда я сказал, что устал играть. Я привык к тому, что меня дети бьют.

Я прыснула, а затем почувствовала, как лёгкое смятение по отношению к Никите Макарову возвращается снова. Странно, но почему—то я не могла ненавидеть его тогда, когда он находился рядом.

— Иди на урок, — я кивнула в сторону кабинета.

— Это приказ? — поинтересовался Никита.

Он отклонился назад, словно изучая меня. Я пожалела, что надела этот дурацкий свитер с котятами.

— Дружеское наставление.

— О, так мы всё—таки друзья?

— Вообще—то, после того, что случилось с нами за последние два дня, ты должен на мне как минимум жениться! — произнесла я без задней мысли, и лишь только спустя мгновение поняла, насколько двусмысленно это прозвучало. Я не имела в виду поцелуй, но именно он оказался первым, что приходит в голову после таких слов, — В смысле, мы в “Революцию” вместе играли, — я издала нервный смешок, когда увидела смущение на Никитином лице, — Это хорошая такая заявка на серьёзные отношения.

— Ну да, — короткая пауза. — А после того, как ты меня откровенно говоря сделала, логично предположить, что в нашей семье будет объявлен матриархат.

Даже после этой неловкости Никита не ушёл. Мы разместились на подоконнике в самом дальнем углу корпуса, и он рассказал мне о том, что когда я вылетела из кабинета, Зоя отпустила какую—то противную шутку про ПМС, и все засмеялись, а Варя ответила ей, что, по крайней мере, Рита не законченная стерва, и тогда Антонина Васильевна схватилась за голову, а он сам, воспользовавшись поднявшейся суматохой, выскочил из кабинета, попросив Сёму захватить его вещи после звонка.

— И кстати, — Никита толкнул меня локтем в бок. — Никогда не поздно отказаться от работы над организацией последнего звонка. Это всё формальности.

Он умолк.

Я поджала губы.

— Но так, для протокола — я бы хотел, чтобы ты этого не делала.

И я решила этого не делать.

Вечером мой мобильный телефон взорвался звонком от абонента по имени “Мама”.

— Ты с ума сошла? — воскликнула она вместо приветствия.

Я покачала головой, а затем вспомнила, что она меня не видит, и вслух заключила, что нет.

— Почему ты не берёшь трубку?

— Ты звонила всего один раз за выходные, мам, — ответила я.

— Да, и ты мне так и не перезвонила!

— Могла бы и сама перезвонить.

Я глубоко вдохнула, а затем шумно выдохнула вместо ответа.

— Что—то случилось? — спросила она, сменив гнев на милость. — Ты поливаешь мои фиалки?

Узнаю старую добрую мамочку, подумала я, Фиалки дороже дочери.

— Нет на первый вопрос, — ответила я. — И да на второй.

Ложь. Причём, в обоих случаях.

— Славно.

— Ага.

Фактически разговор был окончен, но никто из нас не вешал трубку первый лишь потому, что не хотел показаться скотиной. Поэтому я решила прибегнуть к проверенному варианту.

— У меня тут вторая линия, — соврала я.

— Позвоню тебе завтра.

Я первая нажала на отбой. Я любила маму, но лишь как родителя — она никогда не была моим другом. Кинув телефон на кровать, я плюхнулась рядом лицом в подушку. Несколькими часами ранее, когда все уроки в школе закончились, Никита потащил меня к педагогу—организатору, чтобы обсудить какие—то детали, а затем она отвела нас в подвал и заставила таскать оттуда декорации с последних звонков прошлых выпусков. Среди них был и безразмерный костюм азбуки и отверстием для головы прямо на корешке, и несколько одинаковых жёлтых колокольчиков с красными бантами, и шёлковые ленточки через плечо с надписью “почётный выпускник”, и серебряные и золотые медали размером с мою голову. Когда я спросила, зачем нам всё это нужно, Сёма, записанный вместе со мной, Никитой, Яном и ещё несколькими людьми ответственным за декорации и освещение, ответил:

— Тимофеева сказала, чтобы мы перебрали все старые украшения для зала, а потом сожгли этот позор, чтобы не повторяться.

Я рассмеялась, но потом оказалось, что это была не шутка — когда Ян достал из рюкзака горелку, я прикусила язык.

— Если нужно избавиться от старого хлама или ненужных людей — обращайся, — произнёс он с серьёзным выражением лица и демонстративно переложил горелку в другую.

На мой вопрос о том, откуда у него такое оборудование, Ян лишь пожал плечами. Позже, когда мы с Никитой шли домой по уже испробованному пути через центр к скверу, он объяснил мне, что у Яна много специфических талантов.

— Я у него дома был только один раз, и то, только в коридоре буквально пятнадцать секунд потоптался. Но мне впечатлений хватило — у него ружьё охотничье горшок с цветами подпирает. А в том году его отец отвёз нас на пустырь, чтобы мы по банкам постреляли. Я подозреваю, что это было неофициальное празднование дня рождения Яна. Сам Белый говорит, что он ещё и из лука умеет стрелять, уж не знаю, где он этому научился, потому что уже, кажется, лет сто никто из лука не стреляет.

— Белый?

— Ну да, Биленштейн — Белый. А Сёма у нас Остап, потому что Остапенко.

— А ты? — поинтересовалась я. — Макар что ли?

— А я просто Никита.

— Ясно всё с тобой, просто Никита, — рассмеялась я, остановившись — Мы пришли. Вот твой просто дом.

Но в этот раз Никита решил немного скорректировать маршрут, приняв решение проводить меня до дома.

И теперь я, вечером того же дня, лежала лицом в подушку и тяжело вздыхала, вспоминая то, как Никита взахлёб рассказывал мне очередную историю о глупостях, которые совершил Сёма, и о том, как, в итоге, им втроём приходилось из них выпутываться. В его глазах было столько увлечённости и страсти, и он раз за разом вскидывал руки вверх и пинал ногами воздух, оживляя свои слова, а я смеялась, но ни одна из историй толком так и не осела у меня в памяти потому, что всё, о чём я могла думать — это насколько сильно мне нравился Никита Макаров.

Признаться в этом Варе было сложно, признаться самой себе — ещё сложнее. А вот признаться в этом Никите (разумеется, беззвучно, и лишь у себя в голове) оказалось проще простого:

Ты мне нравишься. Очень, думала я, пока Никита продолжал тараторить, Настолько сильно, что даже больно.

А затем мы попрощались: он сказал “пока”, и я сказала “пока”, а потом он снова сказал “пока”, и так продолжилось до тех пор, пока я не поймала на себе взгляд мимо проходящего мужчины.

— Тебя, наверное, уже брат заждался. Сидит с зажжёнными свечками на торте и плачет, — сказала тогда я.

— Ага, — кивнул Никита. — Если только от счастья — считай, теперь я на год ближе к смерти.

— Мне нравится твой брат, — я повела плечом. — Познакомишь?

— Он занят, — отозвался Никита. — Встречается со своим отражением.

Я засмеялась:

— Жаль!

А Никита улыбнулся как тогда, в школе, только одними глазами. И мне снова захотелось сделать для него что—то особенное, и я подумала о том, что обязательно узнаю, кто же та девчонка, в которую он влюблён, и сделаю так, чтобы она тоже влюбилась в него.