Одна душа (СИ) - Страница 11

Погрузившись в государственные дела, в свободное время занимаясь столярным делом, не давая себе ни секунды передышки, Иниотеф перестал замечать, как идёт время. Опомнился он только тогда, когда раб, неслышно вошедший в его комнату, низко поклонился и сообщил, что родился сын Аменемхета. Это значило, что война идёт уже девять месяцев. Не веря своим ушам, Иниотеф бросился в покои, где лежала измождённая мать, и, не взглянув на неё, подошёл к повивальной бабке, державшей в руках крохотное пищащее существо. Наместник взял в руки этот тёплый комочек, задержав дыхание, прижал его к груди и пристально всмотрелся в его лицо. Ещё трудно было сказать, похож ли он на отца, но мысль о том, что этот человечек, только что появившийся на свет, часть Аменемхета, была спасением. Ребёнок возлюбленного был добрым знаком – по крайней мере, Иниотефу хотелось в это верить. Малыш Аме родился первым, значит, Аме вернётся. Обязательно вернётся живым.

Иниотеф долго не хотел выпускать из рук тёплое живое существо, бывшее частичкой Аменемхета, гладил крохотную головку, которая умещалась в ладонь, улыбался ему, хотя малыш не открывал глазки. Наконец, взяв себя в руки, Наместник отдал кроху чернокожей няньке, сменившей на посту Бахати, умершую пять лет назад. Опомнившись от радости, Иниотеф соизволил подойти к матери, даже взял её за руку, спросил, как она себя чувствует. Девушка плакала. Она знала, что ей не позволят долго оставаться с ребёнком, и её сердце разрывалось от горя. Иниотеф ничем не мог ей помочь, и смотреть на её слёзы было выше его сил. Он не мог нарушить закон и позволить этой женщине воспитывать своего сына, так что любые разговоры и просьбы были здесь бессильны.

Ребёнок Иниотефа родился спустя неделю, и юный Наместник был потрясён. Это была девочка. Он никак не ожидал, что его первенцем окажется девочка. Однако это никак не повлияло на его чувства к ребёнку. Точно так же он стоял, прижав к груди кулёк простыней с выглядывающим из него крохотным личиком, точно так же счастливо улыбался и гладил дочку по голове, шепча, что она не будет наследницей престола, но всегда будет его любимой девочкой, что они с Аменемхетом будут любить её так же сильно, как и сыновей.

Однако сын у будущих Фараонов пока был только один, и это следовало исправить как можно скорее. Иниотеф в ту же ночь пригласил к себе другую наложницу и зачал с нею ребёнка, надеясь, что на этот раз боги подарят ему наследника. Тахире, матери родившейся девочки, повезло больше чем её подруге, у которой родился сын от Аменемхета. Ей позволили остаться во дворце и растить дочь. Отсылать матерей из дворца было необходимой мерой предосторожности – наследники престола должны были знать, что их родители – Фараоны, видеть только их и брать с них пример. Мать могла бы настроить сына против отца, могла пагубно повлиять на отношение к брату и будущему супругу, а это грозило повторением истории Аменхотепа и Тутмоса. Девочка же не должна была воспитываться в подобной строгости, да и не могут её достойно воспитать двое мужчин. Девочке нужна мать, и счастливая Тахира, знавшая всё время беременности, что её отлучат от ребёнка, плакала от радости, так неожиданно на неё свалившейся.

Рождение детей вытеснило скорбные мысли, задвинуло их на край сознания. Иниотеф, продолжавший заниматься государственными делами, по двадцать раз на дню забегал в покои к новорожденным, любовался на их спокойные во сне личики, брал их на руки, когда они просыпались. На первое время девочку отлучили от матери, как и полагалось. Её должна была вскормить чужая женщина. После, когда малышка перестанет питаться молоком, её вернут Тахире, в женскую половину дворца, и там мать воспитает её как полагается. Поэтому пока младенцы находились в одной комнате, а при них были нянька и кормилица. Тахира тоже иногда заглядывала к дочери, но редко – она ещё не вполне оправилась после родов и больше лежала, не в силах подняться.

Однако вскоре наоборот война вытеснила мысли о детях. В Дом Фараонов из далёкой дикой земли пришла страшная весть.

_____________________________________

*Чати - чиновник, второе лицо по важности после Фараона. В контексте “Одной души” - после двух фараонов.

**Монту - бог войны.

========== Возвращение ==========

Ждать возвращения брата пришлось долго, и Иниотеф извёлся тоской и отчаянием, бродя по полупустым залам и анфиладам Дома Фараонов. Вести были точны, и не было никакой надежды на ошибку. Целых два месяца египетское войско брело в пыли и жаре, прежде чем ему удалось достигнуть столицы, и Иниотеф совершенно погрузился бы в скорбь и одиночество, если бы не их с Аменемхетом дети – только они, два крошечных беспомощных существа, поддерживали юного наследника.

Наконец, настал день, которого Фивы ждали с сердечным трепетом и дрожью. Длинная вереница усталых воинов, грязных, раненых, изнемогающих от зноя, вошла в ворота города. При победе полагалось триумфальное шествие, звуки музыки, пение, пляски и радость, но и горожане, и воины подавленно молчали. Потому что самая первая повозка, медленно въехавшая в ворота и направившаяся прямо к Дому Фараонов, везла два уже забальзамированных тела правителей Та-Кемета, павших в бою. Рядом с ней хромал их сын с повзрослевшим осунувшимся лицом и пустотой в глазах.

Шествие сопровождалось могильной тишиной. Иниотеф, которому полагалось ждать выживших победителей на балконе в праздничном одеянии, выбежал навстречу в простой домашней тунике. Он увидел сотни измождённых лиц, услышал страдальческие стоны раненых. В первых рядах толпы женщины начали завывать, узнавая своих убитых сыновей, братьев и мужей. Над войском и среди горожан прошёл общий надрывный стон, и снова стало тихо. Иниотеф смотрел на две спелёнатые фигуры, которые когда-то были его отцами. Мысли покинули его голову. От Априя и Нехо, которых он видел живыми чуть меньше года назад, остались два тела, завёрнутые тряпками. Два пустых тела, лишённых внутренних органов: сосуды с забальзамированными сердцами и прочими внутренностями стояли рядом с каждым из них.

На мгновение на Иниотефа накатила тошнота. Бальзамирование мозгов и сердец было древним обычаем, и юноша знал, что рано или поздно это произойдёт и с его отцами, и с ним самим. Думать об этом, глядя на молодых, пышущих здоровьем Априя и Нехо было просто. Это казалось невозможным, это казалось мифом и выдумкой. А вот знать, что перед тобой лежат два опустошённых тела, было страшно. У Иниотефа подкосились ноги, но он удержался.

Чтобы прогнать дурноту окончательно, он взглянул на брата, стоявшего рядом с почившими Фараонами. Глаза Аменемхета были тусклы и безжизненны. Нога была замотана грязной тряпкой, уже напитавшейся гноем и кровью, и он еле держался на ногах. Почувствовав взгляд Иниотефа, он поднял глаза, и в этот миг в них блеснул былой огонёк. Радость узнавания, облегчение, принесённое родными стенами дома. Несколько секунд братья молча смотрели друг другу в глаза, не веря, что они и в самом деле встретились.

Иниотеф пришёл в себя первый. Он мотнул головой, заставляя себя проснуться от забытья, криво, горько улыбнулся брату и тихо сказал:

– Вы все устали. Вам нужен отдых. Пусть все живые расходятся по домам. Всех мёртвых похоронят семьи. Априя и… – голос Иниотефа предательски дрогнул. – Погребальный обряд проведём завтра утром. Торжественно.

– Пирамида готова? – спросил Аменемхет голосом, которого Иниотеф не узнал.

– Да. Всё готово.

Дальше на себя всё взял Небирос. Он приказал объявить о церемонии погребения, велел всем расходиться, готовить похороны близких и лечить раненых. Иниотеф и Аменемхет рядом, плечом к плечу вошли в Дом Фараонов, не говоря друг другу ни слова.

Толпа разошлась, и над городом снова повисло молчание. В каждом доме было кого оплакивать: кто-то горевал по родным, кто-то по безвременной гибели Фараонов.

Во дворце было тихо.

Аменемхету перевязывали рану на ноге, а Иниотеф молча сидел рядом, уставившись в пустоту. Старший из братьев стискивал зубы, но мужественно молчал, уже привыкший к боли. Говорить не было желания: молчали оба наследника, молчал лекарь, молчали рабы, прислуживавшие ему. Не только Дом Фараонов, но и весь город погрузился в тишину.