Одиночный выстрел - Страница 4

Трудности ученицу девятого «А» класса ждали прямо за порогом отчего дома. Изменить что-либо в данной ситуации оказалось не под силу даже самому могущественному ведомству. Только узнала об этом Людмила Павличенко не сразу.

Белая Церковь с населением, не превышающим сорока тысяч человек, являлась небольшим городом, где сплетни распространялись с невероятной скоростью. В Белой Церкви обитали провинциальные люди, воспитанные в строгих правилах христианской морали. Канули в Лету безумства первых послереволюционных лет, когда брак объявили вредным буржуазным предрассудком и призвали молодежь к свободным сексуальным отношениям. Ныне семью опять считали ячейкой общества, и добрачные половые связи сурово осуждали. С этой точки зрения, пятнадцатилетняя Людмила Белова, ставшая Павличенко на четвертом месяце беременности, была обыкновенной блудницей, грехопадение которой сумел прикрыть отец. Как ни странно, городское общество сочувствовало не ей, а выпускнику сельскохозяйственного техникума, красавчику и лучшему танцору.

В конце января 1932 года молодой супруг отбыл к месту работы в Херсонскую область. Людмила начала вновь посещать уроки в средней школе № 3, где училась с первого класса и где ее вроде бы все знали. Она была отличницей, хорошей спортсменкой и активисткой пионерского движения. О том свидетельствовал ее портрет на школьной Доске почета, успешно сданные нормативы на значок «Будь готов к труду и обороне», единогласное избрание в совет пионерской дружины. Но… Оказалось, что все это забыто, и отношение к ней у педагогов и учащихся данного образовательного заведения резко изменилось.

Она почувствовала себя изгоем.

Дети, и особенно – подростки – существа довольно-таки жестокие. Они могут травить любого, хоть чем-то непохожего на ту стаю, что доминирует в классе. Буквально полтора года назад Люда отлично уживалась с ними и часто верховодила: в уличных драках «на кулачки» участвовала наравне с мальчишками, метко стреляла из рогатки, быстрее других убегала в случае опасности. Задиристый, боевой характер и острый язык снискали Беловой уважение даже у отпетых хулиганов.

Школьные ее дружки остались теми же вихрастыми подростками, а она вдруг превратилась в женщину и не могла, как раньше, со всего размаха врезать обидчику по скуле. Вторая половина беременности протекала тяжело, с бессонницей, с депрессией, со спонтанными болями в пояснице. Ребенок уже поворачивался, толкал ее ножкой в бок, если ему что-то не нравилось: например, громкие звуки, внезапная перемена положения материнского тела.

Людмила Павличенко совсем перестала посещать занятия в начале апреля, когда сильно округлившийся живот не скрывало и самое широкое платье. Директриса отчислила бы ее гораздо раньше, но Елена Трофимовна Белова, которая преподавала в средней школе № 3 английский и французский, сказала, что уйдет вместе с дочерью. Учителей, особенно – иностранного языка, в этом захолустье катастрофически не хватало, и на педсовете жену майора НКВД уговорили доработать до конца учебного года. По той же причине Люде выдали справку об окончании девяти классов, поставив в ведомости хорошие отметки, хотя пропусков уроков было у нее много.

Так вышло, что Моржик появился на белый свет в июне, на двадцать один день раньше ее собственного, шестнадцатого, дня рождения. Потому Людмила всегда называла его лучшим, драгоценным подарком, который преподнесла ей жизнь. Разрешилась она от беремени на удивление легко, без длительных изнуряющих схваток, без адской боли, как будто рвущей тело пополам. Когда ей принесли уже обмытого и запеленутого ребенка и показали, как приложить его к груди, Люда с улыбкой произнесла:

– Это ж прямо его копия!

– Чья? – спросила акушерка.

– Алексея Павличенко.

– Мужа, что ли?

– Ну да.

– Значит, особо он тебя отблагодарить должен. Знаешь, мужики такое любят. Чтоб первенец – сын, и похож на него.

– Посмотрим, – ответила юная мамаша и вздохнула.

За четыре месяца их разлуки обожаемый супруг прислал ей только два письма. В первом он сообщал, что перебрался с центральной усадьбы совхоза на хутор Вытребеньки, расположенный в четырех километрах от нее, и писать ему надо по новому адресу. Во втором объяснял, почему не приедет в Белую Церковь ко времени родов: идет посевная кампания, и как ведущий специалист он должен наблюдать за ходом сей ответственной работы.

В июле Люда получила от Алексея конверт с поздравительной открыткой, на которой красовался букет белых и красных роз. Он писал, что сердечно поздравляет ее, желает счастья и здоровья любимой жене, а также их новорожденному сыну Ростиславу. Заканчивалась открытка обещанием приехать в Белую Церковь осенью, когда ему предоставят отпуск на работе.

Этот отпуск выпал на ноябрь 1932 года.

Радостный Павличенко заявился в дом Беловых с подарками для жены и сына. Он надеялся, что тесть, как и после свадьбы, снимет для молодых отдельную квартиру. Они с Людмилой вспомнят там свои золотые денечки. Теща же побудет с ребенком три недели, пока он находится в Белой Церкви. Но, к его удивлению, ничего такого не случилось.

Семейство майора НКВД он застал сидящим, как говорится, на чемоданах. Оказывается, Михаила Ивановича перевели в Киев, предоставив ему должность в центральном аппарате республиканского Наркомата внутренних дел. Беловы уже продали дом, только Людмила почему-то не сочла нужным вовремя сообщить супругу эту интересную новость.

Она вообще держалась с ним несколько отстраненно, разговаривала спокойно, даже равнодушно. Алексей не узнавал милую женушку. Разве не она жарко целовала его на перроне вокзала десять месяцев назад, когда он уезжал в зерносовхоз «Заря коммунизма»? В тот январский день трещал мороз под 30 градусов. На холодеющих ее щеках оставались дорожки от слез. Вязаной варежкой она их вытирала, пыталась шутить и улыбаться. Он, как умел, поддерживал бодрое настроение, уверяя, что грустить не стоит. Время летит незаметно, и увидятся они скоро.

Теперь Алексей надеялся побыть наедине с женой хотя бы час. Однако в доме царил страшный беспорядок. Ящики с книгами, сундуки и чемоданы с одеждой, плетеные корзины, набитые кухонной утварью, занимала места в трех комнатах. Четвертая, самая маленькая, отведенная под детскую для Ростислава, тоже не годилась для супружеского свидания, там спал ребенок.

Хозяева, извинившись перед гостем, продолжали сборы в дорогу. Они что-то укладывали и перемещали в ящиках и чемоданах, обсуждали между собой, как лучше расположить тот или иной предмет мебели в контейнере, составляли список вещей первоочередной надобности на новой квартире в Киеве. Лишь в полутемной прихожей Павличенко смог обнять Людмилу за плечи. Он думал, что она ответит на его страстный поцелуй, но Люда вдруг сухо сказала ему:

– Не надо.

– Почему? – он по-прежнему обнимал ее за плечи, заглядывал в карие глаза.

– Это было давно, – ответила она.

– Со свадьбы и года еще не прошло! – возразил он. – А ты говоришь: давно. Просто ты отвыкла от меня.

– Наверное.

– Я приехал напомнить тебе…

– О чем? – резко задав вопрос, Людмила перебила мужа, но дальше продолжать не стала.

Алексей заговорил сам. Это была привычная для него тема: любовь, волнение сердца, образ возлюбленной, запечатленный в душе. Павличенко видел, что она слушает внимательно, словно вспоминая что-то. Но неожиданно за стенкой раздался плач ребенка. Моржик проснулся и звал мать.

– Извини, – быстро сказала она, – мне пора кормить. Приходи завтра. Нет, лучше послезавтра. Вечером мы отправим первый контейнер с вещами и мебелью. В доме станет свободнее…

Шагая к улице Привокзальной, молодой агроном перебирал в уме вероятные причины странного ее поведения. На первое место он выдвигал супружескую измену, на второе – дурное влияние подруг или родителей, на третье – ослабление умственной деятельности, характерное для беременных и кормящих грудью женщин.

Уезжая, он оставлял в Белой Церкви восторженную, охваченную порывом первого сильного чувства девчонку. Вернувшись, обнаружил взрослого человека, умудренного каким-то новым и явно невеселым опытом. Как это могло произойти?