Одесса — мама - Страница 4

Во дворике, благоухающем яркими розами на клумбах, Сонька Золотая ручка под звон гитары очаровывает начальника таможни.

Он сидит в расстегнутом мундире с салфеткой на шее у самовара и сладостно потягивает чай с блюдечка, томно прикрыв глаза под звуки цыганского романса. Белая собачка Соньки, встав на задние лапки, танцует для начальника таможни. Иногда в романс врываются гудки пароходов.

Молодой чиновник прошел между клумбами, смерив Соньку неодобрительным взглядом, и почтительно склонился к лысине начальника, совершенно расплывшемся в истоме.

Чиновник. Время отправляться на британский пароход «Галифакс».

Приоткрыв глаза, начальник недовольно взглянул на своего подчиненного и слабым от неги голосом простонал.

Начальник. У нас достаточно времени, дорогой мой. Боже! Как она поет! Я изнемогаю! Ах, уж эти цыганки! Садитесь, мой дорогой. Вместе насладимся. Такое не каждый день услышишь.

Хриплые граммофонные звуки Российского гимна все еще доносятся с верхней палубы «Галифакса».

Конные площадки вытянулись вдоль ржавого борта английского парохода, и биндюжники, под строгим наблюдением таких же дюжих служителей таможни, спешат вверх и вниз по сходням, таская на плечах и складывая штабелями на конные площадки ящики и мешки с конфискованной контрабандой.

С замирающим подвывом гимн «Боже, царя храни» пришел к концу на хриплом граммофоне.

И как только он умолк, британские матросы, до того замершие по стойке «смирно», ожили, зашевелились, а капитан, которого чуть не хватил удар при виде биндюжников, опорожняющих трюмы «Галифакса», опустил руку, отдававшую честь русскому гимну, и, разъяренный, ринулся было к начальнику таможни, меланхолично глядевшему мимо него в морские дали.

И как раз в этот момент граммофон снова захрипел. На сей раз британский гимн «Правь, Британия, морями». Матросы снова замерли в строю. Английский капитан поспешно отступил к ним, и его рука отчаянным жестом взяла под козырек.

Разгрузка трюмов «Галифакса» биндюжниками продолжалась с новой силой.

Цудечкес, как человек штатский, не соблюдая этикета, проковылял по палубе к начальнику таможни и фамильярно взял его за локоть.

Начальник таможни. Король! Я приношу свои поздравления. Полный успех! Вся Одесса умрет от зависти! И антр ну, но между нами, этот мундир смотрится на вас намного лучше, чем на начальнике таможни Александре Ивановиче.

Самый модный магазин сияет зеркальными окнами витрин с рекламой «Последний крик парижской моды».

Манекены с безжизненными улыбками на алых губах застыли в самых невероятно элегантных позах за зеркальным стеклом: господа с закрученными вверх усами, с завитыми кудрявыми бакенбардами в вечерних костюмах и в черных шелковых цилиндрах, другие — в клетчатых спортивных, третьи — в чрезвычайно смелых одеждах парижских денди… и дамы, дамы, дамы… черные и белые кружева, шелка, мадаполам, шикарные бюсты и не менее роскошные зады. И каждая кокетливо держит в отставленной ручке яркий многоцветный зонтик или лорнет.

Золото, серебро, хрусталь. Концентрация богатства и роскоши, с которыми может соперничать только нарядная публика, прогуливающаяся вдоль витрин по самой богатой улице Одессы и разодетая не хуже манекенов за зеркальным стеклом, словно их отражение.

Рыжие полицейские, как каменные статуи, ревностно и грозно оберегают мир и покой этой улицы шикарных витрин, чтоб, упаси Бог, никто чужой не сунулся с кувшинным рылом в калашный ряд.

Внезапно смятение охватило гуляющую публику, дамы брезгливо наморщили свои носики, возмутились вслух исключительно на французском языке, мужчины уронили монокли. Полицейские дружно грянули в свистки.

Странная процессия появилась у зеркальных витрин с рекламой «Последний писк парижской моды», как ветром сметая прогуливающуюся благородную публику с тротуара: толпа уродливых старых оборванцев — — городских нищих обоего полу. Процессию обитателей городской богадельни возглавлял старый Арье-Лейб. Живописные обноски не покрывают все его нечистое тело. За ним ковыляет Доба-Лея, старуха с мужскими усами на дряблом, в морщинах, лице, толкая перед собой на тачке парализованного Шимон-Волфа с раздутой головой, на макушке которой каким-то чудом держится бархатная ермолка. Сзади нее прыгает на костылях базарный попрошайка Меер, волоча скрученные конвульсией нечистые босые ноги. Устрашающее сборище всех возможных уродств и болезней — эпилептиков, безруких, слепых — нагнало ужас на всю улицу. Полицейские в своих белых мундирах брезгливо и зловеще сжимают круг оцепления. И кто знает, чем бы это кончилось, если бы перед полицейским приставом неизвестно откуда не возник Цудечкес и вежливо приподнял свою соломенную шляпу-канотье.

Начальник таможни. Прошу прощения, господин пристав. Антр ну, но между нами. Эти несчастные создания — из богадельни имени Изабеллы Кауфман. Заезжий негоциант из Коста-Рики, посетив на днях богадельню с благотворительной целью, даровал известную сумму денег, чтобы этих несчастных приодеть с ног до головы, как подобает подданным Российской империи.

Еще слушая это, пристав взмахнул рукой в белой перчатке, приказывая своим подчиненным остановиться.

Один за другим, вереница нищих, следуя за Арье-Лейбом, исчезала за зеркальными створками дверей фешенебельного магазина мод, испуганно проскакивая между двумя каменными львами у входа, оскалившими на них свои страшные пасти.

На хрустальных люстрах и бра вспыхнул электрический свет, озарив роскошное убранство магазина, красавцев-манекенов в невиданных одеяниях, и среди них, как язвы на здоровом цветущем теле, жалкие и грязные фигуры нищих, как вши расползшихся по этой выставке богатства и роскоши.

В окружении почтительных приказчиков восседает в бархатном кресле не кто иной, как Беня Крик собственной персоной. В пурпурного цвета жилете и клетчатых черно-белых штанах в обтяжку, в остроносых лакированных штиблетах из комбинации белой и черной кожи и в пурпурных носках в масть его жилету. И это одеяние ему идет не меньше, чем мундир начальника таможни.

В двух отставленных пальцах его правой руки, небрежно свешенной с кресла, дымит дорогая сигара, осыпаясь пеплом на персидский ковер на полу, а ароматный дым кольцами окутывает лоснящееся от волнения лицо хозяина магазина Соловейчика, почтительно склонившегося к необычному многообещающему визитеру.

Беня. Одень их всех в пух и прах… в соответствии с последней модой.

Чистая публика в шоке кинулась к выходу. Несколько дам на месте лишились сознания, рухнув в руки к своим мужьям.

А нищие, ошалев от вседозволенности, рассыпались по всем отделам магазина, замелькали у стендов и за прилавками, среди мехов и кружев. С воплями хватают все, что попадет под руки, рвут друг у друга приглянувшиеся жакеты и платья, тут же, на виду у всех, натягивают на свои немытые тела, и при этом не забывают жеманно корчить рожи в бессчетных зеркалах. Доба-Лея, толстая и коротконогая, с треском натянула на себя нечто кружевное и теперь перед зеркалом примеряет к усатой голове широкополую шляпу с муаровой лентой. А Арье-Лейб влез во фрак, фалды которого елозят по полу, и водрузил на курчавую седую голову черный шелковый цилиндр, с беззубой улыбкой любуясь новым обличьем в зеркале. Два вышколенных приказчика с серьезнейшим видом обряжают так и не вынутого из тачки парализованного Шимон-Волфа, проталкивая его скрюченные ноги в модные полосатые штаны, а горбатую вздутую грудь втискивая в крахмальную белую манишку, а он при этом тычет пальцем в другие предметы туалета, с мычанием и пеной на губах капризно требуя их себе.