Один триллион долларов - Страница 16

– Мы храним здесь оригиналы многих старых документов, – объяснил Кристофоро, когда они поднимались по лестнице, покосившейся, со множеством поворотов – наверняка многовековой древности. – До сих пор не приходилось опасаться, что кому-нибудь придет в голову взломать дверь. Но сейчас это может измениться. Вот второй этаж: здесь до последнего века была квартира одной из семей Вакки. Сейчас на пятом этаже тоже есть квартира, на случай если кто-то из нас здесь заработается допоздна и не захочет возвращаться.

Он открыл дверь.

Застекленные шкафы, насколько хватало глаз, а в них – ряды темных, старых фолиантов. Джон подошел ближе и разглядел выцветшие надписи на корешках переплетов. Это были цифры, обозначавшие годы: 1714, 1715 и так далее. Пахло музейной пылью, моющими средствами и линолеумом.

– Что это за книги? – спросил Джон.

– Счетоводные книги, – с улыбкой ответил патрон. – По ним можно в точности проследить, как росло ваше состояние. Мои предки в этом отношении были очень дотошны. При всей скромности я должен сказать, что счетоводные книги Вакки гораздо точнее и полнее, чем те, что Джакомо Фонтанелли вел сам.

– А есть и такие?

– Разумеется. Идемте.

Джон прошел за ним через низкую дверь, пригнувшись, и оказался в другой такой же комнате. Нет, не совсем такой: тома за стеклами были тоньше и выглядели более древними и потертыми, а сами шкафы были основательнее – на вид просто бронированные и явно снабженные встроенными кондиционерами.

– Загрязнение атмосферы, – объяснил Кристофоро Вакки, печально склонив голову. – За все предыдущие столетия наши документы пострадали не так, как за последние тридцать лет. Пришлось нам их изолировать, иначе выхлопные газы все разъедают.

Еще одна дверь – и за ней тесная комната, почти пустая, напоминающая скорее капеллу. На стене висело распятие, под ним стоял застекленный столик-витрина, а рядом стул. Кристофоро включил две лампы, осветившие сквозь стекло внутренность витрины.

Джон подошел ближе, и мурашки пробежали у него по спине. Он уже догадывался, что сейчас увидит.

– Это завещание, – сказал Кристофоро Вакки почти благоговейно. – Завет Джакомо Фонтанелли.

Под стеклом, на белом бархате лежали два больших, темно-коричневых листа толстой, странно поблескивающей бумаги. Почерк был мелкий, угловатый и едва различимый. Оба листа были густо исписаны и связаны двумя истлевшими шнурками, закрепленными на обоих концах впечатляющими печатями. Джон подвинул стул, казавшийся таким же старым и солидным, как и вся здешняя мебель, и сел. Склонился над стеклом и стал рассматривать документ, пытаясь осознать, что его предок, зачинатель всего этого безумного проекта, написал эти строчки собственной рукой.

– Я не понимаю ни слова, – признался он. – Наверное, это средневековый итальянский?

– Это латынь.

Джон кивнул, глядя на темно-коричневые, элегантно изогнутые линии заглавных букв. Словно страница из старой рукописной Библии.

– Латынь. А Лоренцо знал латынь?

Патрон положил руку ему на плечо:

– Не мучайтесь вы так. Вы не виноваты в его смерти.

– Но я, получается, нажился на ней.

Старик сжал его плечо.

– Вы наследник. Взгляните сюда. – Он показал на место рукописного текста, где Джон при внимательном рассмотрении действительно обнаружил дату, составленную из римских цифр. – Младший мужской потомок рода, пребывающий в здравии 23 апреля 1995 года. Это вы, Джон. Вы именно тот, кого он имел в виду.

Взгляд Джона запутался в изящных завитках подписи, рядом с которой были нацарапаны несколько других подписей, – помельче – видимо, свидетелей, – и красовались темные, ломкие печати. Он понятия не имел, соответствует ли этот документ форме завещаний, принятой в пятнадцатом веке. Они ведь могли показать ему все, что угодно, выдавая это за то, что захотят. Только какой смысл имела бы эта фальсификация? Они хотят подарить ему триллион долларов. Они одержимы идеей сделать его богатейшим человеком со дня сотворения Солнечной системы. У них нет никаких причин дурачить его.

Интересно, что за человек был этот Джакомо Фонтанелли? Религиозный фанатик? Маньяк? Подпись на вид твердая, закругленная, гармоничная. Так мог писать человек в полном расцвете сил, абсолютно уверенный в себе и своем деле. Хорошо было бы прочитать это завещание. Хотя скорее хотелось бы знать, каково это: получить знак свыше, видение, которое может изменить и предопределить всю твою жизнь.

То есть получить ясную цель жизни.

Джон глянул в узкое, похожее на бойницу окно из толстого стекла. Различил краешек дальнего купола и спросил себя, не капелла ли то, построенная Микеланджело для усопших Медичи. Он понятия не имел, на какую сторону выходит это окно. Микеланджело… Почему это имя крутится у него в голове и не дает ему покоя? Как будто чей-то голос повторяет его, желая о чем-то ему напомнить? Микеланджело… Он еще расписал Сикстинскую капеллу в Риме. В Риме, где родился его кузен Лоренцо, где он жил и умер.

– Сколько мне было лет, когда родился Лоренцо?

– Что-что? – Кристофоро был мысленно где-то далеко.

– Двенадцать, – Джон сам же и ответил на свой вопрос. – А что было перед этим?

– Что вы имеете в виду?

– До рождения Лоренцо. Кто был кандидат?

– Вы. – Он сказал это как нечто само собой разумеющееся.

– И тогда вы за мной наблюдали?

– Конечно.

Тут воспоминания ожили, поднялись из глубины забвения, как проснувшийся фонтан, и начали заполнять пустую чашу. Элегантно одетый господин. Серебряные виски. Ухоженные ногти на руке, протягивающей ему плитку шоколада. Добрый взгляд из-под густых бровей. Только теперь Джон понял, чье имя повторял в нем внутренний голос. Не Микеланджело, а Мистер Анджело. Он повернулся на стуле, уставился на Кристофоро Вакки, разглядывая его склоненную худощавую фигуру.

– Так это вы были мистер Анджело?

Патрон мягко улыбнулся:

– Вы помните?

– Однажды я видел вас в аэропорту, когда вы только что прилетели из Европы. У вас не было с собой ничего, кроме пластикового пакета с ботинками.

– Да что вы! Это был мой последний приезд. Обычно я оставался в Нью-Йорке на несколько дней. После рождения Лоренцо я хотел повидать вас еще раз, но не застал дома, когда добрался до мастерской вашего отца. Как странно – оказалось, вы в это время как раз были в аэропорту?

Джон кивнул, обнаруживая в старике все больше сходства с тем, что сохранилось в памяти. Сколько же времени прошло? Неудивительно, что Кристофоро Вакки с самого начала показался ему таким близким.

– Да, я увязался за моим другом, который встречал там отца. И увидел вас. И был уверен, что вы больше не появитесь потому, что я открыл вашу тайну.

– Как в сказке, да. Я понимаю. – Старик задумчиво кивнул. – Теперь задним числом я думаю, что мы перегнули палку с нашим наблюдением. Мы не могли дотерпеть, хотя завещание недвусмысленно говорит, что обнаружить себя мы должны только после назначенного срока. Когда вы были еще ребенком, мы часто появлялись вдвоем и втроем: с Альберто, потом еще и с Грегорио, а еще раньше с моим умершим братом Альдо. Мы наблюдали за вами по дороге из школы, на игровых площадках…

Воспоминания пробивались, как из зазеркалья.

– Я помню незнакомых людей, которые задавали мне странные вопросы. Трое мужчин в пальто стоят за оградой, а я качаюсь на качелях. Еще высокий, смуглый мужчина с волосатыми руками…

– Про этого ничего не знаю, а трое за оградой – это были мы: Альдо, Альберто и я.

Джон невольно рассмеялся.

– Моя мать сильно беспокоилась, когда я ей об этом рассказывал. Вначале она думала, что это какие-то извращенцы меня караулят, а потом – что со мной не все в порядке. – Он посмотрел на завещание под стеклом, на печати, на подписи: – Кто бы мог подумать, что дело в этом?..

– Идемте, – подтолкнул его Кристофоро. – Я вам должен еще кое-что показать.

Они спустились вниз, в подвал без окон. Потолок был совсем низким, но стены гладко оштукатурены, освещение яркое, чистота почти клиническая. Из-за черной стальной двери доносился шум, словно от гудящего холодильника. Как оказалось, то был компьютер. Колосс, громоздкое сооружение величиной со шкаф, выкрашенное в голубой цвет, со знакомым логотипом IBM – сокрушительно старомодное. Толстые серые кабели тянулись к целой батарее телефонных гнезд вдоль стены.