Одержимость смертью (ЛП) - Страница 8

Вкусные и красивые, вроде тех, что показывали по телевизору.

Мейсону они купили Нинтэндо[1], а ей с мамой подобрали несколько новых нарядов. Наоми даже решила, что могла бы пожить и в этом случайном доме, если бы Сет и Гарри остались с ними.

Как-то вечером, когда ее мама вернулась из тюрьмы, со свидания с отцом, они вновь поругались с Сетом. Наоми пугали эти ссоры: что, если дядя снова решит уехать от них?

– Я не могу вот так все бросить и уехать. Как я увезу детей от отца?

– Сьюзи, он никогда не выйдет из тюрьмы. И ты хочешь раз за разом таскать к нему детей? Зачем ты обрекаешь их на такую участь?

– Том – их отец.

– Твой Том – настоящее чудовище.

– Не смей так говорить о нем!

– Чудовище, и тебе это прекрасно известно. Сьюзи, ты нужна детям, так займись же наконец ими. Этот человек не заслуживает и минутки твоего времени.

– А как же брачный обет? Я поклялась любить, почитать и слушаться мужа.

– Он тоже клялся, но что толку? Господи боже, он изнасиловал, замучил и задушил больше двадцати женщин – и это лишь то, в чем он признался. Чем похвалялся на каждом допросе. Больше двадцати молоденьких девушек. Он мучил их, а потом приходил к тебе, в вашу общую постель.

– Хватит! Прекрати! Хочешь, чтобы я поверила в эти ужасы? И как мне жить с этим? Как мне жить дальше, Сет?

– У тебя двое детей, которым нужна мать. Я хочу помочь тебе, Сьюзи. Мы уедем туда, где дети будут в полной безопасности. Вы пройдете курс лечения у психотерапевта. Детей мы отправим в хорошую школу. Только не заставляй меня распоряжаться твоей жизнью, как это делал он. Я готов позаботиться о тебе и о детях, но ты должна вспомнить ту Сьюзан, какой ты была до замужества. Уверенную в жизни и в себе.

– Как ты не понимаешь? – Мольба в голосе матери была подобна открытой ране, которой не дано затянуться. – Уехать сейчас – значит признать, что все это правда.

– Так и есть. Он сам во всем признался.

– Его заставили.

– Хватит, Сьюзи, перестань. Твоя собственная дочь видела то, что он сотворил. Видела своими глазами.

– Она придумала…

– Хватит, Сьюзи.

– Я просто не верю… Ну как я могла ничего не заметить? Я прожила с ним почти половину своей жизни и ничего не видела. Как такое могло быть? Все эти репортеры, они кричали мне о том же.

– Плевать на репортеров. Завтра мы уедем отсюда. Ну, где же твой гнев, Сьюзи? Почему ты не злишься на него за то, что он сделал? За то, в какое положение он поставил тебя и детей? Надеюсь, рано или поздно ты сможешь встряхнуться, пока же постарайся просто довериться мне. Так оно будет лучше. Завтра мы уедем, и ты сможешь создать новую жизнь для себя и детей.

– Я даже не знаю, с чего начать.

– Начни собираться. Пусть это станет для тебя первым шагом.

Сет ушел, а мать продолжала плакать. Но в скором времени Наоми услышала хлопанье ящиков.

Похоже, она все-таки собирает вещи.

Утром они уедут. Уедут отсюда навсегда.

Закрыв глаза, Наоми мысленно возблагодарила своего дядю. Неделей раньше она спасла жизнь Эшли. И вот теперь дядя спасает ее саму.

В окрестностях Вашингтона Наоми прожила пять месяцев, две недели и пять дней. За этот небольшой промежуток времени она испытала столько взлетов и падений, столько радостей и горестей, что большая часть их давно выветрилась из ее памяти.

Ей нравился их дом в Джорджтауне. Нравились высокие потолки и яркие краски, уютный задний дворик и фонтан с небольшой запрудой.

Большой город покорил ее воображение: Наоми могла часами сидеть у себя на подоконнике, разглядывая бесконечный поток машин и прохожих. Комната ей досталась просто замечательная. Здесь был шкаф вишневого дерева – настоящий антиквариат, а не какая-то там развалюха – с большим овальным зеркалом, тоже обрамленным вишней. В распоряжении Наоми оказалась двуспальная кровать – роскошь, о которой она и не мечтала. Постельное белье было мягким и шелковистым. Укладываясь спать, она легонько водила пальцами по подушке – безмолвная колыбельная, неизменно погружавшая ее в дрему.

Стены нежно-золотистого оттенка украшали фотографии цветов, так что в комнате у нее был собственный сад.

Эта комната нравилась Наоми даже больше, чем мамина, хотя в той были роскошная кровать с бледно-зеленым балдахином и множество других, столь же элегантных вещей.

Мейсон спал на раскладном диване в комнате, которую дядя называл второй гостиной. Но в первые несколько недель он чаще всего ночевал у Наоми – забирался к ней в кровать или вовсе пристраивался на коврике, как большой щенок.

Гарри сводил их в свой ресторан, где на столах красовались свечи и цветы. Он провел для них экскурсию по большой кухне, наполненной жаром, суетой и всевозможными шумами.

Учебный год она встретила в состоянии нервного возбуждения. Новая школа. Новый мир, где никто ее не знал. Это и пугало, и завораживало. Для начала пришлось привыкать к новому имени. Теперь она была Наоми Карсон, новенькая, и кое-кто потешался над ее акцентом. Зато никто из школьников не знал, что ее папа сидит в тюрьме.

Ей не очень-то нравилось ходить к психотерапевту. Сама доктор Осгуд, молоденькая, приятная женщина, вызывала у нее только симпатию. Но как можно было говорить с чужим человеком о родителях и о брате и, что еще хуже, о той ночи в лесу?

У Мейсона был свой доктор, мужчина. Сеансы ему нравились, так как доктор разрешал говорить про видеоигры и баскетбол. Так, по крайней мере, утверждал сам Мейсон. Но уже через несколько недель такой, казалось бы, пустой болтовни он перестал приходить на ночь к Наоми. Одиночество его уже не пугало.

Их мать общалась с другим доктором… когда ей случалось до него добраться. Чаще всего она ссылалась на плохое самочувствие и отправлялась в постель с уже привычной головной болью.

Раз в неделю она брала у дяди Сета машину и уезжала в тюрьму – в исправительное учреждение Хазелтона. Дорога туда и обратно занимала восемь часов. И все это – ради краткой беседы через стекло. Домой она возвращалась ужасно измученной и постаревшей.

И все же она продолжала туда ездить.

В целом жизнь вошла в привычную колею. Мейсон и Наоми ходили в школу, Гарри – в свой ресторан, а Сет в офис, где он занимался инвестированием чужих денег. Мать Наоми устроилась подрабатывать официанткой.

Но как-то вечером Сет вернулся домой с бульварной газетенкой в руках, и тут разразилась целая буря.

Наоми поежилась. Ни разу еще не видела она дядю таким разгневанным, ни разу не слышала, чтобы он на кого-нибудь поднял голос. И теперь она просто не знала, что делать. Она как раз готовила ужин – курицу с рисом, как научил ее Гарри. Мейсон сидел за кухонным столом и корпел над домашними заданиями. Мама сидела тут же, отрешенно глядя в пространство.

Она подскочила, когда Сет с размаху хлопнул газетой о стол. На передней странице Наоми увидела фотографию своего отца и – о ужас! – собственный снимок, сделанный еще в ту пору, когда она училась в Сосновом лугу.

– Как ты могла?! Как ты могла поступить так со своими детьми, с собой?

Сьюзан сжала золотой крестик, висевший у нее на шее.

– Не кричи на меня. Я им практически ничего не сказала.

– Ты сказала им больше, чем достаточно. Это ты дала им фотографию Наоми? Ты разболтала, что мы живем в Джорджтауне?

Наоми заметила, что плечи у мамы поникли. Раньше так бывало в тех случаях, когда отец бросал на нее недобрый взгляд.

– Мне заплатили пять тысяч долларов. Мне ведь тоже надо зарабатывать деньги!

– Каким же образом? Продавая в газеты фотографии дочери?

– Они бы и без меня могли достать этот снимок. Ты же знаешь, газеты треплют наше имя уже много недель. Этому просто нет конца.

– У них не было фотографии Наоми, Сьюзан. – Сет устало потянул узел на галстуке. – И они не знали, где вы теперь живете.

В этот момент зазвонил телефон, и он вскинул руку, чтобы остановить Наоми.