Одиночество Новы - Страница 9

После долгого молчания Тристан вздыхает и встает с подлокотника:

– Хочешь чего-нибудь покрепче?

– Да, пожалуй, – отвечаю я с излишней торопливостью и сжимаю руку на горлышке почти допитой бутылки «Короны», стараясь сбросить напряжение.

Тристан уходит на кухню и роется в шкафчиках – ищет стопки. Я сажусь на диван, запрокидываю голову и высасываю остатки «Короны», уже жалея о своем решении приехать сюда. Не к Дилану, а вообще домой. В колледже все было неплохо, не то чтобы отлично, но неплохо, по крайней мере, было о чем думать, помимо моего обсессивно-компульсивного расстройства и смерти Лэндона.

Из коридора доносится смешок, и я с облегчением выдыхаю, думая, что это Делайла. Начинаю уже подниматься с дивана, но, когда занавеска отодвигается, снова сажусь: в комнату входит длинноногая блондинка, поправляет топ, натягивая его на свои внушительные формы.

Она бросает взгляд на меня и надевает на лицо искусственную улыбку:

– Привет. Ты же Нова, да?

Понятия не имею, кто это, но по виду примерно моя ровесница.

– Да.

– Как машина. – Этот голос кажется знакомым, очень, очень знакомым, как будто мироздание задумало сыграть со мной жестокую шутку. А когда парень входит в комнату, я едва не падаю замертво – сходство настолько поразительное, что у меня кружится голова. Все в нем невероятно напоминает Лэндона, и на секунду я верю, что это он и есть.

Сходство не столько в чертах, сколько в чем-то трудноуловимом. Он и ростом повыше Лэндона, и волосы у него темно-каштановые, а не черные, и обриты коротко, а не свисают на глаза. Еще он немного мускулистее, а над верхней губой едва заметный шрам. Много чего не совпадает, но вот мелкие детали так и давят на кнопку «безумие» у меня в голове. Например, пальцы – все в угольной пыли, или то, что шнурки у него на ботинках не завязаны – Лэндон тоже все время так ходил. В голосе, глубоком и мягком, как топленое масло, слышится до боли знакомая нотка. И глаза. Эти чертовы медовые глаза, и в них столько печали, что они гасят почти всю радость вокруг. Столько печали я видела в глазах лишь у одного человека. У одного-единственного. А когда они обращаются на меня, я словно тону в его печали – в печали Лэндона.

Я все смотрю на него и чувствую, что ему уже от этого не по себе, но не могу отвести глаз. Словно я проснулась год назад, и в этот раз он не бросил меня одну на холме, в траве, и вообще одну на свете.

– Что с тобой? – Голос Тристана ударяется мне в грудь и выводит из оцепенения.

Я отрываю взгляд от незнакомого парня и, моргая, гляжу на Тристана:

– Что?…

У него в руке рюмка, до краев налитая кристально-прозрачной жидкостью.

– У тебя расстроенный вид. – Тристан переводит взгляд на того парня, потом снова на меня. – Все в порядке, Нова?

Я киваю, поспешно выхватываю стопку у него из рук и выпиваю залпом, радуясь обжигающей горечи. Ставлю пустую стопку на стол, держась рукой за пылающее горло.

– Все нормально. Я просто устала.

Тристан не верит, но больше не пристает. Мы все-таки не настолько близкие друзья. Он садится в обтрепанное кожаное кресло, расползающееся на клочки. Я стараюсь смотреть на разошедшийся шов на подлокотнике, но невольно снова бросаю взгляд на парня с медовыми глазами.

Тот садится на другой конец дивана, а блондинка прицельно опускает задницу к нему на колени. Хихикает, водит пальцами по его голове, но он, кажется, не особенно реагирует. Берет с кофейного столика пачку сигарет, сует одну в рот.

– Дилан там мимо не проходил? – спрашивает Тристан, потягивая пиво.

Парень пожимает плечами, тянет руку к сигарете, щелкает зажигалкой, кончик сигареты съеживается.

– Кажется, они пошли к нему в комнату, точно не знаю. – Из губ у него вырывается струйка дыма.

– С этой сучкой Делайлой? – спрашивает блондинка, бросая на меня злобный взгляд.

Ага, значит, она знает Делайлу и явно ее ненавидит, что как раз неудивительно. Мою подругу почти все девушки терпеть не могут. Но меня-то ей за что ненавидеть, спрашивается?

– Вот холера! – Тристан хлопает себя ладонью по лбу. – Представить-то вас забыл, блин.

– Мы ее и так знаем, – хмыкает блондинка, сверля меня глазами. – Это Нова Рид.

А вот я знать не знаю, как зовут ее. Может, Тристан скажет?

– Ники, не будь стервой, – говорит он.

Ники. Вот это кто, оказывается. Мы с ней когда-то учились вместе, пока она не бросила школу. А еще она запала на Лэндона как раз перед тем, как мы начали встречаться, в самом конце каникул перед выпускным классом. Ники очень изменилась: размер груди заметно увеличился, хотя, подозреваю, искусственным образом, и волосы у нее раньше были русые, а теперь она их выбелила.

Ники фыркает, выпячивает грудь, скрестив под ней руки, и прижимается к парню.

– А ты не будь козлом! – огрызается она, смотрит на того парня и хлопает ресницами.

Парень поворачивается так, что Ники съезжает с его колен на диван.

– Извини, но Тристан – мой кузен, и это его дом. Если он просит не быть стервой и не хамить Нове, – он бросает взгляд на меня, чуть изогнув в улыбке губы и нахмурив брови, – значит не будь стервой.

Мне не нравится, как замирает у меня сердце от того, как он произносит мое имя, и от того, что он его запомнил, услышав минуту назад. А еще хуже, что я не могу отвести от него взгляд. И посчитать, как назло, нечего, чтобы усмирить шторм, готовый разбушеваться в груди.

Ники явно в бешенстве, однако все же закрывает рот, а парень затягивается сигаретой и берет со столика пульт от стерео. Тристан встает с кресла и выходит в коридор. Наступает молчание, и парень, которого я до сих пор не знаю по имени, щелкает кнопками на пульте, перебирая песни. Ники неотрывно и злобно таращится на меня, но я этого почти не замечаю. Я не свожу глаз с этого призрака из памяти, сидящего рядом на диване. Я понимаю, что это не Лэндон, но глаза и манера двигаться похожи до жути. Наконец, чувствуя, что больше не в силах на это смотреть, я встаю и иду к двери. Выхожу в ночную прохладу, хватаюсь за перила лестницы и стою, сгорбившись, стараясь загнать обратно воспоминания, рвущиеся наружу.

– А если бы ты мог писать картины только на один сюжет, снова и снова, всю жизнь, что бы это было? – спрашиваю я, держась за лестничные перила и глядя на Лэндона, который сидит на нижней ступеньке и рисует старый дуб на холме заднего двора. – Вот это дерево?

– Ничего бы я не стал писать, – отвечает он, а его рука безупречно точными движениями покрывает белую бумагу всеми оттенками серого и черного. Помолчав, он оглядывается через плечо на меня, и на губах у него появляется тень улыбки. – Ты же знаешь, как я ненавижу живопись.

Я морщу нос и усаживаюсь на ступеньку рядом с ним:

– Ну ладно, а что бы ты стал рисовать?

– Если можно только что-то одно? – переспрашивает он, и я киваю. Он постукивает по подбородку концом карандаша, оставляя черные разводы. – Тебя, наверное.

Я показываю ему язык, но сердце у меня поет. Я час-то думаю: а что было бы, если бы я ему нравилась по-настоящему, если бы он меня целовал, если бы был моим парнем, а не просто другом?

– Вот уж неправда. Если бы ты действительно выбрал кого-то из людей, в чем я сомневаюсь, то кого-нибудь вроде Карисы Харрис.

Лэндон задумывается:

– Должен признать, задница у нее что надо.

Я шлепаю его по руке в притворном возмущении, хотя уже давно привыкла. Мы дружим четыре года, ему семнадцать лет. Они в этом возрасте все озабоченные.

– Гадость какая, – говорю я.

Лэндон показывает язык, стараясь удержаться от смеха, я шлепаю его по руке еще раз, и тогда он не удерживается. Лэндон редко так смеется, и хотя он меня злит, я сдаюсь и начинаю смеяться вместе с ним, потому что злиться на него невозможно. Наконец он умолкает и проводит языком по губам, слизывая почти все следы угля.

Я качаю головой, протягиваю руку и стираю большим пальцем пятнышко возле его губ, стараясь не замечать, как неотрывно он смотрит на меня.