Одна душа (СИ) - Страница 12

Закончив перевязку, лекарь почтительно раскланялся и удалился для того, чтобы оказать помощь другим раненым. Братья сидели рядом, касаясь друг друга плечами, в горле у обоих стоял ком. Иниотеф не мог заставить себя даже шевельнуться – горе сковывало его со всех сторон стальными тисками, и он ощущал почти физически, как на его плечи ложатся каменные глыбы: утраты, власти, окончательного прощания с юностью.

Аменемхет, успевший смириться с утратой за долгие месяцы пути, был так же раздавлен и мрачен, как его друг. Вернувшись домой он остро ощутил, что уже никогда строгие голоса отцов не окликнут его, что никогда Априй и Нехо не улыбнутся ему, не сядут с ним за стол, не наставят мудрым советом. Родные стены опустели без своих хозяев.

Однако мысль об отцах навела Аменемхета на другую, на этот раз радостную мысль: убитый горем, страдающий от ран, он совсем позабыл о том, что дети родились у него самого. Вспомнив это, сопоставив сроки, а так же обратив внимание на то, что Иниотеф о сыновьях не обмолвился и словом, старший Наместник похолодел, предположив худшее: их дети, как и их отцы, скончались.

– Нио, – он повернул голову и взглянул на брата. – У нас должны были родиться дети.

– Они родились, – безжизненным голосом ответил Иниотеф, но воспоминание о малышах, всё же, тронуло его лицо слабой улыбкой.

– Всё в порядке? Ты не сказал о них.

– Извини, я думал о другом. Дети родились, здоровые, крепкие, красивые.

– Надеюсь, они станут достойными наследниками… – Аменемхет запнулся, не решаясь выговорить имена своих отцов. – Нашей династии.

Впервые за время их разговора лицо Иниотефа озарила настоящая, радостная, немного хитрая улыбка.

– Не получится, Аме. У меня родилась дочь, – Иниотеф даже тихо рассмеялся, глядя на удивлённое лицо друга. – Но я уже предпринял все меры, чтобы исправить положение. Кстати, её матери я позволил остаться во дворце – девочку должно воспитывать на женской половине дома.

– Мудрое решение, – Аменемхет тоже улыбнулся. Радость новой жизни ненадолго вытеснила скорбь по двум окончившимся. – Я бы хотел посмотреть на наших детей, Иниотеф. Где они? Надеюсь, это поможет мне собраться с силами.

– Идём, – младший брат помог старшему подняться и, поддерживая за локоть, повёл в покои, где за двумя младенцами ухаживали няньки и кормилицы.

Войдя в комнату, где пахло молоком, чистыми пелёнками и неуловимым запахом детской спальни, Аменемхет не заметил, как его лицо просветлело. В кроватке, слишком большой для одного младенца, спали крохотные мальчик и девочка, совсем беспомощные, и старший Наместник задохнулся от нежности и любви к своим детям, которых увидел впервые. Малыши спали, и Аменемхет с Иниотефом не стали их тревожить, только постояли у кроватки, склонившись, касаясь друг друга плечами.

Старухи, ходившие за новорожденными, смотрели на молодых Фараонов с не меньшим умилением, к которому примешивалась жалость – на лицах обоих молодых мужчин отпечаталась безутешная скорбь. Одна из женщин, которая вместе с Бахати растила самих Аменемхета и Иниотефа, тогда совсем юная, а теперь уже близкая к старости, подошла к ним, зная, что они не погонят её прочь.

– Мои повелители, – увидев свою няньку, Наместники тепло улыбнулись и ласково пожали её старые морщинистые руки, – позвольте мне скорбеть вместе с вами о Великих Фараонах и позвольте мне ликовать, глядя на новых наследников Та-Кемета.

Старуха хотела склониться перед мужчинами, но те удержали её.

– Тебе ли кланяться, Каджисо. Ты как родная мать взрастила нас вместе со старой Бахати, а теперь ходишь и за нашими детьми. Тебе ли просить дозволения ликовать о тех, кого ты ночами баюкаешь на руках?

Старая женщина, давно не видевшая Аменемхета и, как и Иниотеф, боявшаяся его гибели, заплакала, и Наместники, не сговариваясь, обняли её, как родную мать, и долго стояли так, пока она не утихла.

– Ну, будет, – строго, как в детстве сказала она и отстранила мужчин. – Прошли те дни, когда вы прятались за моей юбкой, теперь эти вот сорванцы будут делать то же самое, прячась от вашего справедливого отцовского гнева. Идите, мои повелители, отдыхайте и набирайтесь сил. Завтра будет великий день, день скорбей и радостей. А сейчас не тревожьте сон своих детей.

Аменемхет и Иниотеф послушно удалились, согретые теплом женщины, заменившей им мать, оттаявшие и умиротворённые. Вернувшись в свои покои, они будто сбросили оковы оцепенения – несколько часов кряду, сидя за столом, они говорили друг с другом, говорили жадно, взахлёб, и не могли наговориться. Наконец, они поняли, что встретились, что живы, что опасность миновала.

– Я хочу кое-что сделать, – задумчиво протянул Иниотеф, глядя на человека, который завтра должен был стать его супругом и соправителем. Тот вскинул брови, как бы спрашивая, «что именно?». – Наши пряди. По традиции нас должны обрить полностью завтра, на церемонии, но я хочу обрить тебя сам. Сегодня. Сейчас. Я чувствую, что это как-то сблизит нас, ещё больше, чем есть, что это поможет справиться с горем, которое обрушилось на наши плечи. Я не хочу, чтобы меня обрили чужие руки. Только твои.

Аменемхет, прикинув, что бритьё головы – не самая основополагающая традиция, пришёл к выводу, что нарушить её столь незначительно можно. Он пожал плечами и вытащил из-за пояса маленький, остро отточенный нож. Иниотеф, сжав холодную рукоять, смочил прядь Аменемхета маслом и осторожно, ни разу не сделав больно, несколькими чёткими движениями срезал волосы под корень. Закончив работу, он отошёл и всмотрелся в лицо друга, изумляясь тому, как оно изменилось.

Аменемхет уходил на войну мальчиком, принцем с чёрной прядью на голове. Сейчас на Иниотефа хмуро смотрел мужчина, Фараон, воин, умеющий терпеть боль и мириться с утратами. Его зрелость выдавали и раздавшиеся в ширину плечи, и тяжёлый взгляд, и запавшие щёки, и выдающиеся скулы, и посеревшая кожа, и отблески боли в тёмных глазах.

После Аменемхет сделал то же самое – усадил друга на стул, смазал прядь маслом и отсёк её двумя резкими движениями, отточенными движениями человека, умеющего обращаться с оружием. Но Иниотеф от этого мальчиком быть не перестал. Он был лыс, как полагается Фараону, но никуда не делся его здоровый цвет лица, по-юношески округлые щёки, да и взгляд у него был совсем не тот, что у Аменемхета. Он глядел обиженным, потерявшим родителей ребёнком, а не мужчиной, который назавтра должен хоронить соратников.

Эту разницу между ними заметил и Аменемхет. Погладив Нио по голове, он прошептал:

– Ты такое ещё, в сущности, дитя.

Комментарий к Возвращение

И года не прошло, да. Но лучше поздно, чем никогда.

========== Новые Фараоны ==========

Следующий день принёс больше скорби, чем радости. Утром со стенаниями и плачем препроводили Фараонов в мир иной, снабдив в дорогу множеством золота, кубков, кувшинов вина и охранных оберегов. Аменемхет и Иниотеф, шедшие прямо за носилками, скорбно молчали, потупившись и не поднимая глаз, и народ смотрел на них с любовью и состраданием.

После церемонии погребения Аменемхета и Иниотефа торжественно возвели на престол Та-Кемета и повенчали перед Богами, благословляя их и их детей, но пиршества не было – весь город скорбел по павшим в бою Априю и Нехо. Самим юным Фараонам было также не до празденств. Принятие власти не было для них долгожданным и радостным событием – они знали, что рано или поздно станут правителями, но они не желали становиться ими такой ценой.

Ещё очень долго и в фараонском дворце, и во всех Фивах стояла скорбная тишина, нарушаемая молитвами за почивших великих правителей, поднявших Та-Кемет с колен. Аменемхет и Иниотеф, несмотря на горечь утраты, понимали всю важность и ответственность принятой ими власти – они незамедлительно приступили к важнейшим государственным делам, связанным с только что благополучно окончившейся войной. Углубившись в работу, они легче переносили боль, причинённую ранней кончиной родителей. Проводить время наедине было трудно и даже мучительно: все разговоры рано или поздно сводились к одной и той же теме, терзавшей их, как ночное чудовище, и Фараоны старались всегда быть на людях – встречаться с послами, обсуждать дела с советниками. Кроме того, они часами бывали в детской комнате, потому что лучше всего горечь утраты утишала* радость отцовства.