Одинокий эльф - Страница 21
Два самых высокопоставленных жреца дворфов, Кордио Хлебноголовый и Стампет Коготок, внимательно осмотрели Бренора и, обернувшись, удовлетворенно кивнули остальным жрецам. Только что им еще раз удалось вернуть короля из мира теней.
Кэтти-бри внимательно вглядывалась в их лица. Несколько жрецов устало опирались на край кровати, и никто из них не казался особо удовлетворенным — даже всегда брызжущий весельем и радостью Пайкел. Один за другим они стали выходить из комнаты и, проходя мимо, похлопывали Кэтти-бри По плечу.
— Мы ходим к нему каждый день, — проговорил Кордио, оставшись с ней наедине.
Кэтти-бри подошла к постели отца, опустилась на колени, взяла его руку и прижала к своей груди. Ладонь была едва теплой, словно жизнь почти покинула тело. Девушка искоса оглядела комнату: здесь горели свечи, были ковры и хорошая мебель, — и она, несомненно, была куда лучше сырых, тесных подвалов под разрушенной башней Витегроо в Низинах. Но для Кэтти-бри это не имело никакого значения, поскольку посреди этой удобной комнаты по-прежнему неподвижно лежал ее отец.
Глядя на него, женщина вспомнила о друге, тоже недавно находившемся на волосок от смерти. Тогда, там, на Побережье Мечей, они обнаружили смертельно раненного Дзирта. В одном углу пещеры лежал он, а в другом, с такой же раной, но лишь зеркально расположенной, — Эллифейн, эльфийка. Дзирт умолял спасти девушку, а не его, отдав ей бесценный исцеляющий эликсир. Но Бренор не послушался, и поэтому дроу остался жив. В ту минуту они оказались перед трудным выбором и руководствовались своей привязанностью. Им пришлось решать, что будет большим благом.
А теперь что же? Может сейчас привязанность заставляет их делать то, что никому уже не принесет ничего хорошего?
Жрецы не жалели себя, поддерживая жизнь в Бреноре, — если только его нынешнее состояние можно назвать жизнью. Каждый день, подчас не по одному разу, им приходилось спешить сюда, отдавая всю свою волшебную силу, чтобы вновь вернуть короля в состояние, пограничное со смертью.
— Может, просто отпустить тебя? — негромко спросила она у отца.
— Что ты сказала? — метнулся к ней Кордио.
Кэтти-бри взглянула в его встревоженное лицо, улыбнулась и сказала:
— Ничего, Кордио. Просто позвала отца. — И добавила, поглядев на землистое лицо короля: — Но он меня не слышит.
— Он чувствует, что ты здесь, — шепнул жрец, кладя ладони на плечи девушки и стараясь поддержать ее.
— Думаешь? А мне кажется, что нет, — Ответила Кэтти-бри. — Может, в этом все дело? Может, у тебя больше не осталось надежд и веры в жизнь? — обратилась она к Бренору. — Может, ты думаешь, что меня, Вульфгара, Реджиса и Дзирта больше нет в живых? Ведь все, что ты знаешь, — это то, что орки победили при Низинах.
Она задержала взгляд на отце, потом посмотрела на Кордио, ища в нем поддержку.
— Как он? — вскричал от двери Реджис. Вслед за ним вошел Вульфгар.
Кордио поспешил их успокоить, сказал, что Бренор в порядке, и ушел, но прежде поклонился Кэтти-бри и поцеловал ее в щеку.
— Ты говори с ним, говори, — шепнул он. Кэтти-бри крепче сжала руку отца, вложив в это пожатие все свои чувства, надеясь ощутить хоть слабое ответное движение, какой-то знак того, что он знает о ее присутствии. Но ничего. Рука оставалась такой же холодной и безжизненной. Девушка тяжело вздохнула, еще раз сжала пальцы Бренора, затем заставила себя встать и обернулась к друзьям.
— Нам надо кое-что обсудить, — сказала она твердо и решительно.
Вульфгар с любопытством посмотрел на нее, но Реджис, лучше знавший все, что творилось в Мифрил Халле, глубоко вздохнул и кивнул.
— Жрецы с каждым днем все больше устают, — сказал он.
— Кроме того, они нужны не только здесь, — с усилием произнесла Кэтти-бри и оглянулась на бедного Бренора, дышавшего так слабо, что грудь его вздымалась едва уловимо. — У нас полно раненых, которым еще можно помочь.
— Неужели ты думаешь, что они откажутся от своего короля? — спросил Вульфгар с нотками гнева в голосе. — Мифрил Халл — это Бренор. Он привел обратно свой клан и обеспечил его процветание. Они обязаны ему всем.
— А ты думаешь, Бренор хотел бы этого? — спросил Реджис, не дожидаясь ответа Кэтти-бри. — Если бы он знал, что другие страдают, а может, даже умирают из-за того, что столько жрецов вынуждены тратить на него все силы и время, когда надежды почти нет, ему бы это не понравилось.
— Да как ты можешь так говорить?! — закричал варвар. — После всего, что Бренор…
— Мы любим его не меньше, чем ты, — перебила его Кэтти-бри и, подойдя вплотную, крепко обняла Вульфгара. — И я, и Пузан.
— Мы ничем не можем ему помочь, — заметил Реджис. — Я правитель Мифрил Халла, но лишь потому, что я могу говорить от имени Бренора. Если его не будет, я не смогу его заменять.
— И я не смогу, и Вульфгар, и Дзирт, — согласилась молодая женщина, отпуская великана. — Королем Мифрил Халла может быть только дворф. Но наше слово, как родных и друзей Бренора, будет иметь большой вес в обсуждении того, кто станет его преемником. И мы обязаны сделать правильный выбор, ради Бренора.
— Думаю, его место должен был занять Дагнаббит, — сказал Реджис.
— Тогда, может, его отец? — спросила Кэтти-бри. Хоть она сама завела этот разговор, ей с трудом верилось, что они всерьез обсуждают, кто станет преемником Бренора.
— Дагна откажется, — покачал головой Реджис, — как отказался управлять вместо Бренора. Поговорить с ним конечно, надо, но вряд ли он согласится.
— Кто же тогда? — спросил Вульфгар.
— Кордио Хлебноголовый проявил себя превосходно, — заметил Реджис. — Он прекрасно организовал оборону нижних туннелей, кроме того, он отлично продумал смену жрецов у постели Бренора и лечение раненых.
— Но Кордио не принадлежит к роду Боевых Топоров, — напомнила Кэтти-бри. — К тому же никогда такого не было, чтобы во главе Мифрил Халла стоял жрец.
— Ближайшие родичи Бренора — Браунавили, — вмешался Вульфгар. — И никто не проявил себя в битве лучше, чем Банак.
Женщина и хафлинг переглянулись, а потом одновременно кивнули.
— Тогда Банак, — подытожил Реджис. — Если только он не погибнет в этой войне с орками.
— И если… — нерешительно начала Кэтти-бри, но так и не смогла вымолвить то, что хотела, лишь оглянулась на Бренора.
Они предложат выбрать Банана новым королем Мифрил Халла, но только если ее горячо любимый отец, дворф, взявший на воспитание девочку-сиротку и вырастивший ее, как собственное дитя, перейдет границу между жизнью и смертью.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛЯДЯ В ЗЕРКАЛО
Я ошибся, но я знал, что так будет. Говоря по правде, в те минуты, когда власть ярости надо мной ослабевала, я понимал, что все мои поступки граничат с безумием и в конце концов смерть найдет меня где-нибудь здесь, в горах, если я не остановлюсь.
Но может, с того самого дня, когда орки разрушили Низины, я к этому и стремился? Может, я только и делал, что искал своей гибели?
Нашествие орков оказалось гораздо более грозным, чем мы предположили, когда встретили двух странствующих дворфов из цитадели Фелбарр. Орки почему-то сплотились и выступили вместе. Теперь в опасности весь север, и в особенности Мифрил Холл. И было бы неудивительно, если бы дворфы ушли под землю, наглухо закрыв все ходы и выходы, ожидая наступления орд.
Может, поэтому я и не могу избавиться от жажды истреблять этих тварей, что понимаю, какая опасность грозит месту, на долгие годы заменившему мне дом? Может, я надеюсь, что, убивая орков, я хоть немного помогаю дворфам?
Или же это лишь самооправдание? Могу я хотя бы самому себе в этом признаться? Ведь в глубине души я знаю, что, если бы после разгрома Низин, арки и вернулись в свои норы, я все равно не пошел бы обратно в Мифрил Холл. Я бы преследовал этих тварей до самого конца с оружием в руках, и Гвенвивар шла бы со мной рядом. Я бы бился с ними не менее беспощадно, чем сейчас, и проливал бы их кровь с таким же наслаждением, — кажется, в моей жизни не осталось других радостей, кроме этой.
До чего я их ненавижу!
А может, дело вовсе не в них?
Когда я наношу удар, перед моим мысленным взором встает Бренор на верхнем этаже той злополучной, объятой пламенем башни, которая вот-вот обрушится. Я вижу смертельно раненную Эллифейн, бессильно сползающую по стене напротив меня. Иногда Ярость так застилает глаза, что я не вижу ничего. Я в ладу с собой лишь тогда, когда первобытные импульсы, ярость и инстинкт самосохранения, заглушают голос разума. Однако, уничтожив нескольких орков или обратив их в бегство, я обнаруживаю ужасные последствия своих поступков.
Я заставил Гвенвивар страдать! Ее, которая всегда приходит на мой зов и самозабвенно сражается, делая все, что я велю. Ее, которая безропотно бросается на любого противника по моему приказу. До сих пор слышу тот жалобный зов, в котором не было ни тени упрека. И когда я снова позвал ее, дав отдохнуть в астрале, она явилась так же послушно, как и раньше.
Так бывало и в прошлом, когда я скитался в глубоком Подземье после ухода из Мензоберранзана.
Сейчас только Гвен связывает меня с этим миром, она единственная привязанность в моем сердце. Я понимаю, что мне следовало бы проститься с Гвенвивар, передать ее кому-нибудь более достойному, поскольку нет никакой надежды, что я выживу. Страшно подумать, что ониксовая фигурка, с помощью которой можно вызвать пантеру, окажется в грязных лапах какого-нибудь орка.
Но при всем этом я не могу собраться с духом, отправиться в Мифрил Холл и отдать статуэтку дворфам. Без Гвен двигаться дальше по своему пути будет выше моих сил, а свернуть с него я уже не способен.
Наверное, я слаб, но я не глупец. Как бы то ни было, я пока не готов прекратить свою войну, не готов отказать себе в удовольствии проливать орочью кровь. Эти твари причинили мне жестокую боль, и я заставлю их расплачиваться до тех пор, пока руки мои способны держать оружие.
Мне остается лишь надеяться, что за долгие годы Гвенвивар сумела освободиться от принудительного подчинения, заключенного в ониксовой статуэтке, и теперь ее воля способна противостоять магии. Я верю, что если какой-нибудь орк обшарит мой труп, найдет фигурку и случайно узнает, как ею пользоваться, то к нему явится не помощник, а убийца.
По крайней мере мне хочется в это верить.
Но может, это очередная ложь и новое самооправдание.
Наверное, я просто запутался в паутине мелкой лжи.
Единственное, что мне сейчас известно точно: воспоминания причиняют мне боль, а убивать приятно. И я не откажусь от этого удовольствия до самого последнего мгновения.