Очищение. Том 2. Душа - Страница 31

Безрезультатность подобных поисков заставляет психологов возвращаться к душе, размышлять о ее возможных функциях и возможной онтологии. Они вольно или невольно следуют рекомендациям М. Фуко: К главному идешь пятясь…»

Вот направление, которое обозначил Зинченко для своего исследования: назад к душе.

В этом и его сила и его слабость. Назад, значит, все-таки от того, что есть сегодняшняя Наука. Но она не о душе и даже против души. И значит, пока не будет достигнуто некое исходное знание, которое можно будет обозначить словами: вперед к душе, – все остальное будет полно искажений, а значит, постоянно и исходно неверно. Хуже того – злонамеренно неверно по определению, поскольку психологи осознанно пожертвовали душой ради того, чтобы считаться естественниками.

Именно этот подход я и считаю слабостью исследования самого Зинченко. Ему как бы не на что опереться в своем исследовании, кроме тех знаний, что собрала за века своего существования Наука. Он переполнен ими. И единственное, что ему остается, это делать из искаженных врагами души фактов свои выводы, что называется, не кривя душой.

Я приведу пример его прочтения затасканных Наукой классических работ.

«Многое в философских и психологических размышлениях о душе сохранилось от мифологии. Аристотель рассматривал душу как причину и начало живого тела, признавал душу сущностью, своего рода формой естественного тела, потенциально одаренного жизнью. Сущность же есть осуществление (энтелехия), таким образом, душа есть завершение такого тела.

Значит, по Аристотелю, душа есть сила. Важнейшая ее функция состоит в предвидении: “[Душа] есть известное осуществление и осмысление того, что обладает возможностью быть осуществленным”.

Душа ищет и ориентируется на будущее, которого еще нет, и сама набрасывает контуры будущих событий. Но она же, согласно И. Канту, воспринимает внутренние состояния субъекта, то есть воспринимает и оценивает настоящее, без чего невозможен поиск и не нужно будущее.

Значит, душа как минимум жилица двух миров: настоящего и будущего, обладающая к тому же формообразующей силой или энергией.

Об этом же говорит Платон, миротворческая фантазия которого породила замечательный образ души. Он уподобил ее соединенной силе окрыленной пары коней и возничего: добрый конь – волевой порыв, дурной конь – аффект (страсть). Возничий – разум, который берет что-то от доброго и что-то от дурного коня».

Чувствуя слабости научных способов описывать душу, в последующих работах Зинченко много, даже излишне много, будет использовать прозрения поэтов и писателей. Из философии он сохранит в качестве исходных понятий, оснований своей науки о душе вот это: душа обладает формообразующей силой и энергией. А также ее уподобление соединенной силе воли и страсти.

Сразу хочу сделать пояснение: в словарной статье у него не было возможности объяснять, что «энергия» понимается им не физически, а философски, как ее понимал Аристотель, неоплатоники и богословие. В общем, как способность к действию, скорее.

Далее Зинченко задается вопросами о природе души, ответы на которые ищет в истории философии и науки. В сущности, и вся эта его работа остается вопросом без ответов. Попытки обратиться к себе и описать свою собственную душу, использовав то, чему научила его Психология, он так и не делает. Он словно бы не может работать субъективно, будто эта способность выморожена у него за десятилетия жизни в психологическом сообществе. Самое большее, на что он идет – это на сопереживание с находками тех, кто посмел говорить лично от себя, например, с художниками слова.

«Элиот сказал: то, что впереди нас, и то, что позади нас, ничто по сравнению с тем, что внутри нас. В каждом человеке имеются археологические, или архетипические, пласты, виртуальные формы поведения, деятельности, знаний, опыта, нераскрытых способностей. Все они труднодоступны не только постороннему наблюдателю, но и их носителю. Бывает, что все это богатство, как вода, сковано льдом. “Душа расковывает недра” (О. Мандельштам) и таким образом позволяет им обнаруживать и реализовывать себя. Бодрствующая душа всегда находится на грани, на пороге преобразований.

Итак, существует как минимум три пространства “между”, или три границы, где располагается душа: между людьми, внешней и внутренней формами самого человека, между прошлым и будущим.

Она выполняет огромную работу, связывая все перечисленные пары по горизонтали, а возможно, и по вертикали. Идея пограничья души заслуживает самого пристального внимания. Бахтин писал, что культура не имеет собственной, замкнутой в себе территории: она вся расположена на границах. Каждый культурный акт существенно живет на границах: отвлеченный от границ, он теряет почву, становится пустым, заносчивым и умирает. Так же обстоит дело с душой. Замкнувшись исключительно на себе или в себе, она деградирует.

Пограничье души не противоречит тому, что она может проявлять себя вовне. Шпет писал: “Вообще, не потому ли философам и психологам не удавалось найти “седалище души”, что его искали внутри, тогда как вся она, душа, вовне, мягким, нежным покровом облекает “нас”. Но зато и удары, которые наносятся ей, – морщины и шрамы на внешнем нашем лике. Вся душа есть внешность. Человек живет, пока у него есть внешность. И личность есть внешность. Проблема бессмертия души была бы разрешена, если бы была решена проблема бессмертного овнешнения”.

Душа может быть также высокой и низкой, большой и малой, широкой и узкой, даже тесной. Поэты говорят, что душа имеет свои пределы: пределы души, пределы тоски…»

Пределы моей тоски начинаются с вопроса: почему Зинченко не написал до сих пор сам, что он думает о душе? Почему он все еще не начал исследовать душу свою так, как он учен и может исследовать? Что ему все эти громкие имена и невразумительные восклицания поэтов?!. Свидетельства того, что многие уважаемые люди видят душу не так, как академическая психология? Так она ее никак не видит, это не нуждается в доказательствах.

Ответ может быть прост: не успел. Но вовсе не отказался. Скорее всего, это были не просто красивые слова, а действительное начало работы над новой наукой. В прошлом году он представил на суд психологического сообщества первую попытку создать ядро науки, явно вырастающее из того понимания души, которое звучит вот в этих словах:

«…существует как минимум три пространства “между”, или три границы, где располагается душа: между людьми, внешней и внутренней формами самого человека, между прошлым и будущим. Она выполняет огромную работу, связывая все перечисленные пары по горизонтали, а возможно, и по вертикали».

Иными словами, в отношении души как предмета психологии Зинченко оказывается последователем Шпета и развивает его предположение: не потому ли философам и психологам не удавалось найти «седалище души», что его искали внутри, тогда как вся она, душа, вовне, мягким, нежным покровом облекает «нас».

Это исходное основание Науки о душе Владимира Петровича Зинченко. Поэтому я выделяю его.

Что же касается Шпета, то он был неимоверно сложным человеком, уж слишком сильно страдавшим от недооцененности. Говорил ли он действительно о душе, или же он говорил лишь о том, какие дураки те, кто пытается делать естественнонаучную психологию? Если исходить из того, что он жизнь положил, чтобы стать продолжателем дела Гуссерля, то душа не должна была его слишком занимать. Его занимало наукотворчество. А это он сказал походя, чтобы уесть.

И значит, говорит он не о душе, а о том, что изучают как психику, то есть о предмете психологии. Если бы он действительно так видел душу, то не преминул бы ее описать. Но он лишь походя бросает мысль.

Мысль, брошенная гением даже походя, заслуживает внимания. Она может быть прозрением истины. И надо обладать изрядным собственным даром, чтобы не проходить мимо таких жемчужин. Я восхищаюсь чутьем Зинченко, который зацепился за эту подсказку.