Одна душа (СИ) - Страница 10

Став Наместником, Иниотеф ощутил и познал всю тяжесть, которая ложится на плечи правителей. Ему стало ясно, что страной правит не один Фараон, а двое, не только потому, что это – древняя традиция, идущая из глубины веков, а потому, что это насущная необходимость. Один человек с трудом может справиться с такой огромной ответственностью. Он видел, как правят его родители – Априй больше занят переговорами и расправами, а Нехо – бумажной волокитой. И тот, и другой вряд ли смогли бы поменяться ролями. Нехо никогда бы не смог безжалостно отправлять на казнь даже виновных людей, а Априй не высидел бы за документами и часа. Они нужны друг другу не только как две любящие души, но и как опора друг для друга. Только когда Фараоны действуют заодно, когда смотрят в одном направлении, когда их помыслы направлены на одно и то же – страна процветает. Теперь Иниотеф знал историю своих дедов, Аменхотепа и Тутмоса, которые жили и умерли лютыми врагами. Они никогда ни в чём не были согласны, и это отразилось на состоянии страны. Разлад в фараонской семье – трагедия для государства.

Теперь Иниотеф, оказавшись один на месте, где положено быть двоим, отправил в отставку старого чати*, который больше пиршествовал и предавался порокам, чем помогал править страной, и назначил нового, своего дальнего родственника – Небироса, мужчину постарше себя, проверенного долгой честной службой. Старый чати, Хеджер, ушёл с поста покорно, но затаил злобу на юного Наместника.

При помощи Небироса разбираться в делах стало проще, и Иниотеф пообещал ему, что оставит его на посту по возвращении родителей. Проводя много времени вместе с новым чати, Наместник проникся к нему тёплым дружеским чувством, которое он редко проявлял, чтобы оставить, всё же, отношения с Небиросом более официальными, чем товарищескими. Изредка Иниотеф заходил к девушкам, носившим их с Аменемхетом детей, спрашивал, не нужно ли им чего, и уходил. На все томные и влекущие взгляды он реагировал рассеянной улыбкой, отстранённой и печальной. Вскоре девушки перестали проявлять к нему знаки внимания, уверившись, что это не имеет никакого смысла.

Иниотеф часто вспоминал, как простился со своей семьёй. Помнил, как родители, хмурые и встревоженные, объявили о предстоящем походе и велели Аменемхету ехать с ними. Помнил, как перед самым отъездом влетел в отцовские покои и, презрев всякие правила приличия, обнял их обоих и долго стоял, не в силах пошевелиться. Отцы крепко обняли его в ответ, тоже молча.

– Только вернитесь. Прошу вас, только вернитесь назад, – юноша наконец смог выдавить из себя несколько слов.

– Вернёмся. Живые или мёртвые – вернёмся, – Априй мрачно усмехнулся одним углом рта.

– Вернитесь живые, – шепнул Иниотеф и вышел, подавленный и окружённый дурными предчувствиями.

Всю ночь перед отъездом они с Аменемхетом не спали. Возможно, это была их последняя ночь. И, уставшие и разморённые, они лежали в постели, тесно прижавшись друг к другу и не смея нарушить тишину. Их сердца бились в одном ритме, размеренное дыхание одновременно срывалось с приоткрытых губ. Иниотеф чувствовал душераздирающую боль. Он не знал, сможет ли ещё когда-нибудь вот так лежать, прижавшись к широкой груди, чувствуя сильные руки, сможет ли сказать своему возлюбленному хоть слово – и услышать что-то в ответ. И эта безызвестность мучила, корёжила и сдавливала всё внутри. Хотелось плакать, как ребёнку, но Иниотеф сдержался. Он только теснее прижимался к родному тёплому телу, пряча лицо на плече, до боли сжимая кулаки.

Аменемхету было не легче. Он так же замер, не в силах шевельнуться и сказать хоть слово. Не мысль о смерти терзала его, потому что для юноши в двадцать лет смерть кажется далёкой и почти вымышленной, даже перед грозным лицом войны. Нет, его страшила мысль оставить своего Нио одного, оставить в огромном пустом дворце, среди возможных заговоров, смут и козней придворных. Он боялся, как бы Иниотефу не пришлось хуже, чем ему на войне. И ему не хотелось расставаться. Он двадцать лет прожил бок о бок с Иниотефом, двадцать лет спал с ним в одной комнате, и пять лет в одной постели, двадцать лет все свои беды и горести он нёс к другу, всегда принимая к сердцу его беды. И вот теперь они должны были расстаться. Возможно, навсегда. Эта мысль беспросветным мраком окутывала сердце, и из самой его глубины поднимались дикие, нечеловеческие инстинкты. В Аменемхете проснулась жажда крови. Он чувствовал, что оказавшись лицом к лицу с врагом, он будет кромсать, рубить и резать безо всякой жалости, упиваться кровью и криками, безумно, пьяно улыбаться, пропарывая живую плоть. Ярость на несправедливую судьбу клокотала раскалённой лавой, и руки просто чесались сделать кому-то больно прямо сейчас. Выместить свою злобу на ком-то невинном. Только не на Иниотефе. Доверчиво прижимающееся тело Аменемхет обнимал всё так же бережно, всё так же поглаживал ладонью по спине. Иниотеф был потрясён выражением его лица, подняв голову. Перед ним был не его брат, друг и возлюбленный, на него смотрели страшные глаза бога Монту**, кровожадного и безжалостного. По спине младшего юноши пробежал холодок – он не знал, что Аменемхет может быть таким.

Однако стоило Иниотефу посмотреть на брата, как выражение его глаз резко изменилось. Любимые черты вызвали тёплую улыбку и ласковый взгляд.

– Ты был очень страшный только что. Мне стало не по себе под твоим взглядом.

– Я думал о том, что несправедливо – покидать тебя. Это будит во мне ярость. И желание уничтожить столько нубийцев, сколько я смогу.

– Самое главное – вернись ко мне. Я без тебя не смогу.

– Знаю, – Аменемхет снова прижал брата к себе и прижался губами к его лбу. – Я знаю. Я вернусь к тебе.

Они снова замолчали, погружённые в свои мысли.

***

И вот теперь уже полгода прошло с тех пор, как Иниотеф не видел родителей и брата. До Дома Фараонов доходили вести о победах египетской армии, о том, как Фараоны и войско подминают железной пятой дикие племена, хуже вооружённые и неорганизованные. Победа за победой, новые территории, пополнение армии за счёт пленных нубийцев. Эти слухи были как масло, подливаемое в лампаду – огонёк надежды в груди Инотефа горел ровно и не грозил потухнуть.

Хорошие вести поднимали его настроение. Он садился за бумаги, подписывал документы, принимал послов, несколько раз лично выехал в город, чтобы посмотреть, как живут люди, велел Небиросу выделить деньги на помощь нищим. В такие дни он приходил к будущим матерям своих детей, разговаривал с ними дольше, чем обычно, один раз даже подарил им по золотому браслету.

Небирос во всём помогал своему господину, давал советы, всегда присутствовал на встречах с послами, чтобы в случае чего подсказать неопытному Наместнику. Иниотеф радовался, что нашёл верного и честного человека, который и в будущем будет помогать им с Аменемхетом править страной.

Дела, которые пошли на спад, когда Иниотеф только-только занял трон Наместника, теперь пошли на лад. Он учился быстро, редко совершал ошибки, прислушивался к мнению Небироса, и власть уже не казалась ему таким тяжким бременем. Он знал, что когда они с Аменемхетом взойдут на престол, будет ещё легче – доверие к брату и доверие к другу будут крепким оплотом страны, и всё будет ещё лучше, Та-Кемет станет ещё богаче, наладятся новые связи, торговля. Всё будет прекрасно.

Однако, как ни радостны были вести, ночами горечь разлуки наваливалась бесформенной чёрной громадой, и Иниотеф чувствовал себя крошечным на огромном богатом ложе. Он знал, что где-то там, в этой темноте, в палатке мёрзнет его Аменемхет. Может быть, раненый. И родители точно так же мёрзнут, пытаясь согреться теплом объятий. В какой-то момент Иниотеф почувствовал отвращение к роскоши фараонского дворца. Ему было тошно знать, что он спит на шелках, в то время как вся его семья прозябает на каких-то подстилках, а ночи в пустыне так холодны. Иниотеф, ища утешения в вечной занятости, пригласил во дворец столяра, который дал ему несколько уроков, и Наместник с его помощью своими руками сработал себе простую деревянную лежанку. На неё был постелен тюфяк, а одеялом служил простой кусок материи. Спать стало холодно и неудобно, зато он не чувствовал себя негодяем за то, что наслаждается роскошью во время того, как близкие ему люди рискуют жизнями и страдают от неудобств. Чувствовать то же, что чувствует Аменемхет, было отрадно. Иниотефу даже стало сниться, что он тоже отправился на войну и спит в одной палатке со своим Аме. Тяжкие мысли были отогнаны хотя бы на время.