Одержимый ею (СИ) - Страница 10

Я душу сегодня перед ней наизнанку вывернул.

А Инга собирается спрыгнуть, не расплатившись. Нет, девочка, я долги не прощаю.

Перехватываю отползающую куколку обеими руками за бедра, подтягиваю ближе к себе.

—  Куда собралась? Настало время платить! — наваливаюсь всем телом, коленом заставляя ее раздвинуть ножки.

В паху скрутило спазмом и все напряженно, едва ли не гудит, как высоковольтка!

Инга даже особо не брыкается, покорилась моей воле. Умница, девочка. Лучше не дерёгайся.

А я снова впиваюсь в ее рот, не в силах противостоять соблазну. Мои руки лихорадочно блуждают по её совершенному телу, сжимая и тиская её через одежду.

Сдергиваю с нее домашний костюмчик, который сам же когда-то для нее и покупал. Я обнажаю в считанные минуты и отстраняюсь, чтобы запомнить этот образ. Чтобы рисовать его потом.

Обнажённая Инга — прекрасна. В её точеной фигурке — ни одного изъяна. Кожа нежна и бархатиста. Волосы — чистый шёлк.

Сейчас я получу свою плату за фарс со скайпом.

Начинаю медленно спускаться поцелуями по сладкому телу: обрисовываю короткими поцелуями милый подбородок, провожу языком влажную дорожку по шее вниз, к ключицам, облизывая их.

Осторожно сжимаю её груди. О, они небольшие, идеально ложатся в ладонь. Розовые твёрдые соски — словно сладкие ягодки…

И вообще вся она — сладкая, нежная, сногсшибательная.

Она сводит с ума.

Не понимаю, как я ещё держусь за остатки рассудка. Потому что когда Инга задыхается, выгибается, стонет подо мной — разум рвёт в ошмётки.

Но нельзя.

Нельзя навредить, испортить, замарать.

Может быть, она — мой последний шанс на искупление грехов, моя лакомая индульгенция, моя отчаянная исповедь…

Я добираюсь до жаркого и уже такого влажного лона, ожидая, что вот сейчас она все прекратит. Но нет!

Инга позволяет мне облизать влажные складочки, нежно поиграть языком с камешком клитора.

Она мечется, всхлипывает, порывается ухватить меня за волосы, но пугливо останавливается, а я трепетно играюсь языком и губами с ее лоном, руками же поддерживая и слегка разминая половинки ягодиц девушки.

Но…у всего есть своя цена.

У моей пытки — её удовольствие: сегодня у неё не будет разрядки.

Отстраняюсь, глядя на разгорячённую, разметавшуюся девушку. Её прекрасные глаза сейчас подёрнуты поволокой.  Кажется, она всё ещё тешет себя иллюзией получить «сладенькое».

Нет-нет, куколка.

Помучься и ты.

И не смей просить палача о снисхождении.

Не нужно жалобно хныкать.

Целую её в лоб, желаю «спокойной ночи» и ухожу…

Не приручай Чудовище, Белль. Иначе однажды оно начнёт приручать тебя и потом уже не отпустит…

_____________________________

[1] «Искусство долговечно, жизнь коротка»

ИНГА

Разве так можно?

Распалить, завести и бросить! Просто развернуться и уйти!

Оставить обнажённую и горячую посреди гостиной.

Торопливо одеваюсь и дико злюсь: почему?! почему он так со мной?! Он же видел, что я не против. Я же хотела его!

Боже, скажи мне кто пару дней назад: ты будешь хотеть Пахомова и течь по нему — точно бы рассмеялась в лицо.

А сейчас сижу и жалею, что Пахомов не взял меня.

Это ненормально. Он меня загипнотизировал. Своими глазами цвета тёмного льда. Звуками низкого бархатистого голоса. Прикосновениями, такими, будто касается богини. Поцелуями — сумасшедшими, дерзкими, страстными.

И ласками…

О, ни один мужчина не ласкал меня так.

У меня были парни, до Артёма, которым я позволяла многое, кроме проникновения. Но им было неинтересно, прелюдия быстро сворачивалась и начиналось канюченье: давай сделаем это, я буду аккуратным и так далее.

Пахомов ни о чём таком не просил.

Он вообще за весь этот вечер ничего не просил в ответ.

И взял лишь то, что посчитал нужным.

Боже! Как он ласкал меня! Будто создавал, рисовал, ваял.

И я рождалась в этих ласках заново — его женщиной.

К моему ужасу происходившее ощущалось удивительно правильным.

Быть его — всё моё существо жаждало этого.

А он ушёл! Просто взял и ушёл.

Нет! Не так! Ехидно пожелал «спокойной ночи».

Вот же… слов нет!

Прихожу в комнату, где спит, обколотый обезболивающими, мой муж, падаю на кровать и…грежу о его брате.

Это ненормально, плохо, грязно, но я ничего не могу с собой поделать.

Инга, одумайся, это же почти измена!

Ты сегодня изменила мужу!

Ты — шлюха!

Я пытаюсь воззвать к тем остаткам здравого смысла, которые ещё теплятся во мне, но увы. Сегодня разум предал меня вслед за телом.

И самое ужасное — я не чувствую никаких угрызений совести по поводу случившегося.

 Плетусь в душ в надежде, что струи воды взбодрят моё сознание, и оно снова начнёт рассуждать здраво.

Но всё становится только хуже. Вместе с водой, бегущей по моему телу, возбуждение стекает вниз и внутри всё стягивается в тугой узел.

Откидываюсь на зеркальную кафельную плитку, смотря на сотни маленьких себя.

На сотни похотливых Инг, с закушенной губой и блестящими глазами.

Беру гибкий душ и направляю его между ног. И едва не взрываюсь криком, когда струи ударяют в возбуждённую до предела плоть…

Я росла правильной девочкой и никогда прежде не ласкала себя. Сейчас — не могу сдержаться: тру, мну, трогаю себя…

Мало, как же мне этого мало…

Если закрыть глаза — можно представить, что меня касаются его руки, его губы…

…требовательно… жадно… по-хозяйски…

Да…хочу…

Не знаю, как я не теряю сознание. Как мне вообще удаётся выбраться из душа и доплестись до кровати.

Желание по-прежнему не отпускает. И сейчас, прикрыв глаза, я могу представить его ещё ярче, чувствовать, ощущать…

Сон на грани яви…

Я там, в его кабинете, а он — во мне: огромный, яростный, заполняет до предела…

Тянет мои волосы, выгибая дугой…

Наклоняется и кусает за шею…

Я захожусь к криках, теряюсь в боли-удовольствии и, наконец, взрываюсь…

Моё сознание больше не выдерживает и утаскивает меня во тьму…

Больше в эту ночь сны мне не снятся.

Просыпаюсь ни свет ни заря. Кажется, в этом доме ранний подъём входит у меня в привычку. Быстро принимаю душ, привожу себя в порядок. И выбираю одежду на сегодня — тёмно-синее платье в крупный горох. Лиф строго по талии, а вот юбка — солнцеклёш. В этом платье я выгляжу очень женственно. Как раз, то, что нужно для моей задумки — ведь я собираюсь заняться самым, что ни на есть, женским делом.

Выскальзываю из комнаты, пока Артём ещё спит, и спешу на кухню. Тут уже колдует обширная и добрая Клавдия Свиридовна. Увидев меня, она расплывается в улыбке.

— Инга! Девочка! Что привело?

— Клавдия Свиридовна, — говорю я, — уступите мне не надолго место у плиты.

— Что это ты удумала? — интересуется кухарка, но протягивает мне сковородку.

— Оладушек напечь, — признаюсь. — У меня мама говорит так: если на душе паршиво — пеки оладушки, если на душе хорошо — тем более пеки оладушки.

Клавдия Свиридовна лишь улыбается и говорит:

— Ну, командуй, пекарша.

И я увлечённо предаюсь готовке, забывая о том, что терзало меня ночью.

Прихожу в себя от взгляда — Пахомов стоит в дверях, подпирая косяк, сложив руки на груди, и смотрит на меня странно блестящими глазами.

Улыбаюсь ему и машу деревянной лопаткой, которую всё ещё сжимаю в руке.

— Доброе утро, Валерий Евгеньевич.

Господи, он видел меня без одежды! Как мне теперь ему в глаза смотреть! Я всю ночь занималась с ним сексом.

Пахомов сам решает мою дилемму.

Подходит, берёт мою правую руку и снова целует палец с обручальным кольцом.

Меня буквально захлёстывает восторг. И, всё-таки решившись взглянуть ему в глаза, вижу в них такой же.

— Инга, — произносит он немного хриплым, низким голосом, от которого у меня бегут мурашки, — предлагаю устроить семейные посиделки за столиком на террасе. Разрешите, я помогу.