Одиночное плавание - Страница 55

Знаю, теперь ты будешь встречать меня здесь на каждом шагу. Выходить из стен, появляться из-за колонн, мелькать в окнах, смотреть из воды…

В этот магазинчик «Дары осени» мы заходили с тобой в прошлом году. Покупали яблоки. Ты любила разгрызать яблочные семечки… Боже, как дорог мне этот магазин со всей своей овощной гнилью!

Кажется, я становлюсь идолопоклонником. Это новый неизвестный религиеведам культ. Культ богини Лю. «Страшно впасть в руки бога живого!…»

Вдруг осенило! Она оставила мне письмо на почте. До востребования! Ну конечно же, там и новый адрес! Бегу по обледенелым лестницам… Как я не догадался сразу! Ведь надежнее ничего не придумаешь: до востребования!

С замиранием сердца смотрю, как острые ноготки операторши перебирают пестрые края авиаконвертов.

- Башилову ничего нет.

- Не может быть!

Операторша, девчонка лет семнадцати, вскидывает на меня нафабренные глаза. Ей хочется мне помочь.

- Сейчас посмотрю здесь…

Она выдвигает ещё какой-то ящичек… Ну уж здесь-то должно быть. Это последний шанс. Ведь не может же быть столь жестокой почтовая фортуна? Фортуна - богиня, а женщины солидарны в сердечных делах…

Похоже, весь запас счастливых случайностей я израсходовал в море.

- Нет.

Никаких писем.

Страшные холода обрушились на Северодар. Все побелело, будто забрызгано известью после некой грандиозной побелки. Побелело даже то, что не должно белеть: чёрные шины грузовиков, корпуса и рубки подводных лодок, лацканы флотских шинелей, эбонитовые короба выгруженных аккумуляторов.

Все железо закурчавилось белыми завитками, будто не выдержав морозов, решило обрасти шерстью. Лодки так вмерзли в лед, что, кажется, Сыграй «Срочное погружение», открой все кингстоны и клапаны - они так и останутся, прочно впаянные в бронестекло льда…

Заглянул по делам в лакокрасочную мастерскую, где хранятся старые фотостенды, и увидел её на снимке, запечатлевшем субботник. На фотосеребре застыл свет, отброшенный её лицом, её глазами год назад… Ну вот и встретились.

- По местам стоять, к погрузке аккумуляторной батареи!

В прочном корпусе аккумуляторного отсека сняли съёмный лист - толстую стальную пластину.

В подволоке, рядом с дверью в кают-компанию, зияет прямоугольная дыра, и сквозь нее влетают в коридор среднего прохода снежинки. Ледяные звёздочки тают на голубой ружейной пирамиде, на контакторных коробках, на линолеуме настила.

Как странно видеть небо из отсека! Как странно видеть солнечный свет из глубины аккумуляторной ямы! Говорят, со дна колодцев даже днем видны звёзды. Я спускаюсь в самый нижний ярус ямы, и через оба выреза в настилах, через проем съемного листа смотрю в прямоугольник неба, ставшего сразу по-вечернему синим. звёзд разглядеть не успел. На причале скомандовали: «Майна стрелой!», с корпуса крикнули в отсек: «Трымай алименты!» - и черное дно аккумуляторного элемента закрыло небо; тяжёлый эбонитовый короб тесно вошел в проем, а затем, покачиваясь, опустился сквозь люк в настиле - в «подпол», в верхний ярус ямы. Здесь его приняли руки электриков, осторожно отвели в сторону, подцепили к «пауку» - роликовой тележке, снующей поверху, отвезли в дальний угол ямы, бережно опустили на смазанные тавотом деревянные решётки- «рыбины». Матрос Тодор упирается спиной в эбонитовый короб, наполненный свинцом и серной кислотой, каблуками - в обрешетник…

- Толкай!

Резкий толчок - и элемент отъезжает на свое место…

И так сотни раз.

Как и на любые корабельные работы, на смену аккумуляторной батареи предписан свой норматив, и как любой норматив - море торопит - он должен быть перекрыт. Тут не просто: выгрузка - погрузка. Смена батареи - дело интимное в жизни подводной лодки. От того, насколько правильно будут установлены элементы, расклинены, зависит очень многое в физиологии субмарины: от дальности подводного хода до газового состава воздуха в отсеках. Токи всех частот и напряжений вращают гребные валы и гироскопы главных компасов, преобразуются в электронный слух и радарное зрение корабля, раскаляют камбузные плиты и обогревают линзы перископов, наконец, заменяют свет солнца, собирают людей у луча кинопроектора. Рабочая температура электролита, как у человеческого тела, - 36,6°, Аккумуляторная батарея столь же прихотлива к климату и режимам работы, как и живой организм. В сильную жару она начинает «газовать» - выделять взрывоопасные газы. Она не любит полной разрядки. Ей полезны «лечебные циклы». «Прерванная зарядка, - утверждает инженер-механик Мартопляс, - для батареи так же вредна, как прерванная любовь для человека».

На меня повеяло мистикой, когда я прочитал в газете, что аккумуляторная батарея английской подлодки, поднятой со дна моря, где она пролежала свыше шестидесяти лет, дала ток.

Я всегда с благоговением спускался по вертикальному трапу в «электрический подпол» отсека, где в безлюдье горят плафоны, тускло поблескивают бимсы и переборки выкрашенные антикислотной краской, а лабиринтные ряд чёрных баков, оплетенных чёрными шлангами систем охлаждения и перемешивания электролита, напоминаю винный погреб феодального замка. Только «бочки» таят не портвейн и не мадеру, а сжиженную электроэнергию. После отсечной толчеи аккумуляторная яма - омут покоя и тишины. Разве что взвоют батарейные вентиляторы…

Теперь тут людно, шумно, скользко. Все намазано тавотом. Электрики - народ молодой, любят порисоваться, порисковать: выдернуть ногу или руку из-под ползущего вниз груза, который, как гильотина, полоснет - зазевайся только. Я покрикиваю на самых отчаянных, но это лишь раззадоривает наших сорвиголов. Вон Тодор подставил голову под бак в полтонны весом:

- Майна гаком!

- Эй, внизу! - кричат с причала. - Зам в отсеке?

- В яме! - сообщает Тодор, поглядывая на меня.

- Письмо ему! Передаем с элементом!

И в аккумуляторную яму медленно сползает очередной короб. Между токосъемными пробками белеет конверт о голубыми виолами. От нее!

В настуженной яме меня бросает в жар. Не хочу, чтобы матросы видели, как трясутся пальцы. Ухожу в дальний угол ямы, под зарешеченный плафон. Письмо летнее, полугодичной давности. Я должен был получить его в Средиземном море. По всей вероятности, мы с ним разминулись…

Если письма могут уставать в дороге, то это, бесспорно, самое усталое письмо на белом свете. Конверт заштемпелеван, измят, надорван. К тому же на него попала серная кислота, и едкое пятно ширится, пожирая бумагу и строчки. Я успеваю оторвать кусочек конверта с обратным адресом. Я успеваю обмакнуть письмо в банку с содовым раствором, выставленную доктором для промывания глаз.

Мне достаются обрывки съеденных кислотой строчек: «…получилось… должна… Чукотка не… новая работа… не горюй… Помню. Жду. Люблю. Целую! Лю.

Мой адрес: Чукотский нац. автоном. округ, нос. Энурмино, что на мысу Сердце-Камень…»

Я выбираюсь из ямы. Я прячу останки письма в ящик каютного стола. Клочок конверта с адресом беру с собой. Цифры почтового индекса обнадеживают и внушают доверие к невероятному адресу на краю земли. Я твержу их, как шифр, как заклинание, с помощью которого можно вызвать из небытия любимую.

…Большой сбор. Мы строимся на дельфиньей спине своего корабля, за острым скосом обтекателя рубки на палубе кормовой надстройки. Это единственное место, где весь экипаж может встать в две шеренги. Мы равняем носки ботинок и сапог по сварным швам легкого корпуса. Правое мое плечо вжато в плечо Симбирцева, левое - в плечо помощника Феди. Сразу за ним возвышается Мартопляс, переминается с ноги на ногу доктор. Пока не было команды «Смирно», на лейтенантском фланге хохоток-Симаков придаёт фуражке Васильчикова нахимовские обводы. Мичманская шеренга начинается с боцмана. Привычно, не дожидаясь команды, застыл Степан Трофимович Лесных. Щеголь- Голицын, нервируя боцмана, расправляет под обшлагами шинели белые манжеты. Чертыхается Костя Марфин - чуть не загремел по скату обледеневшего борта. За низеньким коком убегает к флагштоку вереница матросских лиц: Соколов, Дуняшин, Тодор, Жамбалов…