Один - Страница 113
Тогда Хеймдалль, не в силах глядеть на недоступные асам муки, мог лишь заставить Акселя забыть свою мечту: Майя растворилась в солнечном луче. И Аксель стал молиться солнечному лучу, льнувшему к его щеке.
Хеймдалль заставил друидку вернуться в святилище предков, сделав душой дерева. Тогда Аксель, упав на колени, прижался к стволу.
Ас снова и снова, стыдясь собственной слабости, пытался перебороть муки влюбленных. Но они еще крепче тянулись друг к другу.
– Да в чем сила вашей любви? – вконец рассердился ас. – Человек может жить без руки и ноги, почему же вы, такие разные, не можете быть друг без друга?!
– Без другого мы можем лишь не быть, – непонятно ответил Аксель, не сводя глаз с грозового облачка, набухшего дождем: ас в который раз попробовал избавить юношу от бесполезных иллюзий. А Аксель ковшом ладоней ловил теплые капли – дождь, Хеймдалль поежился, шел соленый.
И вот теперь, шаря по разрушенному миру, озлобленному и оголтелому, ас вдруг вздрогнул и озирнулся: гибли миры, уходила в даль история прошлого. Парень стоял на коленях перед зеленеющей веткой, воткнутой в песок. Зачерпывал ладонями воду из лужи и поливал, поливал, поливал… до тех пор, пока ветка не проросла корнями и, цепко ухватившись за бесполезный песок, не потянулась листьями к парню.
– Живите! – решился Хеймдалль, взмахнув рукой. В этот жест ас вложил последние силы умершего мира асов, последние чаяния и надежды богов, все несвершившиеся битвы и несовершенные его соплеменниками подвиги.
– Живите, – повторил Хеймдалль. – Вы будете лучше нас! Вы просто не смеете быть хуже…
На вершине горы, уступами обрывавшейся в пропасть, стояла неподвижная фигура. Хеймдалль смотрел вслед уходящим.
Словно герои дешевой пьесы, взявшись за руки, влюбленные уходили вверх по тропе, не оборачиваясь. Им доставало друг друга.
У подножия горы, простирая к небесам руки, стояли на коленях уцелевшие. О чем просили люди? Хеймдалль не вслушивался. Отныне им предстояло самим заботиться о себе. Земля, остывшая от пожарищ, дышала паром, готовясь к зачатию. Белел размытый ливнями и изъеденный оврагами песок, на котором даже репейнику не пустить корни. Полузасыпанные валуны – останки некогда великих гор, густо зубьями усеивали земли. Отныне это – мир, принадлежащий просящим. Люди у подножия горы еще не ведали своего будущего, еще надеялись на милость богов. Но земле что за забота? Она упорно ждала человеческих рук. И воздаст дающему сторицей.
С высот Хеймдалль видел: по дорогам медленно тянулись повозки, запряженные волами. Люди возвращались в родные места. Там их ждали раздор и запустение, но человеческая природа такова, что не в силах отказаться от малости, что зовется родиной.
Хеймдалль больше не смотрел на молящихся: их ждала работа. Безжалостный труд на годы. На века. Но земля людей с этой заботой справится. А силы? Хеймдалль видел любовь человека, а что могущественнее?
Остались за пологом ураганы, ледники, ветра, несущие запах гари. День, ярко-синий, глядел выжидающе: что-то завтра?
Великий ас присмотрелся: вдали, на морском берегу рыбаки, надрывая жилы, тянули сети.
На обугленных подворьях суетились темные фигурки: люди стаскивали из окрестностей уцелевшее добро.
И так – на многие века. Еще не раз потрясения и катаклизмы изменят ландшафт. Еще не единожды этот мир будет на краю гибели. Грядущие трагедии дымкой покроют историю асов и ванов. История еще не раз сделает вираж.
Хеймдалль, предоставляя людей самим себе и прощаясь с этим миром, взмахнул рукой. Тотчас по миру людей прошел ветер, пробуждая спящих, заставляя спешить бодрствующих.
Хеймдалль растворился в пространствах: отныне он будет верховным правителем этого мира – отныне на его плечи ложится эта забота.
«Вы сможете, – думал Хеймдалль, покрывая черноту пространства. – Вы преодолеете все, что пришлют судьба и природа. Вы – наши дети, так уж случилось, что потомкам всегда восстанавливать разоренное пепелище.»
А по земле, неухоженной и пустой, пронзенной лишь пиками солнца, шли двое. Парень и девушка. Парню было лет двадцать. Девушке, видимо, меньше.
Над ними – светило. Голубели небеса. А рядом с ними, стараясь не помешать разговору, шествовала Любовь.