Одиночество Новы - Страница 10

– Вечно ты весь в угле, даже когда не рисуешь, – замечаю я и хочу убрать руку, но он останавливает меня, коснувшись ее пальцами. Я замираю, Лэндон берет мою руку в свою, и сердце у меня начинает колотиться.

– Я все думал… – Лэндон снова подносит мою руку к губам, – …не попробовать ли нам кое-что, – шепчет он мне в ладонь.

– Да-да… – Голос у меня хриплый, и я невольно все смотрю и смотрю на его губы.

Лэндон кивает, не сводя с меня глаз.

– Я уже давно об этом думал… – Он делает глубокий вдох и выдыхает, кажется волнуясь. – О том, чтобы тебя поцеловать.

У меня учащается пульс, он умолкает, будто ждет, что я скажу, но у меня от волнения сжало горло, и слова изо рта не идут. Я еще никогда не целовалась с парнем, а Лэндон ведь не просто парень. Он мой лучший друг. Я и сама много раз об этом думала, но думала и о другом: что, если я его потеряю? Лэндон – моя единственная связь с миром с тех пор, как умер папа. Я не знаю, как я буду без него и буду ли вообще хоть чем-нибудь.

Я начинаю слабо возражать, но Лэндон закрывает глаза, и мои сомнения на время отступают, сдаваясь ощущению его губ в моей ладони. Он целует их медленно, словно растягивает момент, и, зная Лэндона, можно предположить, что это так и есть. Его губы поднимаются к моему запястью, и там он повторяет все то же самое, только теперь касается языком, и я, вся дрожа, закусываю губу. Глаза закрываются сами собой, и я, затаив дыхание, жду поцелуя. И опять жду, но ничего не происходит.

– Нова, – говорит Лэндон тихим, хриплым голосом. – Открой глаза.

Я послушно открываю, немного разочарованная. Я и правда думала, что он меня поцелует.

Его медовые глаза тлеют, как угольки, в ярком солнечном свете. Губы приоткрываются, и тут же он смыкает их снова, пристально смотрит на мой рот и вздыхает.

– Я не врал, – говорит он, оглядываясь на дерево, и снова черкает карандашом по бумаге. – Я бы тебя целыми часами рисовал… даже целыми днями. Это было бы лучше всего. – Лэндон осторожно касается кончиками пальцев уголка моего глаза, потом убирает руку, и замешательство в его глазах усиливается. – Особенно вот что.

Я не знаю, как ответить, поэтому не открываю рта. Лэндон опускает голову, и пряди волос падают ему на глаза. Рука снова приходит в движение, перенося на бумагу очертания огромного голого дерева вдалеке. Смущение исчезает с его лица, он успокаивается, погружаясь в свое творчество, а я теряюсь в догадках: почему он не поцеловал меня и почему, когда хотел поцеловать, у него было такое печальное лицо?

У меня начинаются рвотные позывы – выпитое просится обратно. Я перегибаюсь через перила, и меня выворачивает наизнанку, пока желудок не делается пустым, мышцы живота не начинают ныть, а на гравии под лестницей не остается лужа рвоты. Я вытираю рот тыльной стороной ладони, отворачиваюсь и сползаю на деревянный пол. Обнимаю колени, прижав их к груди, прислоняюсь спиной к перилам, запрокидываю голову и смотрю на звезды, ярко сияющие в угольно-черном небе. Начинаю их считать, одну за другой, мой мозг и тело потихоньку расслабляются.

Я сижу так, пока дверь трейлера не распахивается и опять с грохотом не захлопывается. Я отрываю взгляд от неба, перевожу его на дверь в надежде, что это Делайла и тогда можно будет убраться наконец отсюда. Но это всего-навсего Ники.

Вид у нее разъяренный, лицо красное, она сердито топает по лестнице к гравийной дорожке.

– В гробу я видела и тебя, и твои рисунки дурацкие!

Дверь снова открывается, и выходит парень с медовыми глазами. Во рту у него незажженная сигарета. Стоя на верхней площадке лестницы, он прикрывает сигарету руками и закуривает, а с Ники тем временем сваливается блестящая розовая туфелька на шпильке.

– Козел ты, вот ты кто! – кричит она и швыряет туфлю в него.

Парень выпускает дым изо рта, туфля пролетает у самой его головы, но он даже не вздрагивает. Ники топает босой ногой, а парень наклоняется за ее туфлей. Спускается на одну ступеньку, протягивает Ники туфлю, которую та вырывает у него из рук.

– Чтоб я еще раз с тобой связалась?! – шипит она, кое-как попадает ногой в туфлю, пошатываясь на осыпающемся гравии. – Ты придурок какой-то… Ты… – Она надевает туфлю и выпрямляется. – Ты вообще когда-нибудь хоть что-нибудь чувствовал? – Она скрещивает руки на груди и топает ногой, ожидая ответа.

Парень глубоко затягивается, грудь у него приподнимается и опускается, когда он выдыхает дым ей в лицо.

– Не сказал бы, – хмуро отвечает он, проводя большим пальцем по кончику сигареты, и пепел рассыпается по земле.

Ники сжимает кулаки, возмущенно взвизгивает и несется к своей машине, развернувшись так резко, что волосы разлетаются по плечам. Парень глядит ей вслед, пока она не отъезжает, затем опирается руками о перила и всматривается в темноту.

Он долго стоит так, и я все больше сомневаюсь: он вообще заметил, что я здесь? Может, мне просто встать и уйти? Или так и сидеть, пока он сам не уйдет в дом? Я начинаю нервничать, ладони становятся влажными. Не могу ни на что решиться.

– А тебя родители и правда, что ли, в честь машины назвали? – вдруг спрашивает он, не глядя на меня.

Я отвечаю не сразу:

– У отца была такая машина, когда я родилась. Он любил ее и меня любил, вот и решил, что имя подходящее.

Парень кивает, поворачивается спиной к перилам и приваливается к ним, чуть наклонив голову, чтобы посмотреть на меня.

– А сейчас у него все та же машина?

Я хочу покачать головой, но тут же останавливаюсь, не зная, как на это ответить.

– Ну, она и сейчас стоит у мамы в гараже, но она уже не его. – Я перевожу дыхание, а парень смотрит на меня непонимающе, и я нехотя добавляю: – Он умер шесть лет назад. Оставил машину мне, но я не знаю… Не могу как-то на ней ездить.

Понятия не имею, зачем я это рассказываю. Я никогда ни с кем не говорила об отце, только с Лэндоном, да еще иногда перед камерой.

– Понятно, – говорит парень, и на лице у него появляется новое выражение: грусть пополам со злостью, да еще с оттенком неловкости. – Нехорошо вышло с Ники. Она просто обозлилась на меня за… Да я уже, хоть убей, не помню за что. – Он с потерянным видом отводит взгляд, и я замечаю, что глаза у него красные. Он, должно быть, под кайфом и утром уже ничего не вспомнит. И меня тоже. Странно, но мне слегка обидно.

– Тебе незачем перед ней извиняться. – Я поднимаюсь на ноги, отряхиваю пыль с ног. – Ты не виноват.

Его губы начинают было изгибаться в улыбке, но не успеваю я перевести дыхание, как она пропадает.

– Ну, это утешает. Что не я один так на нее действую.

Я снова прислоняюсь к перилам, ставлю на них локти. Между нами всего одна ступенька, но кажется, что он где-то очень далеко.

– Откуда ты ее знаешь? Ты же здесь не живешь?

Парень качает головой, вставляет сигарету в рот и посасывает кончик.

– Я тут только на лето. Тристан – мой кузен, а мне надо было где-то перетоптаться. Он и предложил. – Изо рта у парня вырывается облачко дыма, он со страдальческим выражением лица пожимает плечами.

– Тристан хороший, – говорю я, возя ногой по ступеньке. – Я его с детства знаю.

– Да, он отличный парень. – Парень хмурится, глядит вниз, сдвинув брови. – Умеет забыть кое о чем.

Он прерывисто вздыхает, а когда поднимает на меня глаза, я чуть не падаю. Это уже слишком! Так похож – я просто не знаю, что делать. Кажется, сердце опять вот-вот разорвется. Хочется убежать, спрятаться, лишь бы не переживать это снова, но хочется и избавить его от этой боли, если уж в тот раз не смогла.

– Как тебя зовут? – спрашиваю я, делая нерешительный шаг к нему и понимая, что этим вопросом уже чуть-чуть приоткрываю дверь.

– Ах да, извини. – Он протягивает руку, и ладонь у него вся в угольных пятнах. – Куинтон.

Я почти ждала, что он скажет «Лэндон». Пальцы у меня дрожат, когда я вкладываю руку в его ладонь, но, как только наши руки соприкасаются, я чувствую, что мне делается по-настоящему спокойно в первый раз за весь год.